– Не надо делать поспешных выводов, – сказал Пол. – Мы не нашли баночку, и в рвоте не было никаких следов таблеток, хотя, честно говоря, мы не слишком тщательно ее изучали.

– Ну а что еще я должна думать? Таблетки пропали, а бедный кот снова отравился. Пол, у него и так больные почки! Он даже вечернее лекарство не съел! Я никогда себе не прощу, никогда! Как я могла быть такой дурой, как могла оставить таблетки валяться на столе! Любой маленький ребенок мог взять их!

– У нас нет никаких маленьких детей, – заметила Люси.

– Тогда любой маленький кот, – сказала я. – Кексик! Котик, милый, иди сюда, где ты? Иди к мамочке! Пожалуйста, не умирай!

Никогда больше не брошу таблетки без присмотра.

У меня в доме вообще никогда больше не будет ни одной таблетки.

Я не позволю врачам выписывать их мне, я не стану покупать их в аптеке, даже витамин С. Никаких таблеток.

Кроме лекарства для кошачьих почек, конечно.

Если Кексик вернется целым и невредимым.

Пожалуйста, Господи, пожалуйста, не заставляй меня снова проходить через все это. Не заставляй осушать пруд с рыбками, я этого просто не вынесу. Но с другой стороны, если нам все-таки придется сделать это, спасибо тебе, что привел сюда Пола.

– Тебе придется осушить пруд, – мрачно сказала я ему.

– Нет, не придется, – ответил он.

– Если мы не найдем кота, придется. Кто тебе дороже, Кексик или твои дурацкие рыбы?

– Они не дурацкие. У них тоже есть чувства. Они живут и дышат. Они влюбляются, и у них появляются дети, а потом они болеют и умирают, совсем как…

– Ой, умоляю тебя! Рыбы не влюбляются!

– Конечно влюбляются! Посмотри на того, оранжевенького. Держу пари, ему нравится эта серебристо-розовая малютка!

– Пол, ты даже не знаешь, самцы они или самки, так что…

– На вас просто смотреть противно! – запротестовала Люси. – Бедный Кексик лежит где-то и умирает, а вы спорите о том, влюбляются ли рыбки! Боже! Как будто вы снова живете вместе!

Несмотря ни на что, мы с Полом посмотрели друг на друга через пруд и улыбнулись. Нет, в этом не было ничего общего с совместной жизнью. Но было приятно снова переругиваться, беспечно и шутливо, как это делают давно женатые люди. Я вдруг подумала, что теперь, когда я окончательно поняла, что больше не люблю Пола, он, возможно, снова начнет мне нравиться. Но потом я опять стала паниковать из-за кота и забыла об этом. Да и вообще, глупо думать о таких вещах, когда с меня все еще не снято обвинение в преднамеренном отравлении.

Уже темнело, когда мы наконец услышали ангельский звук: слабое, очень слабое, дрожащее мяуканье.

– Мама! – крикнула Люси. – Я его слышу!

– Где?

– Ш-ш-ш! Слушай!

Мы все на цыпочках подкрались к дому.

– Мяу! Мяу!

Мяуканье было жалобное и жалкое, и оно шло из…

– Сарай! – сказал Пол и бросился в кухню, где у нас до сих пор лежал ключ от старого садового сарая.

– Он не заперт! – закричала я ему вслед.

Пол замер на месте и уставился на меня.

– Почему?

– Какая разница? Давай откроем дверь!

Дверь была тугая – такая тугая, что запирать ее не имело никакого смысла. Когда-то Пол пекся о сохранности сарая с ретивостью тюремщика. Можно было подумать, что у него там хранятся все сокровища британской короны, но на самом деле там не было ничего, кроме любимых мужских игрушек: мешков с компостом, удобрениями и торфом; банок с креозотом и лаком; цветочных горшков, пакетиков с семенами, лопат и совков; банок с винтиками и гвоздиками (это-то зачем?); печальных и нераспознаваемых останков сломанных вещей и механизмов, в которых не хватает одной-двух деталей… ну, вы уже поняли, о чем я. Со всеми этими штуками они играют часами, пока вы занимаетесь домашней работой, и думают, что вы ничего не понимаете. Но вы-то знаете, что это просто игровая терапия, как в начальной школе: сортировка и раскладывание, вырезание и наклеивание, рисование и моделирование. Может быть, именно поэтому мужчины так стараются держать все это в тайне. В любом случае, достаточно сказать, что я не видела никаких причин запирать дверь сарая на цепочку, на замок или на щеколду с тех пор, как Пол уехал. Уже несколько лет в нашем районе ничего не было слышно о ворах, промышляющих похищением цветочных горшков. Летом я обычно оставляла открытым маленькое окошко, потому что в сарае было невероятно душно и отвратительно пахло, и я ненавидела, когда случайно залетевшие внутрь пчела или бабочка отчаянно бьются о стекло, пытаясь выбраться.

