– Картина вырисовывается довольно-таки ясная.

– Это только так кажется, уверяю вас.

Соня потягивала свой кофе. В ней пробудилось любопытство, и, поскольку других посетителей у него вроде бы не наблюдалось, женщину так и подмывало порасспрашивать пожилого официанта поподробней.

Тут в кафе заявилась экскурсионная группа из двенадцати японцев, и скоро они уже с нетерпением ждали, пока у них примут заказ. Старик-официант отошел, чтобы обслужить новых гостей, и Соня наблюдала за тем, как мужчина записывает их пожелания себе в блокнот: тяжкое занятие, но его выручало терпение: японцы не владели ни испанским, ни английским; на последнем, кстати, он изъяснялся бегло, но с сильным акцентом. Теперь стало понятно, почему меню здесь так часто были проиллюстрированы кричаще-яркими снимками неаппетитно выглядевших кушаний и молочных коктейлей с пенкой; так иностранцы по крайне мере могли сделать заказ, просто ткнув пальцем в понравившееся блюдо.

Когда он вынес японцам их напитки и выпечку, у него оказалась и вторая чашка кофе для Сони; она была тронута таким к себе отношением.

Кафе стало наполняться посетителями, и Соня поняла, что то время, когда она безраздельно владела его вниманием, вышло.

– Ла куэнта, пор фавор. – Она попросила счет, почти полностью задействовав весь свой словарный запас испанского.

Хозяин кафе покачал головой:

– Не беспокойтесь.

Соня улыбнулась. Простой знак внимания, но он ее тронул. Интуиция подсказывала ей, что за ним не водилось привычки раздавать напитки направо и налево.

– Спасибо. С вами было очень интересно побеседовать. Я, пожалуй, пойду посмотрю на дом Лорки. Как мне отсюда до него добраться?

Он указал Соне на улицу и добавил, что в конце ей нужно будет повернуть направо. Десять минут, не больше, и она окажется рядом с Уэрта-де-Сан-Висенте, усадьбой в южной части города, служившей семейству Лорка летней резиденцией.

– Красивое место, – сказал он. – И там сохранилось кое-что из вещей Федерико и его семьи. Правда, немного стылое.

– Стылое?

– Сами увидите.

На этом расспросы пришлось прекратить: старик вернулся к работе и уже стоял к Соне спиной, принимая очередной заказ. Женщина поднялась, собрала свой путеводитель, сумочку и карту и стала пробираться к выходу, огибая скопившихся туристов.

Она уже начала удаляться от кафе, когда старик нагнал ее и на секунду придержал за руку. Ему не терпелось еще кое-чем поделиться.

– На кладбище тоже стоит подняться, – проговорил он. – Лорка умер не там, но на том склоне были расстреляны тысячи других.

– Тысячи? – с сомнением переспросила она.

Старик кивнул.

– Да, – уверенно подтвердил он. – Несколько тысяч.

Для города такого размера Соне эта цифра показалась огромной. Видимо, старик все-таки не совсем дружил с головой, да и отправить туристку поглядеть на муниципальное кладбище тоже было довольно странно. Она вежливо кивнула и улыбнулась. Пусть даже дом погибшего поэта и вызывал у нее некоторое любопытство, никакого желания посещать места погребений женщина не испытывала.

Следуя полученным указаниям, Соня прошла по длинной прямой улице Рекохидас, ведущей на окраину города. Магазины уже открылись, и под обрывки музыки, доносившейся изнутри, тротуары заполнялись молодыми девушками; они шли, держа друг дружку под руку и переговариваясь, а под мышкой у них болтались новенькие объемные пакеты. Эта улица была центром молодежной моды, и манящие витрины, в которых были выставлены сапоги, яркие, переливающихся оттенков ремни, манекены с невыразительными лицами в стильных пиджаках, притягивали этих девушек, как мед – пчел.

