— Японская помощь вредна для России, — заявил Антон Иванович под аплодисменты одних и улюлюканье других. — Участие наше на стороне захватчиков российской территории недопустимо.

В другом докладе на тему «Мировые события и русский вопрос» он прямо, без обиняков, сказал:

   — Наш долг кроме противобольшевистской борьбы и пропаганды проповедовать идею национальной России и защищать интересы России вообще. Всегда и везде, во всех странах рассеяния, где существует свобода слова и благоприятные политические условия — явно, а где их нет — завуалированно. В крайнем случае молчать, но не славословить. Не наниматься и не продаваться.

   — Но почему бы нам не помочь Гитлеру? — раздался нетерпеливый голос из зала. — Так вы будете ждать падения большевиков до конца света!

Деникин встретил эту злую реплику совершенно спокойно.

   — Мне хотелось бы сказать, — продолжил он, — не продавшимся, с ними говорить не о чем, а тем, кто в добросовестном заблуждении собирается в поход вместе с Гитлером: если Гитлер решил идти, то, вероятно, и без вашей помощи. Зачем же давать моральное прикрытие предприятию, если, по вашему мнению, не захватническому, то, во всяком случае, чрезвычайно подозрительному? В сделках с совестью в таких вопросах двигателями служат большей частью властолюбие и корыстолюбие, иногда, впрочем, отчаяние. Отчаяние — о судьбе России.

При этом для оправдания своей противонациональной работы и связей чаще всего выдвигается объяснение: это только для раскачки, а потом можно будет повернуть штыки...

   — А что? — выкрикнули из зала. — Это логично! Зато выпустим кровушку из чекистов!

Деникин даже не повернул головы в сторону кричавшего.

   — Простите меня, но это слишком наивно. Наивно, войдя в деловые отношения с партнёром, предупреждать, что вы его обманете, и наивно рассчитывать на его безусловное доверие. Не повернёте вы ваших штыков, ибо, использовав вас в качестве боевой силы — заключённой в клещи своих пулемётов, — этот партнёр в своё время обезвредит вас, обезоружит, если не сгноит в концентрационных лагерях. И прольёте вы не «чекистскую», а просто русскую кровь — и не для освобождения России, а для вящего её закабаления.

   — А что делать, если Гитлер нападёт на Россию и народ русский, вместо того чтобы идти против Сталина, пойдёт против Гитлера? — прозвучал новый вопрос к докладчику.

   — Я не могу поверить, — сказал Деникин, — чтобы вооружённый русский народ не восстал против своих поработителей. Но если бы подобное случилось, мы, не меняя отнюдь своего отношения к советской власти, в этом случае, только в этом единственном, были бы бессильны вести прямую борьбу против неё. Для нас невозможно было бы морально, ни при каких обстоятельствах, прямое участие в действиях той армии, которая ныне именуется «Красной», доколе она не сбросит с себя власть коммунистов. Но и тогда наша активность тем или другим путём должна быть направлена не в пользу, а против внешних захватчиков.

   — Да он продался Советам! Позор! — раздались злобные выкрики.

   — Мой лозунг, — голос Деникина стал ещё твёрже, — неизменен: свержение советской власти и защита России!

   — Вы, генерал, хотите впрячь в одну телегу коня и трепетную лань! — подал голос кто-то из первого ряда. — Ваш лозунг на практике потерпит крах! Наш лозунг другой: или большая петля, или чужеземное иго!

   — Никогда! — горячо воскликнул Деникин. — Я не приемлю ни петли, ни ига!

   — Вот и останетесь на бобах, новоявленный Дон Кихот!

   — Я закончил, господа, — устало сказал Деникин: он не пожелал отвечать на последнюю реплику из зала.

Из записок поручика Бекасова:

После исчезновения Скоблина Надежда Васильевна Плевицкая была арестована. До суда она более двух лет содержалась в женской тюрьме «Петит Рокетт». Процесс над ней начался 5 декабря 1938 года. Деникина вызвали в суд в качестве свидетеля. Он жаловался мне:

— Вот видите, Дима, чего стоит трёхминутное общение с госпожой Плевицкой.

