В этот же вечер Хайям отвел Абу-Тахера к визирю и оставил их одних. Низам с большим вниманием слушал кади, лицо его становилось все более озабоченным. Когда кади закончил свой рассказ, он спросил его:

— А знаешь, кто подлинный виновник несчастий Самарканда и наших бед? Тот, кто привел тебя сюда!

— Омар Хайям?

— Кто же другой? Омар-ходжа вступился за Хасана Саббаха в тот день, когда я мог покончить с ним раз и навсегда. Он не дал нам расправиться с ним. Сможет ли он и теперь помешать нам в этом?

Кади совсем потерялся. Низам молчал и тяжело вздыхал.

— Что бы ты посоветовал нам? — спросил некоторое время спустя Низам.

Ответ Абу-Тахера был готов.

— Настало время стягу сельджуков развеваться над Самаркандом, — торжественно изрек он.

Лицо визиря осветилось, но тут же помрачнело.

— Слова твои дорогого стоят. Сколько уж лет твержу я султану, что империя должна простираться за Оксус, что такие процветающие города, как Самарканд и Бухара, не могут оставаться вне сферы нашего влияния. Без толку. Маликшах не желает ничего слышать.

— А момент-то как раз благоприятный — армия шаха очень слаба, эмиры сидят без жалованья, крепости приходят в негодность.

— Это нам известно.

— Видно, Маликшах боится переходить Оксус, памятуя о кончине своего отца Алп-Арслана?

— Ничуть не бывало.

Кади ждал объяснений.

— Не боится султан ни реки, ни армии противника. А боится своей жены.

— Теркен Хатун?

— Она поклялась, что, если он перейдет реку, она навсегда откажет ему в своей милости и постарается превратить его гарем в ад. Не забывай, Самарканд — ее родина. Насер-хан был ее отцом. Ахмед-хан — ее племянник. Заречье принадлежит ее роду. Если царство, созданное ее предками, рухнет, она утратит особое положение, которое занимает во дворце, а это поставит под вопрос шансы ее сына наследовать трон.

— Но ее сыну всего два года!

— Вот именно, чем меньше сын, тем сильнее придется матери биться, чтобы сохранить все имеющиеся козыри.

— Если я правильно понял, султан никогда не согласится идти на Самарканд? — подвел итог кади.

— Этого я не говорил. Нужно постараться, чтобы он изменил свое мнение. Однако подыскать оружие более убедительное, чем оружие Хатун, будет непросто.

Кади покраснел, вежливо улыбнулся, но все же не отступился от своего предложения.

— Неужели недостаточно будет повторить султану все, что я сказал вам, изложить ему суть происходящего, поведать о заговоре Саббаха?

— Нет, — сухо ответствовал Низам, поглощенный своими мыслями.

В его голове рождался план. Собеседник ждал, когда он на что-то решится.

— Словом, так, — властно начал визирь, — завтра утром ты предстанешь перед входом в султанский гарем и попросишь о встрече с главным евнухом. Скажешь ему, что прибыл из Самарканда и хотел бы передать Теркен Хатун привет от ее семьи. Она не сможет отказать в приеме кади своего родного города, преданному слуге ее родных. — Кади кивнул. — Когда окажешься в зале с занавесями, поведай ей, в каком плачевном состоянии пребывает Самарканд по вине еретиков, но об обращении Ахмеда ни слова. Напротив, дай понять, что Хасан Саббах метит на его место, что жизнь шаха в опасности и что только Провидение способно его спасти. Упомяни, что был у меня, но я не выказал тебе должного внимания и даже отсоветовал обращаться к султану.

На следующий день задуманное Низамом удалось на славу. Теркен Хатун взялась уговорить султана в необходимости спасать хана Самарканда, а Низам, делая вид, что не одобряет этого решения, стал усиленно готовить войска к выступлению. Этой хитроумной интригой Низам стремился не столько аннексировать Заречье и спасти Самарканд, сколько восстановить свой престиж, пошатнувшийся в результате подрывной работы, которую вели исмаилиты. Ему нужна была безусловная и яркая победа. Годами ему доносили, что местонахождение Хасана известно, задержание его неминуемо, а тот по-прежнему оставался на свободе, и его сподвижники исчезали при малейшем намеке на опасность. Низам искал случая вступить с ним в открытое противоборство, и лучшего поля битвы, чем Самарканд, придумать было нельзя.

