– Нет, не можешь! Там даже нет нормальной кровати! Это вообще не обсуждается!

Она еще немного почесала Томасу ушки, а потом прижала его к груди. Значит, вот что бывает с женщинами среднего возраста, у которых нет детей? Вместо этого они нянчат и воспитывают кроликов?

– Просто прикрикни на него, вот и все. Покажи ему, кто здесь главный!

Спасибо. Непременно так и сделаю, когда он в следующий раз нагадит мне на кровать.

– Закажем ужин в ресторане, хорошо? – предложила Бев, открывая бутылку белого вина и протягивая ее мне. – Индийский или китайский?

– Все равно. И то, и другое славно.

Я налила себе вина и сделала первый глоток, пока она звонила, чтобы заказать ужин.

Цыплята в кокосовом молоке и грибы бхаджи на кухонном столе в сочетании с белым вином создавали товарищескую и родственную атмосферу. Как будто живешь в общежитии и сосед по комнате куда-то вышел.

– Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься? – спросила я, дочиста подобрав соус с тарелки с помощью чапати и желая посекретничать. Расскажи мне, а я расскажу тебе. Правда, мне рассказывать нечего.

– С одним или двумя, – загадочно улыбнулась Беверли.

– Одновременно? – Я постаралась, чтобы сестра не заметила, что я шокирована. Даже если следовать сомнительным моральным принципам Виктории, все равно неправильно заводить любовника, не прогнав предыдущего, какой бы жестокой и несправедливой вы при этом ни казались.

– Слушай, Элли, – сказала Бев, слегка наклоняясь ко мне и подливая себе вина. – Мне пятьдесят два. Я ничем не связана, ни перед кем не отвечаю…

– Ладно, ладно. Я знаю…

– И делаю все, что мне заблагорассудится. С кем… хочу, и что… хочу делать…

Она где-то потеряла нить рассуждения, но смысл был ясен.

– Конечно. Я не имела в виду, что тебе не следует…

– И все они знают, каковы условия. Все, с кем я встречаюсь… они знают: никаких обязательств. Никаких романов. Никому не причинять боли.

– Но это звучит… так одиноко, – задумчиво сказала я. – Разве нет? Как будто трахаешься с кучей незнакомых людей.

– И в этом нет ничего плохого, – огрызнулась она, а потом добавила: – И в любом случае, они не незнакомые. Это друзья. В моей жизни полно друзей. – Она пьяно взмахнула рукой, обводя ею комнату, как будто ее друзья прятались под стульями. – В жизни всегда должно быть полно друзей.

– В моей – нет, – уныло отозвалась я.

Я подумала о Поле, который был моим лучшим другом, возлюбленным и спутником жизни, а теперь принадлежит курице Линнетт. Я подумала о девочках с работы, которые наверняка как раз собираются в паб с моей заместительницей. Я подумала о Виктории и Люси, которые наслаждаются собственной жизнью и собственными друзьями. И залилась пьяными слезами, утопая в жалости к себе.

– У меня нет никого, кроме больного кота, который должен до конца жизни принимать лекарства, ломаной машины с разбитым фонарем и без бампера и начальника, который заносит серьезные предупреждения в мое личное дело. Да еще нашей матери.

– Ничего удивительного, что у тебя стресс, – заметила Бев без малейших признаков сочувствия.

– Но, – вспомнила я, слегка повеселев при мысли об этом, – по дороге сюда я поболтала с очень милым молодым человеком.

– Вот это здорово! – Беверли ободряюще улыбнулась, как будто я была ребенком, который осваивает первые фразы на незнакомом языке.

– Только благодаря машине Виктории, разумеется, – быстро добавила я.

– Ну и что? – возразила сестра. – Зачем тратить время на поиски причин и оправданий, Элли? Жизнь проходит мимо, а ты все мнешься где-то на краю. Запрыгивай! Ныряй в самую глубину, девочка моя! Возьми жизнь в свои руки! Хватай ее за яйца и выдави из нее все, что сможешь! Дави, пока она не запросит пощады!

Кухня содрогнулась от ее красноречия. Зазвенели кастрюли и сковородки. Мне даже показалось, что тарелки и чашки вот-вот спрыгнут с буфета и станцуют под аплодисменты крышек кастрюль.

– Лично я так и поступаю, – добавила она, хотя в этом не было никакой нужды.

