— Юлия, почему ты нас оскорбляешь? — спросил отец, возводя глаза к небу.

— Сейчас поймете, — заявила Юлия, грозно хмуря черные брови. — У меня в комнате находится человек, который попал в беду. Он должен некоторое время пожить у нас.

— Какой еще человек? — вскинулся Жачек.

— С моего курса. Без крыши над головой, — пояснила Юлия. — Отец — малоземельный крестьянин в Жешувском воеводстве. Ну, что?

— Какого пола этот человек? — сурово спросил Жачек.

— Женского, разумеется. Какого же еще?

Отец вздохнул:

— Существует еще другая возможность. Но раз девушка, пусть поживет.

— Да ведь Юля сначала говорила о какой-то молодой паре! — с тревогой напомнила мама.

— Ну конечно, ведь они муж и жена. Кристина и Войтек, — разъяснила Юлия. — Положение трагическое, жить негде.

— Тоже мне невидаль! — буркнул дедушка. — Сколько их таких, молодых пар, которым негде жить, того-этого. Неужели мы каждую должны опекать?

— Не каждую, а только эту! — рявкнула Юлия. — Нам под мастерскую выделили дополнительный метраж. Вам не стыдно, что у вас излишки площади, а другим даже негде спать? Кристина ждет ребенка, и ведьма, у которой они снимали комнату, их выставила, как только это заметила.

— Положение в самом деле трагическое, — выступил Жачек в защиту гонимых. — Я считаю, надо бы им как-то помочь.

— Могут они у нас жить или нет?! — угрожающе крикнула Юлия.

Сразу почему-то стало тихо.

— Оба? — спросила мама слабым голосом.

— Ну, хотя бы только Кристина, — уступила Юлия. — Войтек может с кем-нибудь спать валетом в общежитии. Или у Толека. Ведь это не надолго, от силы на два-три месяца. А там как-нибудь утрясется.

— А когда этот ребенок должен родиться? — поинтересовалась мама.

Юлия замялась.

— Ну, скоро… собственно, еще много времени… — сказала она с деланной беззаботностью.

— А точнее? — спросила мама, охваченная наихудшими предчувствиями.

— Точнее… не знаю, — солгала Юлия, ломая от волнения пальцы. — Мама, прошу тебя, не преувеличивай трудности.

— Я ничего не преувеличиваю, — вскипела мама. — Мне только хотелось бы знать, кто будет спать на раскладушке.

— Я буду спать на раскладушке, — твердо заявила Юлия.

После этого заверения Цеся решила, что ей пора выступить в роли миротворца.

— А вот и чаек!.. — радостно воскликнула она.

Появление чая всегда действовало на семейство Жак успокаивающе. В полном согласии все уселись за стол, с наслаждением созерцая ароматную золотисто-красную жидкость и время от времени обмениваясь вежливыми просьбами передать сахарницу.

Тетя Веся извлекла из ящика буфета песочное печенье и предложила угостить пребывающих в соседней комнате художников. Юлия, перестав тревожиться о судьбе подруги, понесла гостям тарелку с печеньем, а остальные продолжали не торопясь прихлебывать чай. Было тихо и спокойно, как после грозы. Все мирно сидели вокруг стола в золотом ореоле света, отбрасываемого лампой Целестининой бабушки. Бобик сладко посапывал в постели, падающие с крыши капли мерно стучали по жестяному карнизу.

И, разумеется, никому не пришло в голову, что в жизни семьи начинается новая эра.

В сопровождении буйных ветров и внезапных ливней незаметно подоспел февраль. Желтый дом с башенкой стойко выдерживал превратности погоды и, хотя крыша кое-где протекала, обеспечивал надежный приют всем своим обитателям. День ото дня все ярче светившее солнце заглядывало сквозь запыленные окна в запыленную квартиру Жаков, где в дружном симбиозе проживало уже восемь человек. Кристина оказалась малообременительным постояльцем. Она упорно питалась хлебом и плавлеными сырками, обедала в столовке, а в ванную прокрадывалась, когда все остальные спали. Они с Юлей целые дни проводили на лекциях или на занятиях либо где-то развлекались. А поскольку творческой работой обе художницы занимались до глубокой ночи, единственным человеком, ощущавшим присутствие Кристины в доме, оказалась Цеся. Как она и предполагала, ей пришлось перебраться из своей комнаты в большую, на раскладушку. Но в большой комнате жили тетя Веся с Бобиком; кроме того, она служила столовой, гостиной, где смотрели телевизор, мастерской, где Бобик занимался рисованием, и складом Бобикиных игрушек, которых развелось видимо-невидимо. Короче говоря, своего угла у Целестины не было.

