Принцесса поблагодарила свою крестную мать и на другое утро сказала королю то, что посоветовала ей волшебница, и заявила, что от нее не добиться согласия, пока у нее не будет платья цвета ясных дней. Король, в восторге от той надежды, которую она ему подала, созвал знаменитейших мастеров и заказал им это платье с условием, что, если им не удастся его создать, все они будут повешены. Но королю не пришлось прибегнуть к столь огорчительной крайней мере: мастера на другой же день принесли это столь желанное платье. Даже голубой небесный свод, опоясанный золотыми облаками, не мог бы сравниться красотой с этим платьем, когда его положили перед принцессой.

– Должно быть, платье было по-настоящему прекрасным… – пробормотала Сафият.

– Платье выглядело столь же глупо, как глупа была и просьба подарить оное…

«А по-моему, это ты, мой обширный чревом гость, глуп за пятерых. И за пятерых же надменен…». Рассказчик, не видя и не слыша ничего вокруг, тем временем продолжил:

– Инфанта опечалилась и не знала, как выйти из затруднения. Король торопил ее. Опять пришлось прибегнуть к помощи крестной, которая, удивившись, что совет оказался неудачным, велела ей попытаться попросить у короля платье лунного цвета. Король, который ни в чем не мог ей отказать, созвал искуснейших мастеров и был так решителен, заказывая им платье лунного цвета, что между заказом и его исполнением не прошло и суток…

Инфанта, которая была в восторге от этого чудесного платья, но не от забот своего царственного отца, предалась безмерной печали, когда осталась одна со своими служанками и кормилицей. Волшебница Сирени, знавшая обо всем, поспешила на помощь к опечаленной принцессе: «Может быть, я очень заблуждаюсь, но мне кажется, что, если вы попросите платье цвета солнца, мы или вконец раздосадуем вашего отца, – ведь ему никогда не достать такого платья, – или мы хоть выиграем время».

Инфанта согласилась, попросила платье, и влюбленный король без сожалений отдал все брильянты и рубины своей короны, чтобы украсить это изумительное произведение, и приказал ничего не беречь, лишь бы сделать платье подобным солнцу, – и недаром: когда его принесли и развернули, все, кто присутствовал при этом, должны были закрыть глаза – так оно их ослепило. С этой-то поры и появились зеленые очки и черные стекла.

– Как странно… А я думала, что черные очки и зеленые стекла появились для того, чтобы любоваться небесными феериями в ясные дни…

Недис-гость взглянул на Сафият без малейшего почтения. Даже если бы девушка сказала, что два да два есть четыре, он бы и сей непреложный факт назвал бы полной чушью. О, Сафият отлично было видно, сколь сильно терзает его отвращение. Тем более, что сказку-то следовало продолжать, продолжать, пока не взойдет над миром полная Луна.

– Трудно описать, что сделалось с инфантой, когда она увидела платье! Никто никогда не видал наряда столь прекрасного и сделанного столь искусно. Принцесса смутилась и под предлогом, что от блеска больно глазам, удалилась в свои покои, где ожидала ее волшебница, до того пристыженная, что невозможно описать. Но этого мало: увидев платье цвета солнца, она побагровела от гнева.

«Ах, теперь, дочь моя, – сказала она инфанте, – мы подвергнем ужасному испытанию преступную страсть вашего отца. Хоть у него и крепко засела в голове мысль об этой женитьбе, столь близкой уже, как ему кажется, но я думаю, его немного озадачит просьба, с которой я вам посоветую обратиться к нему: попросите у него шкуру осла, которого он так страстно любит и который так щедро помогает ему покрывать все расходы, ступайте же и скажите, что хотите получить эту шкуру».

Инфанта в восторге от того, что нашла еще один способ избегнуть ненавистного брака, и уверенная, что отец никогда не решится пожертвовать своим ослом, пришла к нему и выразила свое желание – получить шкуру этого прекрасного животного.

Хотя короля и удивила такая прихоть, но он, не колеблясь, исполнил ее желание. Бедный осел пал жертвой, а шкуру его любезно принесли принцессе, которая, не видя больше никакого средства избежать несчастья, уже готова была впасть в отчаяние, как вдруг вбежала ее крестная мать.

