Через двести метров разбега моторам была добавлена мощность за счет форсажа газа.

Рев моторов усилился, самолет живее пошел вперед, и стрелка указателя скорости сдвинулась с места. Но режим моторов, по всей вероятности, был неровный, и самолет развернуло сначала влево, потом вправо. И набирая все больше и больше скорость, пошел наш самолет вилять от одного ряда самолетов к другому. В последний момент, когда уже надо было поднимать самолет в воздух, он мчался наискось, к правому ряду самолетов, и на мгновенье показалось, что сейчас, сию минуту, произойдет непоправимое…

Но пилот действовал спокойно. Он вырвал машину с левым креном, с высоко поднятой правой плоскостью над рядом самолетов и отвернул самолет влево. Левое колесо еще раз коснулось бетона, и в конце площадки, оканчивающейся обрывом у залива, мы были уже в воздухе.

Самолет низко несся над зеркальной поверхностью залива, и казалось - колеса сейчас заденут воду.

- Убрать шасси! - послышалась команда.

Скорость прибавилась, и уже на противоположном берегу залива высота была сто метров, и мы могли отвернуть от высокой горы в сторону моря.

Некоторое время, дольше обычного, в самолете была абсолютная тишина.

Пассажиры после говорили, что взлет в Исландии был очень хорош, они даже не почувствовали, когда оторвались от земли. [35]

Исландия - Канада

Самолет низко пронесся над караваном больших океанских пароходов и военных кораблей сопровождения. Белый пар взвился над трубами, суда сигналили мощными гудками. На палубах толпилось много народу, все махали шляпами, платками - желали нам счастливого полета. Отвечая на приветствия, наши пилоты резко положили самолет с крыла на крыло - мы пожелали морякам счастливого плавания. Караван шел на север, в Советский Союз.

Через несколько минут остались позади и скрылись из виду высокие ледниковые горы гостеприимной Исландии, так напоминавшей нам родную Арктику.

Мы остались одни над необозримым, старым седым океаном. Поднялся свежий ветер, тот самый, который так нужен был нам недавно… На поверхности океана засеребрились барашки и забелели редкие гребни.

Медленно набирая высоту, самолет шел на юго-запад в сумеречном свете полярного дня.

- Ну, как у вас дела, Эндель Карлович? - спросил я у командира самолета.

- Да сейчас вроде ничего, как будто все в порядке, а вот немного раньше было не совсем. А у вас, штурманы, как дела?

- У нас по всем признакам должно быть все в порядке. Триста километров пролетим по радиомаяку Исландии, да еще последние триста пройдем по радиомаяку на аэродроме посадки.

- А еще две тысячи километров полета как думаете контролировать?

- А тут и думать много нечего. Облака скоро закроют от нас океан и нам останется только одно небо. [36]

- А что же вы на небе увидите, когда оно такое светлое?

- Посмотрите в южную часть неба, что вы там видите?

- Вижу умирающую луну и мне теперь все ясно. Занимайтесь своим делом, а я поговорю с техниками да узнаю, как дела у наших пассажиров.

В пассажирской каюте к этому времени установился обычный распорядок. Вячеслав Михайлович, надев пенснэ, углубился в чтение. Остальные пассажиры сидели группами и оживленно беседовали. Кислородные маски валялись небрежно засунутые куда попало: пассажирам было обещано, что кислород в этом полете не потребуется.

Стрелки- пулеметчики, предчувствуя, что земли под самолетом долго не будет, устраивались поудобнее с намерением поспать.

Борттехники Дмитриев и Золотарев сосредоточенно наблюдали за приборами, шуровали что-то там ручками и, как говорят, устанавливали моторам нормальный режим.

Мы с Романовым готовились к более сложным вычислениям. Готовили секстанты, таблицы, карты и разные мелочи. Одновременно контролировали свой путь по радиомаяку.

Через один час полета мы были на высоте трех тысяч метров. Низко под нами сплошной густой массой лежали необозримые облака, казавшиеся чем-то твердым, и самолет над ними быстро несся вперед.

