И вдруг из-за холма появилась маленькая фигурка. Кейт бежала в зеленых резиновых сапогах, которые были ей велики и хлопали ее по голеням. Она завернулась в плащ, который явно позаимствовала у миссис О’Хенли. Я обнял девушку и прижал к себе.
— Я боялся, что не приду, а ты придешь! — я старался перекричать бурю.
— Я тоже, — она улыбнулась, и я поцеловал ее. — Спасибо, что пришел. Пусть только для того, чтобы сказать, что не можешь сегодня!
Я улыбнулся:
— Это ты про что?
— Ты только об одном и думаешь! — Кейт рассмеялась. Мы снова поцеловались. Я прижимал ее к себе, стараясь защитить от ветра и дождя. Вокруг нас бушевала стихия. Наконец она высвободилась.
— Я лучше пойду. Не знаю, что я скажу дома про мокрую одежду!
Кейт еще раз поцеловала меня на прощание и убежала. Буря и темнота мгновенно скрыли ее от глаз. Я постоял немного, отдышался, потом вернулся на тропинку, ведущую вверх, к ферме Джиллисов. Я прошел не больше десяти ярдов, когда из темноты вышла фигура. Я чуть не закричал от страха, но потом увидел, что это Питер. На нем не было непромокаемой одежды, только рабочий комбинезон и старая твидовая куртка, которую отдал ему Дональд Шеймус. Питер уже промок насквозь, волосы залепили ему лицо. Вид он имел абсолютно несчастный, это было заметно даже в темноте. Видимо, он встал, оделся и последовал за мной, как только я ушел.
— Бога ради, Питер, что ты делаешь?
— Ты был с Кейт!
Отрицать это было невозможно: он нас видел.
— Да.
— У меня за спиной!
— Нет, Питер.
— Да, Джонни! Мы всегда были вместе — ты, я и Кейт. Всегда. Мы были втроем, с самого Дина! — его явно обуревали сильные чувства. — Я видел, как вы целуетесь.
Я взял его за руку:
— Давай пойдем домой, Питер.
Но он рывком освободился.
— Нет! — мой брат уставился на меня горящими глазами. — Ты меня обманывал!
— Вовсе нет, — я начал злиться. — Питер, мы с Кейт любим друг друга, ясно? Ты здесь абсолютно ни при чем.
Секунду он стоял и смотрел на меня. Я никогда не забуду его взгляд: взгляд человека, которого предали. Потом Питер сорвался и убежал в ночь. Я этого не ожидал и поэтому отреагировал с задержкой в несколько секунд. За это время он скрылся из виду.
— Питер! — закричал я. Мой брат побежал не на ферму, а в противоположном направлении, к берегу. Я тяжело вздохнул и побежал за ним.
На северном побережье, у подножия низких холмов, грудами и поодиночке валяются огромные камни. Сейчас на них обрушивались высокие волны. Я видел, как Питер — едва заметный в темноте силуэт — карабкается по камням. Это было безумие. В любой момент волна могла подхватить его и унести в залив, на верную смерть. Я проклял день, когда он родился, и кинулся по камням за ним.
Я несколько раз звал его, но за ревом моря мой голос был не слышен, а ветер уносил слова прочь. Я мог только не выпускать Питера из вида и стараться догнать его. Я подобрался к нему на пятнадцать-двадцать футов, когда он начал взбираться на скалы. В обычных обстоятельствах это было не сложно. Но во время бури затея становилась безумной. Махер опускался примерно на двадцать футов к берегу, а потом отвесно обрывался. В этом месте проходила глубокая трещина, как будто кто-то взял гигантский молот и вогнал в землю клин.
Питер почти добрался до верха — и упал. Если он кричал, то я этого не слышал. Он просто исчез в этой трещине. Я, забыв об осторожности, вскарабкался по скалам туда, где видел его в последний раз. Тьма в трещине внизу казалась абсолютной.
— Питер! — закричал я и услышал, как мой крик отдается от стенок провала. А потом мне ответил слабый голос:
— Джонни! Джонни, помоги мне!
То, что я сделал дальше, было сумасшествием. Если бы я остановился и подумал, я бегом вернулся бы на ферму и разбудил Дональда Шеймуса. И не важно, что нам досталось бы на орехи. Мне следовало позвать на помощь. Но я не остановился, не подумал. И через несколько минут помощь мне требовалась не меньше, чем Питеру.