«Что вы делаете, дочь моя? – сказала она, видя, что принцесса рвет на себе волосы и царапает свои прекрасные щеки. – Ведь это счастливейшая минута в вашей жизни. Завернитесь в эту шкуру, уходите из дворца и идите, пока земля держит. Когда все приносишь в жертву добродетели, боги вознаграждают за это. Ступайте, я позабочусь о том, чтобы гардероб ваш всюду вас сопровождал, куда бы вы ни пришли, сундук с платьями и драгоценностями будет следовать за вами под землей. А вот моя палочка, я даю ее вам: когда вам понадобится сундук, вы ударите ею о землю, и он тут же появится, но только торопитесь, не мешкайте».

Инфанта расцеловала свою крестную, просила не оставлять ее, облачилась в ужасную ослиную шкуру, вымазалась сажей из трубы и, никем не замеченная, покинула роскошный дворец. Исчезновение принцессы вызвало отчаянный переполох. Король, который уже готовился к свадебному пиру, был в отчаянии, никак не мог утешиться. На поиски дочери он послал больше сотни жандармов и свыше тысячи мушкетеров, но волшебница, ее покровительница, сделала ее невидимой даже для ловких сыщиков, так что поиски оказались безуспешными.

Инфанта тем временем все шла. Она ушла далеко-далеко, уходила дальше и дальше, всюду искала места служанки, но, хотя из милости ей и давали поесть, никто все же не хотел ее брать – такой грязной казалась она всем.

– И вот тут, дева, я готов признать, что сказка говорит чистую правду, ибо такую дрянную… девку никто не захочет видеть ближе, чем за фарсах от своего жилища!

Наконец она пришла в красивый город, у ворот которого стояла мыза, а хозяйке нужна была судомойка, чтобы полоскать тряпки, смотреть за индюшками и чистить свиные корыта. Увидев такую грязную путницу, женщина эта предложила ей поступить в услужение, на что инфанта охотно согласилась – ведь она так устала идти. Ей отвели угол за кухней. В первые дни она стала предметом грубых шуток челяди – ослиная шкура придавала ей столь отвратительный грязный вид. В конце концов к ней привыкли, да и она с таким усердием выполняла свою работу, что хозяйка взяла ее под свою защиту. Девушка всегда вовремя загоняла овец, индюшек пасла с таким умением, что, казалось, будто всю жизнь она ничего другого и не делала, и всякое дело спорилось у нее.

Однажды, когда она сидела на берегу прозрачного ручья, где часто горевала о своей печальной судьбе, ей вздумалось поглядеть в воду, и гадкая ослиная шкура, заменявшая ей платье и головной убор, ужаснула ее.

Стыдясь такого наряда, она помыла себе руки, которые стали белее слоновой кости, и лицо, на которое вернулась прежняя свежесть красок. Увидев себя такой красавицей, она на радостях решила выкупаться, что тут же и исполнила, но, возвращаясь на мызу, снова должна была надеть гадкую шкуру.

К счастью, на другой день был праздник, так что у нее достало времени извлечь из-под земли сундук, заняться туалетом, напудрить свои густые волосы и надеть чудное платье цвета ясных дней. Каморка была так мала, что шлейф этого чудного платья некуда было девать.

Красавица принцесса погляделась в зеркало, полюбовалась собой и от скуки решила каждый праздник и каждое воскресенье надевать одно за другим все свои платья, так она и поступала потом. Свои пышные волосы она с необычайным искусством украшала цветами и алмазами и часто вздыхала, что красоты ее не видит никто, кроме овец да индюшек, любивших ее даже в этой отвратительной ослиной шкуре, из-за которой принцессу стали называть теперь на мызе Ослиной Шкурой.

Однажды, в праздничный день, когда Ослиная Шкура надела платье солнечного цвета, сын короля, которому принадлежала мыза, заехал сюда отдохнуть, возвращаясь с охоты. Этот принц был молод, прекрасен, хорошо сложен, отец и мать-королева любили его, подданные – обожали. На мызе принцу предложили простое деревенское угощение, которого он и отведал, потом он вздумал обойти все дворы и закоулки. Переходя таким образом с места на место, он попал в темный коридор, а в конце его увидел затворенную дверь. Любопытство заставило его заглянуть в замочную скважину, но что сталось с ним, когда он увидел принцессу, такую прекрасную, одетую так богато, что по ее гордой и вместе с тем скромной осанке он принял ее за богиню! Порыв страсти, которую он почувствовал в это мгновение, заставил бы его вышибить дверь, если бы не почтение, внушаемое ему этой прелестной особой.