Думаю, что дело не только в Плевицкой и, может быть, вовсе не в ней. Суду надо было как можно больше узнать об этом проходимце Скоблине.

Появление Деникина в зале суда вызвало сенсацию. Ещё бы! Ведь перед публикой появился бывший Главнокомандующий вооружёнными силами Юга России! Присутствовавшие с жадным любопытством всматривались в генерала, одетого в штатское платье, спокойно и уверенно шедшего через весь зал, чтобы занять свидетельское место. Многие отметили его манеру держаться с подчёркнутым чувством собственного достоинства. Самому же суду импонировало то, как прямо, точно и коротко Деникин отвечал на поставленные ему вопросы.

Пожилой председатель суда, одетый в судейскую мантию, обращал на себя внимание орлиным носом и крутым, как у римских сенаторов, подбородком. Традиционный его вопрос, обращённый к Деникину, был таков:

   — Состоит ли генерал Деникин в родстве или свойстве с обвиняемой?

Деникин, подумав несколько секунд, простодушно ответил:

   — Бог спас!

Надо ли говорить, с каким напряжённым вниманием слушал я вопросы судьи и ответы Антона Ивановича. Более того, я застенографировал почти весь допрос в своём блокноте.

Как я и предполагал, суд более всего интересовали сведения о Скоблине.

Антон Иванович сообщил, что знал его: Скоблин с первых дней состоял в Добровольческой армии, занимая в ней довольно высокие посты.

   — Знали ли вы его в Париже? — последовал новый вопрос.

   — Встречался с ним в военных собраниях, это были чисто формальные отношения. Близких контактов со Скоблиным у меня не было.

   — Знали ли вы Плевицкую?

   — Никогда не был знаком. Не посещал её дома, не бывал на её концертах. За несколько дней до похищения генерала Миллера Скоблин познакомил меня с Плевицкой на корниловском банкете.

Вслед за судьёй несколько вопросов Деникину задал прокурор Флаш.

   — Был ли у вас Скоблин с визитом двадцать второго сентября?

   — Да, был. Скоблин вместе с капитаном Григулем и полковником Трошиным приехали ко мне, как они объяснили, благодарить меня за участие в корниловских торжествах. В то время генерал Миллер был уже похищен.

   — Не предлагал ли вам Скоблин совершить в его автомобиле путешествие в Брюссель, на корниловский праздник?

   — Предлагал раньше два раза совершить поездку в его автомобиле, то было третье предложение. Скоблин был на удивление настойчив.

   — Почему вы отказались?

   — Я всегда... вернее, с тысяча девятьсот двадцать седьмого года подозревал его в большевизме.

   — Вы его опасались или её?

   — Обоим не доверял.

После этого в процесс включился адвокат Плевицкой Филоненко. Я знал, что этот Филоненко в своё время был комиссаром Временного правительства при Ставке Верховного главнокомандующего Корнилова. Многие знали его как человека весьма ненадёжного, держащего нос по ветру, способного переметнуться из одного лагеря в другой. Эмигрировав, он осел в Париже и занялся адвокатской практикой. Антон Иванович как-то поведал мне, что Филоненко после одного из выступлений Деникина во всеуслышание заявил:

   — Я люблю и уважаю генерала Деникина, но его нужно расстрелять, и я сниму шляпу перед его могилой.

И вот этот человек выступал сейчас как адвокат арестованной певицы!

   — Вы убеждены, что Скоблин был советским агентом?

Я предчувствовал, что Филоненко задаст именно этот вопрос.

Деникин ответил на него утвердительно.

   — Имеете ли вы доказательства этого? — Филоненко ехидно скривил тонкие губы.

   — Нет, не имею, — честно признался Антон Иванович.

   — Думаете ли, что Плевицкая знала заранее о преступлении?

   — В этом я убеждён, — ответил Деникин.

Филоненко саркастически усмехнулся.

Суд приступил к опросу Плевицкой. Она, как и следовало ожидать, всё начисто отрицала. И тем не менее была приговорена судом к двадцати годам каторги.