– Еще целых восемь минут, – говорит он. – И снова залезем в нашу консервную банку. Неужели хотите проторчать там эти драгоценные минутки?
Останавливаюсь возле деревца, привязанного розовой ленточкой к колышку.
– Всего-то восемь минут. Не вижу большой разницы.
Он откусывает от бургера огромный кусок, жует и проглатывает.
– Представьте, что вас похоронили заживо, – продолжает развивать он тему, отхлебывая из бутылки содовой. – Скоро вы чувствуете нехватку воздуха и задыхаетесь. А если бы до вас добрались на восемь минут раньше… черт возьми, даже на минуту раньше… вы бы остались живой.
– Хорошо, приму к сведению.
– Я не заразный. – Он снова кусает свой бургер.
Наверно, я веду себя как последняя стерва. Конечно, он тоже не сахар и вполне заслужил от меня такого отношения, но, по правде говоря, не такой уж противный, так что нет особых причин все время стоять в боевой стойке. Зачем заводить врагов в таком долгом путешествии?
– Да мне плевать. – Я сажусь на траву перед ним, всего в паре футов.
– Так что вы забыли в этом Айдахо? – спрашивает он, а сам на меня и не смотрит, разглядывает бургер или вертит головой по сторонам.
– К сестре в гости еду, – вру я, не моргнув глазом. – Она недавно родила.
Кивает, продолжая уплетать за обе щеки.
– А вы что забыли в Вайоминге? – Я все еще надеюсь повернуть разговор на другую тему.
– А я к папе в гости. Он умирает. Опухоль мозга, оперировать бесполезно.
Снова кусает. Кажется, не очень-то переживает.
– О-о…
– Да не волнуйтесь вы. – На этот раз он бросает на меня быстрый взгляд. – Все там будем когда-нибудь. Мой старикан и сам не очень парится насчет этого, и всем нам приказал. – Улыбается и снова смотрит на меня. – Вообще-то, пригрозил лишить всех нас наследства, если устроим эту хреновину с поминками и постными лицами.
Потягиваю коктейль через трубочку, лишь бы чем-то себя занять или чтобы рот был занят, чтобы не надо было отвечать на бредятину, которую он несет. Впрочем, вряд ли я смогла бы что-нибудь промямлить.
Он отпивает еще содовой.
– Как вас зовут? – спрашивает он, ставя бутылку на траву.
Интересно, стоит ли называть ему свое имя.
– Кэм, – отвечаю я, решив пока остановиться на укороченной версии.
– А полное как?
Этого я не ожидала.
Не знаю, что сказать, глаза бегают.
– Кэмрин, – признаюсь в конце концов.
И так наворотила вокруг себя столько вранья, а собираюсь нагородить еще больше, пусть хоть имя будет настоящее. Это не так уж важно, зато не надо будет напрягаться, постоянно держать в памяти фальшивое имя, чтобы не проговориться.
– А меня Эндрю. Эндрю Пэрриш.
Я киваю и нехотя улыбаюсь, хотя сама не собираюсь тут же выкладывать, что моя фамилия Беннетт. Хватит с него одного имени.
Пока он приканчивает остатки бургера и проглатывает последние ломтики жареной картошки, я исподтишка разглядываю его и вижу краешек татуировки, выступающей из-под коротких рукавов футболки. Вряд ли ему больше двадцати пяти, скорей всего, даже меньше.
– А лет тебе сколько? – спрашиваю.
Гм, вопрос довольно-таки личный, во всяком случае, так прозвучал. Надеюсь, он не станет усматривать в нем то, чего там нет. Но он, не моргнув глазом, сразу идет на сближение.
– Двадцать пять. А тебе?
– Двадцать.
Смотрит на меня, будто что-то прикидывает, молчит, потом слегка поджимает губы.
– Ну что ж, Кэмрин, сокращенно Кэм, двадцать лет, едет в Айдахо повидать сестру, которая только что родила… приятно познакомиться.
Улыбаюсь одними губами. Рановато еще по-настоящему, искренне улыбаться. Искренние улыбки часто неправильно понимают. Сохраню вежливую дистанцию, но не настолько, чтобы после нескольких искренних улыбочек оказаться в чьем-нибудь багажнике с перерезанным горлом.
– Так, значит, ты из Вайоминга? – спрашиваю я, потягивая коктейль.
– Ага, – кивает он. – Я там родился, но когда мне было шесть лет, родители развелись и мы переехали в Техас.