– Окно открыто! – обвиняюще сказал Пол.

– Только форточка.

Однако этой форточки оказалось достаточно, чтобы пропустить внутрь средних размеров кота.

Кексик лежал на полу в сарае, тяжело дышал и виновато посматривал на лужицу рвоты рядом с собой.

– Бедный мой мальчик! – ахнула Люси, подхватывая его на руки.

– Осторожней, Люси, – предупредила я, памятуя о том, как чутко реагировал его желудок на подобное обращение в прошлый раз.

Но Кексик позволил младшенькой поднять его, и ничего страшного не произошло.

– Я немедленно позвоню ветеринару, – сказала я.

– Сейчас вечер воскресенья.

– Тогда в неотложную помощь. Они должны взглянуть на него. По-моему, он опять отравился.

Пол смотрел на пол.

– Что? – резко спросила я, проследив за его взглядом.

– Корм для рыбок, – сказал он, показывая пальцем.

– Что-что?

– На полу, посмотри. Наверное, кот опрокинул банку.

– Ну и что?

Неподходящее время для того, чтобы обсуждать, кто должен следить за порядком в его святилище.

– Я совсем про него забыл. Он тут уже много лет. И наверняка совсем стух.

– А я-то удивлялась, почему тут такая ужасная вонь.

– Элли, – сказал Пол, очень тихо и очень медленно, все еще, словно загипнотизированный, глядя на кучу на полу сарая. – Элли, я думаю, его и съел Кексик. Средства от вредителей совсем ни при чем. Думаю, надо отнести немного этой дряни ветеринару и сказать, что скорее всего кот отравился именно ею.

Я уже начала набирать номер скорой ветеринарной помощи.

Если вам приходится ехать по пригородам Лондона поздним вечером с измученным рвотой котом на коленях, вы можете счесть, что лучше попросить бывшего мужа отвезти вас на его «воксхолл-примере», чем трястись в подземке. Я прекрасно понимала, что все могло бы быть куда хуже. Некоторым образом Люси оказала нам огромную услугу, потому что объявила о своих матримониальных планах и мне пришлось вызвать ее отца. Говорю я об этом потому, что именно она сидела на заднем сиденье «примеры» с банкой гнусно пахнущего рыбьего корма в одной руке и банкой с кошачьими рвотными массами в другой.

– Это отвратительно! – простонала она в пятнадцатый раз, когда Пол повернул направо, потом налево у светофора, потом опять налево у круговой развязки возле паба, в соответствии с указаниями, которые нам давали по телефону. – Быстрее! Я больше не вынесу! Это… фу-у-у!

– Мяу! – закричал Кексик и слабо закашлялся.

– Пол, быстрее, мне кажется, ему хуже! – испуганно сказала я. – Еще далеко?

– Думаю, нет. Слушайте, кончайте ныть и ищите справа Гринуэй-роуд, ясно?

Мы прибыли к ветеринару в половине одиннадцатого. К одиннадцати он дал Кексику обезболивающее и промыл ему желудок, исследовал содержимое наших банок с образцами и согласился с тем, что, скорее всего, причиной пищевых отравлений был корм для рыбок. Однако на этот раз мы успели вовремя, яд не успел полностью всосаться, и ничего серьезного не произошло.

– Слава богу! – выдохнула я. Теперь, глядя на безжизненное тело в клетке, я готова была расплакаться.

– Но с ним все будет хорошо? – спросила Люси, поглаживая лапу Кексика сквозь решетку.

– Будем надеяться. На ночь мы оставим его здесь для наблюдения.

– У нас нет страховки… – начала я, зажмурившись, чтобы отогнать образы благоразумных семей с иррационально здоровым лабрадором и улыбающимися сладкими-сладкими детишками.