Гляжу на него, скроив изумленную гримасу. Он что, серьезно?
– Спасибо, не надо, – отвечаю и отворачиваюсь.
– Но почему?
– Ну, хотя бы потому, что эти штуки несколько часов торчали у вас в ушах. И мне это… не нравится.
– И что?..
– Что значит «и что»?
Мне кажется, от возмущения у меня даже лицо перекосилось.
– Вам этого мало?
Он снова улыбается своей обаятельной кривой улыбочкой, и в ярком свете дня я вижу, что на щеках его образуются две маленькие ямочки.
– Ну ладно, – говорит и снова сует наушники в уши. – Просто вы сказали «хотя бы потому», я и подумал, что есть еще какая-нибудь причина.
– Господи, гляжу я на вас и просто удивляюсь…
– Спасибо, – улыбается он, на этот раз нормально, широко, так что видны все его ровные белые зубы.
Я не собиралась говорить ему комплиментов и догадываюсь, что он это тоже прекрасно понимает.
Снова начинаю рыться в сумке, зная, что ничего там не найду, кроме одежды, но это все-таки лучше, чем общаться с таким странным типом.
И вдруг он шлепается рядом со мной на свободное кресло, успев раньше пассажира, который проходит мимо нас к туалету.
Я так и застываю на месте, сунув одну руку в сумку. Наверное, уставилась на него, как дура, но надо же сначала оправиться от шока, а потом уже быстренько прикинуть, какую дать ему отповедь.
А он спокойненько так запускает руку в свою сумку, достает пакетик с бактерицидными влажными салфетками, вытаскивает одну. Тщательно вытирает каждый наушник и протягивает мне.
– Как новенькие, – произносит он и ждет, когда я возьму.
И тут я вижу, что в нем ничего нет страшного, просто старается парень проявить отзывчивость, тогда я смягчаю свои защитные реакции.
– Честное слово, мне и так не скучно. Но все равно спасибо.
Говорю, а сама удивляюсь, как быстро я забыла про свою отповедь на тему «какого черта ты сюда вперся без спроса».
– А с музыкой все равно веселее, – заявляет он, засовывая в сумку плеер. – Правда, я не слушаю Джастина Бибера, да и эту чокнутую стерву в мясном прикиде, так что придется вам обойтись без них.
Ах вот как, пора снова становиться в стойку. Что ж, давай попробуем, кто кого.
– Начнем с того, что я не слушаю Джастина Бибера, – сердито огрызаюсь, скрестив руки на груди. – А во-вторых, Гага не такая уж плохая певица. Допускаю, ей пора перестать шокировать публику, но некоторые ее песни мне нравятся.
– Да дерьмо у нее все песни, и вы это сами знаете, – живо отзывается он.
Я только моргаю, вот уж точно дура, растерялась, не знаю, что и сказать.
Он ставит сумку на пол и откидывается в кресле, а ботинком упирается в спинку впереди; ноги у него такие длинные, что кажется, сидеть ему в такой позе жутко неудобно. Зато ботиночки классные. Похоже, «Доктор Мартенс». Проклятье! Такие всегда носил Иэн. Я отворачиваюсь, у меня нет настроения продолжать этот странный разговор с этим странным типом.
Не отрывая затылка от подголовника, он рассеянно смотрит на меня. Видимо, надолго расположился.
– То ли дело классический рок, – произносит парень как ни в чем не бывало, отведя взгляд и уставившись прямо перед собой. – «Зеппелин», «Стоунз», «Джорни», «Форинер». – Снова поворачивает ко мне голову. – Вы хоть слышали про них?
Я усмехаюсь и закатываю глаза к потолку.
– По-вашему, я похожа на дурочку? – говорю я, но тут же сбавляю тон; до меня вдруг доходит, что я действительно почти не знаю групп классического рока, но не хочу выглядеть дурой после того, как столь красноречиво заявила, что на дурочку не похожа. – Мне нравится… «Бэд компани», например.
Он слегка усмехается, приподняв уголок рта:
– Назовите хоть одну песню «Бэд компани», и я отстану.
Теперь я нервничаю уже не на шутку, пытаюсь припомнить хоть одну песенку «Бэд компани», кроме той, что он только что слушал. Надо только не смотреть на него и не произносить слов: «Помню, как мы занимались любовью…»
Он терпеливо ждет, усмешка не сходит с лица.