В Техас. Забавно. Возможно, мои страхи по поводу ковбойских сапог не так уж беспочвенны? Но он совсем не похож на техасца, во всяком случае, далек от стереотипа, какой сложился почти у каждого.
– Вот повидаюсь с папашей и отправлюсь туда. А ты?
Соврать или не соврать? Господи, да пошло оно все, блин… Он что, частный детектив, которого папочка отправил по моему следу? Я не назвала ни своей фамилии, ни адреса, ни номера телефона, что могло бы привести его к моему дому, чтобы, когда я вернусь, если вообще вернусь, оказаться в его багажнике с перерезанным горлом? Думаю, говорить правду гораздо легче, чем пытаться громоздить одну ложь на другую, отвечать на каждый вопрос враньем, поди потом запомни все это. Ехать в этом автобусе еще долго, тем более, как он сказал, нам вместе делать несколько пересадок.
– Из Северной Каролины, – отвечаю.
Он оглядывает меня с ног до головы:
– Из Северной Каролины? Гм, что-то не похоже. Там таких не бывает.
«Что? Что за чушь он несет?»
– А какие, по-твоему, девушки в Северной Каролине?
– Ты очень правильная.
– А ты нахал.
– Да нет, – с безобидным ворчанием в голосе отвечает он, – просто я такой человек, люблю резать правду-матку, а люди не понимают. Вот ты подходишь, например, к тому парню и спрашиваешь, какая у тебя попа в этих джинсах, большая на вид или нет, а он говорит: нет, не очень. Подходишь ко мне, задаешь тот же вопрос, а я говорю тебе правду. Ждешь одного, а получаешь другое, это и сбивает тебя с толку.
– Да что ты?
Никак не раскушу его, чудик какой-то, даром что имя назвал. Слегка чокнутый, даже заинтриговал меня.
– А ты что, не знала? – спрашивает таким тоном, будто истины, которые он изрекает, давным-давно всем известны.
Жду разъяснения. Но он молчит.
– Странный ты тип, – говорю я.
– А мне странно, что ты не задаешь вопросов.
– О чем?
Он смеется:
– Правда ли, что твоя попа кажется в этих джинсах большой.
Чувствую, что лицо мое перекосило.
– Вот еще… Я… Ммм…
Опять попалась. Ладно, если он хочет играть в такие игры, то и я не собираюсь расслабляться, хватит с него, что он уже два раза поймал меня. Я ухмыляюсь:
– Сама знаю, что моя попа в этих джинсах не кажется большой, так что в твоем мнении не нуждаюсь.
По его губам змеится дьявольски привлекательная улыбка. Он снова отхлебывает из бутылки, встает и протягивает руку:
– Кажется, наши восемь минут истекли.
Руку его принимаю, но, скорей всего, потому, что совершенно сбита с толку нашей дурацкой перепалкой. Он тянет на себя, помогая мне подняться.
– Вот видишь, Кэмрин, – говорит он, отпуская мою ладонь, – как много можно узнать друг о друге всего за восемь минут.
Иду рядом с ним, но держу дистанцию. Не знаю пока, раздражают меня его изобретательные подколы и исходящая от него уверенность или, наоборот, забавляют, как бы ни противился этому рассудок.
Все пассажиры в автобусе уже сидят. На своем кресле я оставила журнальчик, который прихватила на станции, чтобы никто не занял его. Эндрю усаживается у меня за спиной. Я рада, что он не пользуется моей готовностью поболтать и не плюхается в кресло рядом.
Проходит несколько часов, а мы все не говорим друг другу ни слова. Я думаю о Натали и о Иэне.
– Спокойной ночи, Кэмрин, – слышу за спиной голос Эндрю. – Надеюсь, завтра расскажешь, кто такая Нэт.
Испуганно вздрагиваю и перегибаюсь через спинку:
– Ты это о чем?
– Успокойся. – Он поднимает голову от сумки, которая служит ему подушкой. – Просто ты во сне разговариваешь. – Тихо смеется. – Прошлой ночью ругалась с какой-то Нэт то ли насчет шампуня, то ли еще из-за чего. Я не понял.
Ухитряется пожать плечами, хотя лежит, скрестив ноги, на свободном кресле напротив и сложив руки на груди.
Ну и ну! Оказывается, я болтаю во сне. Этого еще не хватало. Интересно, почему мама никогда не говорила мне об этом?