Ну да, какая же я дурочка. А я-то волновалась по поводу закладной и телефонных счетов.

– Но я всегда стараюсь отработать пропущенные часы, – сказала я, стараясь, чтобы это прозвучало как справедливое негодование, а не как униженная мольба. – В прошлый вторник я работала допоздна из-за мастера по стиральным машинам и отрабатывала во время ланча за тот день, когда мне пришлось поехать к врачу из-за маминой катаракты.

– Надежность ничем не заменить, – назидательно сообщил Саймон. Он откинулся на спинку кресла и повторил свое изречение медленно, как молитву: – Надежность… ничем… не… заменить.

Мы смотрели друг на друга через полированную поверхность стола. У него были рубашка от Пьера Кардена, папа в Португалии и полное отсутствие проблем. А мне нужно было оплатить закладную и телефонные счета, мой кот лежал под капельницей, от машины отваливались самые нужные детали, и сердце мое переполняло отчаяние.

– Пожалуйста, – сказала я. Голос у меня дрожал. – Пожалуйста, дайте мне еще один шанс. Я буду надежной. Я буду думать о компании. Я… я скажу машине, чтобы она не ломалась… – Я подумала, не предложить ли мне отдаться ему, но решила, что он не поймет шутки.

– Что ж.

Он встал и подошел к окну. Моя судьба безвольно повисла у него в руках.

– Я человек справедливый, – сказал он, обращаясь к цветку в горшке на подоконнике. – Назовем это серьезным предупреждением. Вы согласны со мной, Элисон?

Цветок ничего не ответил.

– Это так справедливо, – услышала я чей-то жалкий, заискивающий голос. – Спасибо вам, Саймон. Я высоко ценю…

– Но это серьезное предупреждение будет занесено в ваше личное дело.

Жалкое заискивающее существо кивнуло в знак согласия. Ну конечно, в личное дело. Ничего другого я не заслужила. Публичная порка подошла бы больше, но тут уж ничего не поделаешь, сойдет и личное дело.

– И если что-то подобное еще хотя бы раз повторится, Элисон, я не стану делать никаких исключений.

– Конечно. Я понимаю.

– Никому не нравится увольнять своих служащих.

Неприкрытая угроза. Она вибрировала в воздухе между нами, вызывая у меня ответную дрожь.

– Спасибо вам, – еще раз повторила я, встала и выскочила за дверь, как мышь, волоча за собой хвост собственного позора.

– Как все прошло? – глупо улыбаясь, спросила Гундосая Николя, когда я проходила мимо ее стола по дороге в свой кабинет.

– Спасибо, чудесно. – Я улыбнулась ей: – Он классный парень, правда?

– Звонил ветеринар, – сообщила Люси, когда я вернулась домой, проведя на работе лишних два часа, чтобы отработать пропущенное время. – Кексик останется у него еще как минимум на две ночи, пока его состояние не стабилизируется, а потом он всю жизнь будет принимать лекарства.

– Всю жизнь? – Я обалдело уставилась на дочь. – Пока не стабилизируется? А что с ним?

– Что-то с почками, кажется. Он сказал, дело было очень серьезное, но он надеется, что состояние стабилизируется.

Я набрала номер приемной.

– Я не могу себе этого позволить. – Я попыталась прошептать это в трубку так, чтобы Люси меня не услышала. – У меня нет страховки для домашних питомцев.

Я чувствовала себя как в телевизионной рекламе этой самой страховки: «ЭТА семья не купила нашу страховку. А ЭТА семья купила!» Камера переключается на сияющих, ослепительно улыбающихся маму и папу, которые с нежностью наблюдают за ухоженными детьми, играющими с благополучно вылеченным питомцем. Угадайте, какая семья пожалела, что вообще появилась на свет?

– К сожалению, у вас нет выбора, – ответил ветеринар серьезным профессиональным тоном, означающим: «я-все-равно-заберу-ваши-деньги». – Кексик не сможет жить без этих лекарств. Если он не будет получать их, вам лучше его усыпить.

– Кексик поправится? – спросила Люси, тревожно глядя на меня, когда я повесила трубку.

Я постаралась придать своему лицу спокойное и серьезное выражение, которое умеют придавать лицу только матери, и обняла ее:

– Да, он поправится.

Дело в деньгах, вот и все.

– Привет, Пол дома?