– Ты выдавливаешь из жизни то, что тебе нужно.

– Я не только выдавливаю, я ее удавливаю! – улыбнулась Бев. – Ладно, расскажи-ка мне лучше про парня на дороге.

И мы немного напились, и стали чуть более сентиментальными, и пообнимались, и посетовали на то, что мы так редко видимся, и я поплакала из-за Пола и Линнетт, а Беверли сказала, что Пол ей никогда не нравился, – по ее мнению, он заносчивый, высокомерный хлыщ, и теперь, избавившись от него, я наконец смогу начать наслаждаться жизнью.

Наслаждаться жизнью? Я легла на кровать в задней спальне (проверив, нет ли в ней кроликов), смотрела, как потолок надо мной кружится самым непостижимым образом, и думала о том, что сказала сестра (по крайней мере, о том, что мне удалось вспомнить). Хватать жизнь за яйца. Мне это понравилось – понравилось, как агрессивно это звучит. Именно агрессия мне сейчас и необходима, решила я, если, конечно, я не хочу умереть жалкой и никчемной старой коровой. Но пока мое сознание не угасло окончательно и я не провалилась в пьяное забытье, я продолжала плакать.

Меня разбудил стук в дверь. Или это был стук в висках? Ух! И то, и другое: стук гремел, как раскаты грома. Я скатилась с постели и спустилась по лестнице, прижимая к голове подушку, чтобы защитить уши, которые неожиданно стали очень чувствительными, и наконец открыла парадную дверь, чтобы остановить этот проклятый стук, пока он меня не убил. И тут с опозданием на долю секунды вспомнила, что было на мне надето. Или, правильнее будет сказать, чего на мне не было надето. А не было надето практически ничего, если не считать подушки на голове. За эту самую долю секунды я сфокусировала свои покрасневшие, затуманенные глаза и поняла, что на пороге стоит самый красивый мужчина из всех, виденных мною в жизни. Но было слишком поздно. Пара самых замечательных шоколадно-коричневых глаз в мире быстро оценила мое состояние. Я топталась в дверях в одних старых розовых трусиках, прижав (теперь уже к груди) подушку, слегка покачиваясь и страдая от жуткого похмелья.

– Прошу прощения, – сказал красивый мужчина, и голос у него был, словно трюфели из горького шоколада, смоченные в меду. – Я не думал, что вы еще в постели.

Он улыбнулся, произнося слово «постель» так, как будто это была наша с ним страшная тайна. Я почувствовала, что вся взмокла, и поскольку мозг функционировал неважно, не могла решить, является ли это следствием менопаузы, признаком сексуального возбуждения или предвестником ужасной рвоты. На всякий случай я ничего не сказала.

– А вы, наверное, Элли, – продолжал он.

Я задумчиво кивнула. Память медленно возвращалась ко мне. Да, Элли: это слово прозвенело, как колокольчик. Вполне возможно, что это мое имя.

– А Бев на работе?

– Я… не знаю.

Мой голос звучал странно, с каким-то металлическим отзвуком, вкус во рту был отвратительным. Я поднесла руку к губам, внезапно испугавшись, что мое дыхание способно сбить красавца с ног. Подушка при этом соскользнула, и я быстро подхватила ее, но успела заметить, что он с интересом следит за моими маневрами. И поскольку я уже окончательно уверилась, что внезапная потливость не имела никакого отношения к надвигающемуся приступу тошноты, я снова решила попытаться использовать свой голос, только на этот раз выдохнула прямо себе под ноги.

– Я только что проснулась.

– Думаю, она на работе. Сейчас ведь уже почти двенадцать.

Почти двенадцать?.. Двенадцать часов? Как это могло случиться? Я стала дико оглядываться в поисках часов. Может быть, этот парень приехал из другого часового пояса и забыл перевести часы? Я никогда не спала до самого ланча, никогда, и уж точно не делала этого ни разу с тех пор, как у меня начался фальшивый стресс, потому что так волновалась из-за него, что к моему списку воображаемых симптомов добавилась вполне реальная бессонница.

– Вы не могли бы кое-что передать ей? – спросил красавец, когда начало казаться, что мы простоим на пороге, углубившись в созерцание друг друга, до конца наших дней (и я уверена, что могу выдумать наказание и похуже).