Словом, хочешь, чтобы почва была божественной? Нагружай её безбожно! Ради растений — самими растениями.

Заключительные замечания. Подводя итоги, следует подчеркнуть, что сокращением материальных и трудовых затрат, благоденствием почвенной живности, разнообразием собираемого урожая огородник обязан, фактически, именно счету механически взрыхленной земли «на наперстки» и потаканию всем природосообразным средствам рыхления земли. Как мудро всё устроено в Природе, но надо не лениться присматриваться к ней, «гладить её по шерсти», чтобы «стричь купоны»!

Поклонники рыхления почвы могли бы представить себе житьё–бытьё корешков в свежевзрыхленной почве.

Добрая часть волосков оказывается в кавернах между комочками почвы, на воздухе. И понятно, что у этих волосков небогатый выбор: либо усохнуть на воздухе, либо дождаться, когда почва уляжется, исчезнут каверны, восстановятся капилляры. Ясно, что не всем волоскам удается пережить «землетрясение». К тому же, часть корешков просто порвется в процессе неравномерного оседания почвы.

Выходит, рыхлим почву в надежде, что она более или менее быстро уляжется, и выжившие корешки снова окажутся обжатыми почвой? А в сухом остатке что? Испытание корешков на выносливость?

В конце концов, не грех оглянуться назад, вглубь веков. И окрест себя.

Индейцы Северной Америки, которые не знали стали, и у которых простая палка была единственным сельскохозяйственным орудием, успешно выращивали своих знаменитых «трех сестер» — кукурузу, фасоль и тыкву. И совсем — не то, что не рыхлили, даже не тревожили землю ничем, кроме той самой палки. Весной притаптывали ботву, кидали семена в ямки, сделанные палкой, придавливали ногой и… собирали урожай. Удобрением служила разлагающаяся ботва прошлых лет, а помогал разложению азот, улавливаемый из воздуха клубеньковыми бактериями, живущими на корнях фасоли. Сорняки же подавляла тыква, накрывающая землю непроницаемым для солнечных лучей «зонтом». Словом, «сестры» сами себя обихаживали.

Иван Евгеньевич Овсинский (в самые жестокие засушливые годы, шедшие чередой в конце 19-ого века) получал с гектара 50–60 центнеров зерновых, ограничиваясь двухдюймовой вспашкой.

Фукуока, подобно индейцам, обходился совсем без механического рыхления почвы. Даже семена не прикрывал — он одевал их, спасая от птичек, грызунов и пересыхания, в глиняные капсулы диаметром 10–12 мм. И получал (с одной площади, в один год) до 60 центнеров риса с одного гектара и столько же пшеницы.

Добавлю пару заохочуючих слоев — на случай, если захочется оглянуться. И вглядеться. И почитать Овсинского, Фукуоку, Мичурина, Тимирязева. Чем больше узнаешь, к примеру, Тимирязева, тем более мудрым он видится. Климентию Аркадиевичу, академику, был абсолютно чужд «академизм» — сугубо теоретическая направленность научных и учебных занятий, оторванность от практики и требований сиюминутной жизни. Случилась в России беда — жесточайшая засуха, и он в самих растениях находит инструмент для борьбы с засухой — повышенное углеродное питание. И указывает, как этим инструментом пользоваться. Построил для Нижегородской ярмарки угодную Природе теплицу — и следом проектирует такого рода теплички для школ и бабушек.

Среди наших современников тоже есть, кого полезно почитать (от чтения) и следует почитать (от почтения). К примеру, этаким утесом в предгорьях Кавказа высится Курдюмов. Какой охват проблем земледелия! Какая настойчивость в борьбе за разворот его на основное направление! Читаешь Курдюмова по сотому разу, и в сотый раз — удивляешься. В книгах Гридчина уйма полезного материала; жаль лишь, что большая часть их — ведомственные издания. Выдающимися успехами увенчались мастерски описанные работы полтавских Героев Моргуна и Антонца по разработке и внедрению бесплужного земледелия.

К чему это я? К чему я отвлекся на разговор о своих кумирах? Да к тому, что когда пахари уводили (и ведут) земледелие в никуда, кумиры неустанно торили (и торят) ему истинную дорогу — через трепетное отношение к Природе. На собственном примере показывали и показывают они, что негоже обращаться с Природой, как с продажной девкой. Надо ценить, любить, ласкать и лелеять её, и тогда она одарит нас милостями.