– «Ready For Love»[5], – говорю, потому что это единственная песня, которая приходит в голову, кроме той.
– Правда? – спрашивает он.
– Что – правда?
Улыбка на его лице становится шире.
– Да нет, ничего, – отвечает он и отворачивается.
Я краснею. Сама не знаю почему, да и плевать.
– Послушайте, что это вы тут расселись? Я, вообще-то, заняла оба сиденья.
Он снова улыбается, но глаза на этот раз серьезные.
– Да, конечно. Но если захотите послушать, что у меня на плеере, милости прошу.
Я кисло улыбаюсь, у меня словно гора с плеч свалилась: слава богу, согласился пересесть обратно на свое место без разговоров.
– Спасибо, – говорю я. Надо же поблагодарить.
Но, ретировавшись, он вдруг возникает над креслом, которое только что освободил.
– А кстати, куда вы едете?
– В Айдахо.
Рот его разъезжается до ушей, зеленые глаза вспыхивают.
– А я в Вайоминг. Похоже, нам долго придется ехать вместе. Несколько пересадок.
И улыбающееся лицо исчезает где-то сзади.
Нет, конечно, он очень даже симпатичный, ничего не скажешь. Короткая стрижка, волосы взъерошенные, загорелые руки, выразительные скулы, ямочки на щеках, да и эта его проклятая улыбочка, глаз не оторвать, даже если не хочешь смотреть. Только мне нет до всего этого никакого дела. Для меня он всего лишь случайный попутчик в автобусе, который везет меня неизвестно куда. И плевать мне на него с высокой колокольни. Какие там чувства? Но даже если бы он и не был случайным попутчиком, даже если бы я была с ним знакома хоть и полгода, ничего подобного не случилось бы. Никогда. Ни за какие коврижки.
* * *
Канзасские степи кажутся бесконечными: едем, едем, а они все не кончаются. Я и не думала, что у нас такие огромные территории. Смотришь на карту, а штаты там такие крохотные, с причудливо изогнутыми границами, про черченными тоненькими линиями. Даже Техас на карте кажется довольно маленьким, а путешествия на самолете только усиливают иллюзию, будто от одного штата до другого не больше часа пути. Еще полтора часа – и спина, и попа совсем одеревенели. Я то и дело ерзаю на сиденье, надеясь найти такую позу, чтобы не очень болело, но все без толку. Проходит несколько минут, и болят другие места.
Начинаю жалеть о своей затее, от автобуса меня уже тошнит.
В динамике двусторонней связи слышится писк, потом раздается голос водителя:
– Через пять минут остановка. Стоим пятнадцать минут, можно размяться, перекусить и прочее. Повторяю, стоим пятнадцать минут. Опоздавших ждать не буду.
Динамик смолкает.
Автобус оживает, все начинают шевелиться, хватаются за сумки – перспектива размять ноги после нескольких часов езды в скрюченном положении не оставляет никого равнодушным.
Въезжаем на стоянку, где уже стоит несколько фур, вклиниваемся между круглосуточным магазином, ресторанчиком фастфуда и автомойкой. Автобус еще не остановился, а пассажиры уже толпятся в проходе. И я в том числе. Дико болит спина.
По одному выходим. Ступив на бетонное покрытие, я с огромным удовольствием чувствую твердую почву под ногами, наслаждаюсь легким ветерком, ласкающим щеки. Мне уже плевать, что я оказалась в дыре, не обозначенной ни на одной карте, что бензоколонки, небось, здесь не меняли еще с допотопных времен, что здесь наверняка жуткие туалеты. Я счастлива быть где угодно, лишь бы не запертой в железной коробке автобуса. Плавно перемещаюсь (как неуклюжая раненая газель) через щебеночно-асфальтовое покрытие автостоянки прямиком к ресторану. В туалет ухитряюсь попасть первой, а когда выхожу, вижу перед собой уже выстроившуюся очередь. Потом тупо изучаю меню, пытаясь выбрать между жареной картошкой и ванильным коктейлем. Никогда не была поклонницей фаст-фуда. Наконец выхожу с ванильным коктейлем и вижу своего соседа с заднего сиденья. Он сидит на лужайке, разделяющей стоянку на две части. Коленки чуть не до ушей, уплетает бургер. Иду мимо, стараюсь не глядеть в его сторону, но на него это, кажется, не производит впечатления. Похоже, он решил меня достать.