Прогуливаясь по солнечной стороне улицы и чувствуя биение жизни, прекрасной как никогда, тяжело было вообразить себе Испанию такой, какой представил ее владелец кафе, – раздираемой распрями. Пусть ее и заинтриговало то, что он рассказал о войне, Соня терялась в догадках: отчего свидетельств о ней почти не осталось? Она не заметила ни мемориальных досок, ни памятников, увековечивавших события того времени, да и в атмосфере, царившей вокруг, не было и намека на то, что молодежь здесь ощущает груз прошлого. Может, большинство туристов и приезжало в Гранаду ради исторических памятников Альгамбры, но такие улицы, как эта, демонстрировали, что существует иная Испания, устремленная в будущее, преобразовывающая здания с многовековой историей в футуристичные дворцы из стекла и стали. Толике старых магазинных фасадов удалось сохранить свой первоначальный вид – с нарядными вывесками и именем владельца золотом на черном стекле, но они были все-таки диковинками, сохраненными из соображений ностальгии, и к современной Испании отношения не имели.

В конце улицы, там, где заканчивались магазины и вырастали безликие, выстроенные словно под линейку многоквартирные дома, перед Соней открылся прекрасный вид на зеленеющие за городом долины Веги, на ее тучные пастбища. Сверившись с картой, женщина повернула вправо и, миновав ворота, вошла в парк. Он раскинулся на несколько гектаров и представлял собой нечто среднее между скучным городским сквером и садом Елизаветинской эпохи с клумбами сложных геометрических форм: его песчаные дорожки тянулись мимо выложенных ломаной линией бордюров и низко подстриженных живых изгородей. Растения недавно полили: с бархатистых пурпурных лепестков хрустальными бусинками свисали капельки воды, а влажный воздух был напоен одуряющей смесью ароматов розы и лаванды.

Насколько могла судить Соня, это место было совершенно пустынным, если не брать во внимание пару садовников да двух седовласых мужчин, которые сидели на скамейке, прислонив трости к коленям. Они были полностью увлечены разговором и даже не взглянули на Соню, когда та прошла мимо; звук трубы, пронзивший воздух, их тоже нисколько не побеспокоил, хотя и разносился по пустому парку особенно гулко. Одинокий трубач не выступал (смысла в этом, учитывая скудное число гуляющих, не было), а так – просто использовал возможность поупражняться.

Согласно путеводителю, усадьба Сан-Висенте находилась в самом центре, и сейчас сквозь густую листву деревьев Соня могла наконец разглядеть очертания белого двухэтажного здания. Рядом теснилось нескольких человек в ожидании, когда откроются двери.

Дом, связанный с именем великого Федерико Гарсии Лорки, оказался куда скромнее, чем ей представлялось. В одиннадцать часов темно-зеленая входная дверь распахнулась и выстроившимся гуськом гостям разрешили войти. Их на испанском поприветствовала хорошо одетая женщина средних лет. Соне подумалось, что манеры выдавали в ней экономку: она держалась как хозяйка, но к дому, за которым присматривала, относилась с благоговением. От гостей ожидалось, что и те будут чтить его как святыню.

Познаний Сони в испанском хватило, чтобы уловить кое-что из речи, которую женщина выдала перед началом экскурсии: Лорка любил этот дом и провел здесь много счастливых летних дней; в доме ничего не меняли с того августовского дня 1936 года, когда он уехал в центр города искать убежище у своих друзей; после смерти поэта все члены его семьи оказались в изгнании. Гостей просили не пользоваться вспышкой; на осмотр дома дается полчаса.

У Сони сложилось впечатление, будто женщина предполагала, что посетители имеют представление о поэте и его произведениях, точно как экскурсовод в соборе ожидает, что туристы знают о том, кто такой Иисус Христос.

Дом, как и выданная информация, излишествами не баловал: белые стены, высокие потолки, на полу плитка. Души в нем было не больше, чем в окружающем его теперь парке. Трудно было представить, как за этим обеденным столом из темного дерева, окруженного жесткими стульями с высокими спинками, велись оживленные разговоры или как за этим громоздким письменным столом Лорка сочинял стихи. В витрине было выставлено несколько его рукописей: строчки, выведенные изящным кудрявым почерком, рядышком – тонко выполненные цветные рисунки. На стенах висели любопытные портреты и кое-какие наброски Лорки для театральных постановок, но вот понять, что он был за человек, представлялось решительно невозможным. Дом оказался скорлупой, пустой оболочкой, и Соня почувствовала разочарование. Старик в кафе говорил о поэте с такой страстью, к тому же она была немного озадачена тем, как слабо теперь ощущалось, что в доме когда-то жила целая семья. Может статься, все здесь навевало ей мрачные мысли, потому что она пришла сюда, услышав историю убийства поэта.