Весной 1089 года двухсоттысячное войско выступило в поход со слонами и осадными машинами. И не важно, какие интриги этому предшествовали, войско было полно решимости выполнить поставленную перед ним задачу. Овладев без малейших трудностей Бухарой, оно двинулось на Самарканд. На подступах к городу Маликшах отправил Ахмед-шаху взволнованное послание, смысл которого состоял в том, что он явился освободить его от еретиков. «Я ни о чем не просил своего августейшего брата», — холодно ответил хан. Маликшах, удивившись, обратился за разъяснениями к Низаму, и тот как ни в чем не бывало ответил:

— Хан более не свободен в своих поступках, нужно вести себя так, словно его нет.

В любом случае армия не могла повернуть назад, эмиры-военачальники рвались получить свою долю и не поняли бы того, кто предложил бы им уйти восвояси с пустыми руками.

Благодаря предательству одного стражника осаждающие очень скоро проникли в город и заняли позиции в западной его части у Монастырских ворот. Защитники города отступили к южным базарам у Кишских ворот. Часть населения поддержала войска султана: снабжала их продовольствием, подбадривала; другая часть стала на сторону Ахмед-хана. Каждый поступил в согласии со своей верой. Две недели длились ожесточенные бои, хотя исход их был очевиден. Хан, нашедший убежище у друга в квартале Куполов, вскоре был пленен вместе с исмаилитскими главарями. Спастись удалось только Хасану Саббаху: он бежал под покровом ночи по подземному ходу.

Низам одержал победу, но отношения его с султаном испортились окончательно, поскольку его хитрость была разгадана. И хотя Маликшах не жалел, что малой кровью добыл для империи богатейшие города Заречья, его самолюбие было все же уязвлено. Он даже отказался устроить традиционный пир победителей для своих войск. «Из жадности!» — зло шептал Низам.

А Хасан Саббах извлек из своего поражения ценнейший урок. Чем обращать в свою веру сильных мира сего, лучше создать устрашающую машину убийства, не похожую ни на одну из известных до сих пор человечеству: орден ассасинов.

Аламут, крепость на скале на высоте шести тысяч футов над уровнем моря, среди круч, озер и тесных ущелий. Как ни велико войско противника, добраться до крепости оно может, только вытянувшись в длинную вереницу и по одному человеку в ряд продвигаясь вперед. Снарядам из мощных катапульт не долететь до ее стен.

Среди лишенных растительности гор царит Шах-Руд, река, которую окрестили безумной за то, что по весне, когда тают снега, она становится полноводной и непредсказуемо стремительной: ворочает всем, что попадается на ее пути, — камнями, деревьями. Горе тому, кто осмелится приблизиться к ней, горе армии, вздумавшей разбить лагерь на ее берегах.

От реки и озер по вечерам поднимается густой вязкий туман, но, так и не добравшись до горных вершин, останавливается на полпути. И тогда замок Аламут превращается в остров в океане облаков. А снизу кажется, что вот это и есть обитель джиннов.

На местном диалекте Аламут означает «урок орла». Рассказывают, будто бы один князь пожелал возвести здесь крепость, чтобы стать хозяином округи, и выпустил обученного орла. Тот, полетав по небу, опустился на эту скалу. Князь понял, что лучшего места для крепости не сыскать.

Хасан Саббах уподобился орлу. Обойдя всю Персию в поисках пристанища, где бы он мог собрать своих единомышленников, и памятуя об уроке, полученном в Самарканде, он сделал вывод: овладеть большим городом недостаточно, все равно придется вступать в неравный бой с сельджуками, поэтому нужно искать что-то иное — некий горный, недоступный кряж, на котором и обосноваться, впоследствии действуя оттуда по всем направлениям.

Пока в Исфахане победно развевались стяги, захваченные в Заречье, Хасан пробирался по горным тропам. Оказавшись в окрестностях Аламута, завидя издали крепостные стены, он словно получил откровение свыше: здесь и только здесь придет конец его блужданиям и вознесется его царство.