Я начал спускаться в провал, стараясь встать в распорку между его стенками. И тут камень под моей левой ногой просто раскрошился, и я упал во тьму.
Во время падения я ударился головой и потерял сознание раньше, чем долетел до дна. Не знаю, сколько времени я был без чувств. Первое, что я услышал, был голос Питера, повторявший мое имя, как мантру, совсем рядом с моим ухом.
Вслед за сознанием пришла боль. Боль в левой руке, настолько острая, что от нее перехватило дыхание. Я лежал, распластавшись на скалах и мелких камнях. Левая рука была неестественно подвернута; я сразу понял, что сломал ее. С большим трудом я перевернулся и сел, прислонившись спиной к скале. Я поднял голову к небу и начал кричать, проклиная Бога, Матерь Божью, Питера и всех, кого я мог вспомнить. Я ничего не видел; рев океана оглушал меня. Камни подо мной были мокрыми, в водорослях и песке. Я понял: мы не оказались под водой только потому, что начался отлив. В такой шторм во время прилива вода быстро залила бы провал в земле, и мы с братом утонули бы. Питер начал голосить, у него стучали зубы. Он плотно прижался ко мне, и я почувствовал, как он дрожит.
— Ты должен привести помощь! — прокричал я.
— Я не брошу тебя, Джонни, — я почувствовал на лице его дыхание.
— Питер, если ты цел, ты должен выбраться отсюда и позвать Дональда Шеймуса. У меня сломана рука.
Но он только крепче уцепился за меня, дрожа и всхлипывая. Я откинул голову на скалу и закрыл глаза.
Когда я снова их открыл, серый свет раннего утра уже проник в провал. Питер свернулся на камнях рядом со мной; он не шевелился. Я испугался и начал звать на помощь. Это было глупо. Как будто кто-то мог меня услышать! Я охрип и почти сдался, когда в пятнадцати футах над нами появился силуэт, и знакомый голос произнес:
— Святая Мария, Матерь Божья! Что вы тут делаете, мальчики?
Это был наш сосед, Родрик Макинтайр. Позже я узнал: после бури он обнаружил, что у него пропали овцы, и спустился к скалам искать их. Если бы не эта сказочная удача, мы с братом могли умереть. Впрочем, за жизнь Питера я все еще боялся. С тех пор, как я пришел в себя, он не пошевелился.
Все мужчины, которые не вышли в море ловить рыбу, собрались на скалах. Одного спустили вниз на веревке, чтобы он помог затащить нас наверх. Буря уже кончилась, но ветер был все еще крепким. Я никогда не забуду лица Дональда Шеймуса в серо-желтом свете раннего утра, когда меня подняли к нему. Он не сказал ни слова, просто взял меня на руки и отнес к пирсу, где ждала лодка, чтобы отвезти нас в Лудаг. Питер все еще был без сознания. Кто-то из мужчин, плывущих с нами, сказал, что у него переохлаждение. «Гипотермия, — подтвердил другой голос. — Счастье будет, если он выживет». Меня тогда страшно мучила совесть. Ничего бы не случилось, если бы я не побежал встречаться с Кейт. Как я посмотрю матери в глаза в загробном мире, если с братом что-то случится? Я же обещал ей!
Следующие несколько дней я помню смутно. Знаю, что в Лудаге нас положили в фургон Дональда Шеймуса и отвезли в деревенскую больницу Пресвятого Сердца в Далибурге. Видимо, я тоже переохладился, потому что не запомнил даже, как на руку мне накладывали гипс. Тяжелый, белый, он тянулся от запястья до локтя. Снизу из него выглядывали только пальцы. Помню, как надо мной склонялись монахини. В своих глухих черных платьях и белых камилавках они были похожи на вестниц смерти, и я их боялся. Еще я помню, что много потел. Мне было жарко, а потом — сразу холодно, и я бредил.
Снаружи было темно, когда я наконец пришел в себя. Я не знал, один день прошел или целых два. У моей кровати горела лампа. Было так странно снова видеть электрический свет! Как будто я вернулся в свою прежнюю жизнь. Я лежал в палате на шесть человек. Пара коек были заняты, но Питера в палате не было. У меня появилось дурное предчувствие. Где же он? Я вылез из кровати. Ноги мои дрожали и все время норовили отказать. Босиком по холодному линолеуму я направился к двери. За ней был короткий коридор, в него из другой открытой двери лился яркий свет. Я слышал тихие голоса монахинь и еще мужской голос, наверное, врача.