— Мы бы не могли заниматься у тебя? — спросила она однажды, когда Данка с особенно страдальческим выражением лица трудилась над сочинением среди раскиданных по столу кубиков Бобика.

— У меня нет условий, — торопливо ответила Данка, решительно предпочитавшая омерзительной роскоши своей комнаты спартанскую обстановку, ибо, как известно, бытовые трудности в случае неудачи могут послужить неплохой отговоркой.

Все говорило за то, что надо осваивать башню. В один прекрасный день, заручившись согласием мамы, подружки втащили на башню электрический камин, надувной матрас, одеяла, лампу, проигрыватель, кипу пластинок, кастрюльку, кипятильник, пачку чая, сахар, чайные ложечки, кружки — ну и, конечно, тетради и книги.

Оборудование башенки оказалось увлекательнейшим занятием, которое поглотило Цесю с Данкой до такой степени, что они только на второй день вспомнили, с какой, собственно, целью отгораживаются от мира. А вспомнив, торжественно отметили начало совместных занятий: протянув удлинитель от штепселя в кладовке, прослушали от начала до конца долгоиграющую пластинку Марыли Родович.

— Она изумительна, — произнесла Данка мечтательно.

— Изумительна, — согласилась Цеся. — Приступим к математике?

— Сейчас. Минуточку. — Данка растянулась на надувном матрасе и укрылась одеялом. — Поставь-ка теперь Немена.

Цеся, как человек обязательный и крайне добросовестный, заколебалась.

— Я дала слово Дмухавецу, что вытащу тебя из отстающих, — напомнила она.

— Да, да, — рассеянно проговорила Данка. — Обожаю этот момент, когда он прямо, понимаешь, рыдает. Немен, разумеется.

— Потрясающе, — поддакнула Цеся. — Правда, потрясающе. Послушай, пора начинать.

— Чайку бы попить, — оживилась Данка.

— А больше ничего не хочешь? — рассердилась Цеся. — Данка, неужели ты не понимаешь: у тебя сплошные двойки.

— Честно говоря, меня это не особенно беспокоит, — любезно объяснила Данка. — Но ты не волнуйся, я обязательно начну заниматься, дай мне только немного времени, чтобы преодолеть внутреннее сопротивление. Математику я просто ненавижу.

— Данка! — простонала Цеся. — У меня больше нет сил. Ты же знаешь, что это необходимо!..

— Ко всему еще, — продолжала Данка, закрывая свои загадочные глаза и забавляясь длинной прядью волос, упавшей на плечо, — ко всему еще Павел на меня обиделся.

— Это же ты на него обиделась! — взревела Цеся.

— А, в самом деле. Эти вечные ссоры… я совсем запуталась. Так или иначе, я себя чувствую ужасно одинокой. Трагически одинокой. Все вокруг лишено смысла. Часто мне кажется, что единственный выход, — смерть! — И Данка, тяжело вздохнув, упала навзничь, словно не выдержав груза тягостного и бессмысленного существования.

Цеся даже испугалась:

— Не говори чепухи. Жизнь прекрасна.

— Глупая ты, — лениво пробормотала Данка и укрылась за надежной стеной многозначительного молчания.

— Правда прекрасна, — не сдавалась Цеся, — Просто… э-э… ну замечательна!

Данка легким движением приподнялась и, опершись на локоть, одарила подругу долгим снисходительно-ироническим взглядом.

— Таким несложным существам, как ты, — сказала она, — все кажется замечательным.

— Я несложное существо?! — Цеся даже вздрогнула от обиды.

Данка украдкой зевнула.

— Ах, не будем об этом, — сказала она. — Хочешь, я тебе прочту стихотворение?

— Стихотворение?

— Да, послушай, — сказала Данка и, вскочив с матраса, с неожиданным пылом продекламировала: