— Я оставлю записку. — Даша тряхнула длинными волосами, она точно знала, что очень хороша собой. Мальчик улыбался и смотрел на нее голодным взглядом. Он опасный — и это тоже должна понимать Жанна. Даша быстро выплеснула на бумагу все те обрывки фраз, которые целый день болтались в голове. Она хотела разобраться. Уточнить только одну фразу, потому что, кроме Жанны, этого никто не мог сделать… Но не решилась. — Я приму душ у себя. А ты подумай — если не сегодня, значит, никогда.

— Договорились, — спокойно сказал Вячеслав и щелкнул замком входной двери.

Даша выскочила на улицу и впервые за этот день почувствовала себя свободной. Она знала, что легкость эта продлится недолго… Но собиралась воспользоваться ею на всю катушку.

В ее родной кооперативной квартире было тихо. Вещи аккуратно, по законам целесообразности стояли на своих местах. Об утреннем скандале ничто не напоминало. Даша прыснула в кулачок, во всех подробностях представив себе, как она выглядела этим утром и как, должно быть, повеселила дворовую публику.

— Хорошо, — сказала она спокойным, уверенным голосом и быстро сняла трубку зазвонившего телефона.

— Ходишь по старым адресам?

Это был Глебов, но Даша решила его «не узнать». Слишком уж оперативно сработала связь. Слишком.

— А кто это? — спросила она невинным, да что там невинным, ангельским голоском. — Кирюша, ты простыл? Или кто-то не туда попал? — добавила она уж совсем игриво.

— Ты, ты, дорогая, попала не туда.

— А я никому не звонила, — огрызнулась Даша, намазывая лицо питательной маской. — Виктор Федорович, что случилось? Что опять случилось? Может, вы за ответом? Так я всегда «за», разводите меня с Кириллом, и я вся — ваша.

— Даша, я только хотел предупредить… — В трубке повисла тяжелая клейкая тишина, которая вдруг взорвалась смехом. — А вообще, смотри сама. С тобой действительно не соскучишься. Так, говоришь, готова? Помнишь, «казалось, что все жители Старгорода рождались для того, чтобы побриться, постричься и умереть».

— Ну? — Даша помнила, но не понимала, причем тут Старгород. — Ну? Виктор Федорович, интригуете?

— Афину сегодня похоронили. Она ведь дала согласие сразу. В тот же день… — На этой радостной ноте Глебов положил трубку.

Даша прикусила губу и прислушалась к своим ощущениям. Внутри было тихо. Но не тоскливо. Она словно ждала чего-то. Чего-то действительно важного. «Не может не прийти. Это его работа», — Даша подмигнула своему отражению в зеркале и стала аккуратно смывать маску. Она мурлыкала про себя какую-то песню и думала о том, что бесшабашная жизнь все-таки прекрасна… И может быть, это даже к лучшему, что до сих пор у нее ничего такого важного в жизни не было. Все впереди? Все с чистого листа. И желанная выставка во Франции все же состоится. Ведь сорок лет — не так много. Хотя и не так мало.

Когда-то давно Даша долго мучила «Сагу о Форсайтах». А запомнила оттуда только одну фразу, принадлежащую Ирен — роскошной и принципиальной, которая на старости лет полюбила, родила и превратилась в домашнее животное. «Кто не живет, тот не стареет». Святая правда. Судя по лицу и неплохой фигуре, Даша не жила еще ни одного дня.

Когда ванна набралась до краев, Даша вылила в нее все, что пахло и пенилось. Даже крем для бритья. «Жиллетт» — лучше для мужчины нет. Пусть Кирилл отпускает бороду. Она была почти уверена, что этот мальчишка прибежит. Даша с удовольствием вытянулась в ванне и замерла от тревожного предчувствия: а вдруг придет Лялька? Или еще кто-нибудь?

Ну и ладно… А пошли бы они все… Сколько раз Даша заставала Кирилла примерно за тем же занятием. И он нисколько-нисколечко не стеснялся ни ее, ни собственной дочери. Водил баб в супружескую спальню. А может, Славик и не придет… Зато Даша будет чистая, свежая и душистая. И Глебов сразу на ней женится… И все-все будет хорошо. Даша прикрыла глаза и опустилась под воду. А когда вынырнула, то почувствовала легкий сквозняк. И услышала шаги. Кто-то ходил по квартире.