Вот черт. Как будто мало того, что я должна звонить Полу и просить у него денег, обязательно к телефону должна была подойти проклятая Линнетт. Если бы мне не так нужны были деньги, я бы повесила трубку. Нет ничего хуже разговоров с Линнетт. Уж точно я предпочла бы сунуть голову в огонь, потому что в таком случае мозги у меня закипели бы не так скоро.

– Ой, привет, Элли! – зачирикала она, как волнистый попугайчик в момент оргазма. – Как дела? Как девочки?

Как сажа бела.

– Спасибо, чудесно, – кисло сказала я.

– Я сейчас позову Пола. ПОЛ, ДОРОГОЙ!

Я стиснула зубы от ярости. «Пол, дорогой»? Дайте мне отдышаться. На минуточку, это мой муж. Мы с ним познакомились, когда ты еще в пеленках лежала, и я отлично знаю, как он ненавидит эти пошлые выражения.

– Элли, дорогая! – сказал Пол, взяв трубку.

Она его перевоспитала. Сука.

Эта самая Линнетт, помимо того, что она украла у меня мужа и была на двадцать лет моложе меня, ужасно раздражала меня своим снобизмом. Кем, собственно говоря, она себя считает? Ничего особенного в ней нет. У меня даже были серьезные сомнения в том, что ее действительно зовут Линнетт. Я подозревала, что ее настоящее имя – Линн, а окончание она добавила, чтобы казаться миленькой малышкой. Она работала медсестрой в частной больнице и никогда не упускала возможности упомянуть об этом в разговоре, как будто это выгодно отличало ее от нас, жалких рабов государственной системы здравоохранения. Если судить по ее словам, можно было подумать, что она лично проводит там все операции.

– Ах ты, бедняжка! – сказала она, узнав о моих частых поездках в Вестерхэмскую больницу, пытаясь тоном выразить свое сомнение, что кто-то может от чего-то вылечиться в таких условиях. – Если бы ты могла себе позволить частную клинику!

Ну а я не могу. Даже для кота.

– Я насчет кота, – сказала я Полу, не желая ходить вокруг да около. – Он болен.

– Это серьезно?

Глупо, смехотворно, но глаза мои наполнились слезами. Вечно одна и та же история, когда я разговариваю с Полом о таких вещах. Когда Люси сломала запястье, упав с лестницы в ночном клубе. Когда Викторию срочно увезли в больницу с аппендицитом. Когда в ванной прорвало трубу и в гостиной обвалился потолок. Со мной все было в порядке, я держалась, я не разваливалась на кусочки до тех пор, пока я не слышала его голос. Густой, сильный, всегда обнадеживающий, он в таких ситуациях звучал так, будто мы ему до сих пор небезразличны. Как же мне хотелось толкнуть его в грудь и заорать: «Если мы тебе небезразличны, почему ты ушел?! Почему, почему, почему ты не возвращаешься?!»

Но, разумеется, он беспокоился не обо мне. О сломанном запястье Люси, об операции Виктории, о потолке в гостиной, о заболевшем коте. Ко мне все это не имело никакого отношения.

– Как будто довольно серьезно, – проговорила я, проглотив слезы. – Что-то с почками. Ветеринар положил его под капельницу…

– Бедняга Кексик. Несчастный малыш. Девочки, наверное, расстроились.

И я тоже! Я тоже чертовски расстроилась! Утешь меня! Позаботься обо мне! Вернись ко мне!

– Да. Он, конечно, постарел, но все равно…

– И что говорит ветеринар, есть надежда? Он выкарабкается?

– Он говорит, что положение стабилизировалось. Но ему придется принимать лекарства до конца жизни. – Последнюю фразу я произнесла очень быстро, чтобы она не казалась такой неприятной.

– Конечно, все, что потребуется. Ради бога. Мы не можем позволить ему умереть. Бедный, бедный малыш.

– Я знаю. Зря я не купила для него страховку.

Семья из телевизионной рекламы со своими очаровательными детьми и пышущим здоровьем лабрадором возникла передо мной словно наяву, и все они показывали мне средний палец.

– Тебе нужно помочь оплатить счета от ветеринара, – прозаично констатировал Пол.

Это бесило меня. Меня бесило, что он знал, зачем я звоню. Не за сочувствием, не для того, чтобы сообщить ему о болезни кота, а потому, что мне нужны деньги.