Где- то внизу воды Гольфстрема несли свое тепло в Ледовитый океан, в Баренцево море. Мы не видим поверхности океана, но его теплое дыхание доходит и до нас: термометры показывают на восемь градусов выше обычного для этой высоты. [37]

Лучи заходящего солнца освещали северную часть небосвода; их хватало только до зенита, а от него на юг и юго-запад небо было все темнее и темнее. Мы летели в сторону ночи, и небо впереди было черное, мрачное. И нам, штурманам, хотелось, чтобы возможно дольше горизонт впереди был темным, иначе мы не смогли бы вести астрономические наблюдения.

На всем небе только две тускло светящиеся точки: звезда Арктур и ущербленная луна, давали нам астрономическую ориентировку.

Провожающий нас радиомаяк с Исландии был слышен все слабей и слабей. Вот-вот его не станет слышно вовсе. Решил проконтролировать радиста. Переключил свой коммутатор и убедился, что радист все время слушает радиомаяк. А между тем это для него совсем необязательно и даже не желательно, так как он должен в это время работать на связь. Обернувшись к Кемпбелл, я постарался разъяснить ему жестами, что надо устанавливать связь.

Мистер улыбнулся, закивал головой и снова показал большой палец - его излюбленный жест.

А между тем связь была крайне необходима. Дело в том, что, вылетая из Исландии, мы не наметили определенного пункта для посадки, решили, что когда будем в районе Гренландии и установим связь с Канадой, тогда и определим этот пункт в зависимости от показаний погоды.

Через полтора часа полета мы перестали слышать радиомаяк Исландии: оборвалась последняя нить, связывающая нас с землей.

Теперь мы были связаны только с Арктуром и Луной, но это была ненадежная связь. Восход догонял нас, и нам не уйти от наступающего дня, как бы мы ни торопились… [38]

Через несколько минут и Арктур и Луна растаяли в наступившем дне. Сзади нас из-за горизонта выплыло большое ярко-красное солнце, еще немного, и на белую плотную облачную массу легла тень нашего самолета и побежала впереди нас.

Пассажиры, убаюканные мягким светом утреннего солнца, дружно спали, склонив головы друг другу на плечо. Только Вячеслав Михайлович, не отрываясь, читал при свете лампочки.

Оба радиста, свернувшись калачиком в узком проходе, дремали, положив головы на меховые сапоги третьего - дежурного.

Хотя самолет шел под управлением автопилота, командиру самолета было не до сна. Навигационные вопросы беспокоили его не меньше, если не больше, чем нас, штурманов.

- Ну, как, штурманы, с астрономией уже покончено? - обратился к нам Пусеп.

- Да, покончили, медленно идем, не успели удрать от солнца.

- А скоро ли будет Гренландия?

- Гренландия будет через час, - ответил я. - Но у меня есть сомнения в том, что мы ее, эту самую Гренландию, увидим - она будет закрыта сплошными облаками. Этого надо было ожидать по прогнозу, это видно и сейчас по нашей погоде.

- Да, - протяжно сказал пилот, - а как же вы там со своими расчетами обойдетесь без Гренландии? Не проскочите? Да и вообще пора решать, куда будем лететь на посадку. Как обстоят дела у радистов со связью?

Отвечаю:

- С Гренландией будет все в порядке, а с радистами дело обстоит так: двое спят, а третий, дежурный, дремлет на своем сиденьи. Сейчас возьмусь за радистов, буду добиваться от них связи с землей. [39]

Я попытался объясниться мимикой и жестами с мистером Кемпбелл, но ничего из этого не получилось. Тогда взялся за дело знающий английский язык Романов. Он завел с радистом длинную переписку, в результате которой выяснилось, что радиосвязь есть только с Исландией и больше ни с кем.

Я снова решил поговорить с радистом. На этот раз я сказал ему два слова, понятные всем радистам:

- Рейкьявик. Радиопеленг.

Мистер Кемпбелл обрадованно кивнул головой и заработал на ключе.

Через несколько минут с Рейкьявика получили радиопеленг. Он был равен 280 и показывал, что мы идем правильно, по намеченному маршруту.