— Эй! — крикнула Даша. — Я в ванной. Кто пришел?

А в ответ — вкрадчивая тишина… Даша попыталась смыть с лица пену, но мыло, как назло, попало в глаза и отчаянно щипало…

— Да кто там? — Она быстро-быстро и удивленно заморгала. В дверях ванной комнаты стоял кто-то, по очертаниям похожий… — А фен зачем? — вдруг спросила Даша, услышав знакомое гудение. — Я еще не выхожу. Это… что? — Она замолчала, горло ее сдавил животный ужас. Она все поняла. Она еще тихо дышала и еще смогла спросить: «Это ты?» — и даже, наверное, услышать ответ: «Нет, Сидни Шелдон».

Включенный фен полетел в воду, в нарушение всех инструкций по пользованию электрическими приборами. Даша умерла быстро. Как настоящая женщина, умерла, готовясь встретить приглянувшегося мужчину. Она так хотела, чтобы он пришел. Она очень спешила любить. И еще — у нее была слишком хорошая память…

Это была совсем другая жизнь. Но каждый помнил в ней что-то свое. Глебов, например, знал не только великую трилогию «Малая земля», «Возрождение», «Целина», он помнил и саму целину. И тот странный, щекочущий азарт, который ощущался во всем теле, если партия говорила «надо». Со временем это, конечно, прошло. Он пригрелся, чуть разжирел и в предстоящих делах научился видеть прежде всего возможности карьерного роста. Вера ушла. Но когда-то ведь была. А у его Лялечки не было совсем. Она спокойно воспринимала и тонкую докторскую колбасу, и круглый, испещренный дырками сыр, и маленькие пирожные, которых никогда не было не только в продаже, но и в спецраспределителе. Их приходилось заказывать. Все знали: дочь Глебова любит сладкое. И если бы этим цветным кремом можно было решить все ее проблемы… Чем старше становилась Лялечка, тем дальше она уходила от него, от семьи и от тех идеалов, которые придавали его жизни смысл. Она росла чужой и становилась совсем-совсем неуправляемой. Но другой дочери у него не было.

— Куда ты пойдешь учиться? — спросил Глебов накануне выпускных.

— Мне нужно только пальцем ткнуть? Или пристрастия все-таки учитываются? — Ляля усмехалась и наматывала на палец непослушную темную прядь. Наматывала долго, демонстрируя всем своим видом равнодушие. Потом закладывала колечко за ухо. И в этом магическом действии было что-то от эстонского национального эпоса «Калевипоэг».

— Нужно получить высшее образование. Это обязательное условие жизни в обществе. — Разговаривая с дочерью, Глебов старался выглядеть настоящим отцом — добрым, умным, в меру демократичным. Но в голове почему-то вертелись казенные, вымученные фразы, а в горле постоянно першило. Так першило, что хотелось плакать. Не хватало только, чтобы Лялечка заметила это старческое проявление сентиментальности. Глебов поморщился и кашлянул. — Вуз откроет тебе все дороги. Так кем ты хочешь быть?

— Домохозяйкой, — улыбнулась Лялечка. Улыбнулась тихо, как будто себе самой. Непослушная прядь снова скользнула по шее. — Я хочу быть только женой. Женой и матерью. И иметь троих детей. Или четверых. Как Гундарева в том фильме. Папа, ты смотрел фильм «Однажды двадцать лет спустя»? Так вот, я хочу прийти в свой класс и сказать: «Я — мама».

— А кто будет папой? — осторожно спросил Глебов. Осторожно, потому что он уже насупился, напрягся, в висках застучало, кровь прилила к лицу. Еще немного, и он мог бы сорваться. На истерику или на жесткую дискуссию о месте женщины в современном обществе.

— Посмотрим, — сказала Лялечка, мягко улыбаясь. — Да… посмотрим…

Глебов чуть не умер прямо на месте. Это тихое дерзкое «посмотрим» в устах его дочери звучало приговором всему, что он сам любил и ценил.

— О чем ты только думаешь?! О чем? — Глебов подскочил к Лялечке и грубо встряхнул за плечи. Мягкая тихая улыбка в момент слетела с ее лица. Но Виктор Федорович уже не контролировал себя. Он видел свою дочь с огромным напряженным животом в засаленном обслюнявленном халате, на кухне, у плиты, рядом с горшками и орущими сопливыми детьми. И пьяным-препьяным мужем…