А если плугом пройтись по лику Земли? О каких уж тогда милостях речь?!

В каждой главе, в рассказе о каждом слове–сирене найдется место для объективно доброго слова об этом слове. Это надо понимать так, что речь идет не о забвении соответствующего приема, не об устранении слова–сирены из лексикона огородника. Книга нацелена на то, чтобы решение проблемы не канонизировалось, не сводилось к одному приему. Чтобы огородник на нем не «зацикливался». Вот шутливый пример (дань профессии!). Хрестоматийно четверка, составленная из двух двоек, — это дважды два (2x2). Но на этом свет клином не сошелся. Четверка — это еще и 2+2, и 2².

Добрые слова о механическом рыхлении почвы найти трудно. Но — если очень хочется — можно. Представим себе, что огород городится на только что утихшей стройплощадке. Или на запущенном поле, где начал властвовать подлесок (а площадь таких сорных «лесов» на бывшей советской земле неуклонно растет со времен беловежской вЕчери). И я не вижу лучшего (вот оно — доброе слово!) приема начала освоения участка, чем вспашка. Только пусть плуг «не располагается», не забывает, что «у Рабиновичей тоже были гости, но уже давно ушли».

Вряд ли кто будет возражать, что к докучающим, подчас, сорнякам прилипла, как ракушки к днищу судов, безоглядная прополка. Нам еще грех жаловаться — у англоязычного люда и вовсе «дело швах»: сорняки и полоть обозначаются одним словом weed. Во как слиплись!

Самим же сорнякам глаголы полоть и weed просто ласкают слух. Ничто иное так размашисто, так эффективно не помогает сорнякам держаться на плаву, как прополка — еще одна шустрая русалка в огороде.

И среди сорняков есть творения, достойные любви, восхищения и даже уважения. Что тоталитарное общество — бяка, знает каждый. Но не каждый готов отказаться от тоталитарного подхода к сорнякам, от неизбывной холодной и горячей войны с ними.

Возьмем, к примеру, всем известный и повально ненавидимый портулак (коврик). Чем он плох в глазах многих огородников? Да, прежде всего, тем, что — сапкой! — портулак принципиально неистребим. Но не он же хватается за сапку. На нем нет вины в том, что изо дня в день, из лета в лето «щуку бросают в реку». Все огородники знают, что сапка, дробя растение, порождает новые саженцы портулака из каждого кусочка. Да и само срубленное растение, полежав неделю–другую, вновь цепляется за землю и оживает. Так что «на зеркало неча пенять, коли… взялся за сапку».

А что хорошее может разглядеть в портулаке «демократ», сознающий, что и у меньшинства есть права, которые надо чтить? Загибайте пальцы: 1. Портулак — это вкусная зелень, вырастающая на грядке без хлопот (и даже без ведома огородника). Её можно использовать и сырой в салатах, и во многих блюдах, скажем, в овощном рагу. Эта зелень (не в пример салатам) не горчит со временем. Можно, в конце концов, счесть, что вы так и хотели — совместно выращивать выбранную вами культуру и портулак.

2. Можно посетовать, что портулак отнимает питательные вещества и влагу у культурного растения. Да, отнимает. Но не жадно. И недаром. На почве образуется коврик, надежно прикрывающий её от губительной солнечной радиации. На коврике оседает, а потом под ним сберегается роса. Портулак работает как кормозаготовительный цех: с помощью бактерий перерабатывает соединения элементов (содержащиеся в почве, обычно, в достатке) в формы, доступные растениям, а потом остается на почве биомассой, готовой к разложению почвенной живностью. Возвращает почве (и притом — с лихвой) всё взятое у неё взаймы.

3. Вроде бы — с позиции влагообеспечения растений — «ничья»: портулак забирает какое–то количество влаги у культурных растений, а взамен предохраняет её от испарения почвой и накапливает росу. Но это — «две большие разницы»: портулак не только компенсирует влагу (с лихвой), но и аннулирует причину возможного засоления почвы (испарение с поверхности).