Нелишне будет отметить, что Плевицкая — это её фамилия но первому мужу, поручику, который погиб на русско-германском фронте. Девичья фамилия её была Дёжка, и происходила она из бедной крестьянской семьи Курской губернии. Благодаря своему прекрасному голосу Плевицкая оказалась в Москве и вскоре стала петь в Большом зале консерватории. Почитателем таланта певицы был даже сам Николай Второй.

Росту своей небывалой популярности Надежда Плевицкая обязана знаменитому Собинову, который всячески содействовал ей в продвижении на сцену мировой эстрады. Да что там говорить! Сам Сергей Васильевич Рахманинов аккомпанировал Плевицкой в её турне по Америке в 1927 году!

Возвращаясь назад, к девятнадцатому году, замечу, что Плевицкая, попав к белым, сразу открестилась от красных и увлеклась красавцем корниловцем Скоблиным. Она быстро окрутила его, они обвенчались, причём с благословения самого Деникина, почти точь-в-точь, как это произошло и у нас с Любой. Вместе они эмигрировали во Францию.

Скоблин стал выступать в роли антрепренёра своей жены, устраивал её гастроли. И всё бы ничего, но, как это часто происходит со знаменитостями, успех Плевицкой постепенно начал сходить на нет, а это привело к резкому снижению доходов. И разве кто-либо мог даже подумать, что этим обстоятельством воспользуются чекисты, которыми в ту пору был наводнён Париж, воспользуются для того, чтобы использовать эту известную пару в своих целях. Иначе чем объяснить стремительную перемену в жизни Скоблина и Плевицкой? Совершенно неожиданно они приобрели роскошный двухэтажный дом в предместье Парижа и дорогой автомобиль. К тому же — зажили на широкую ногу, не отказывая себе ни в чём, устраивали многолюдные пирушки и отправлялись в поездки по разным странам.

Разумеется, всё это воспринималось окружающими как везение и почти не вызывало подозрений. Лишь Деникин относился к Скоблину настороженно, но старался не показывать этого...

Однажды Скоблин с какой-то странной улыбкой вручил вше пакет для передачи Деникину.

   — Что это? — поинтересовался я.

   — Это приглашение Антону Ивановичу. — Всё та же улыбка не сходила с его самодовольно-многозначительного лица.

   — Приглашение? — переспросил я. — Куда?

Скоблин изобразил крайнее удивление и посмотрел на меня взглядом, каким обычно смотрят на несмышлёного подростка.

   — Неужто вы запамятовали? — произнёс он с нескрываемой укоризной. — Нашему родному Корниловскому полку исполняется двадцать лет! Знаменательнейший юбилей! Кстати, вот вам тоже персональное приглашение, я не забываю, что вы ходите у Антона Ивановича в любимчиках!

Меня покоробило от его слов, но я решил не связываться.

   — Благодарю, — коротко и сухо ответил я, принимая пригласительный билет.

   — Смотрите, не перепутайте дату — девятнадцатое сентября, — вновь, будто он разговаривает с мальчишкой, назидательно произнёс Скоблин. — Простите, но не имею времени продолжать далее наш приятный разговор. Ещё столько организационных дел! Завидую вам, что вы не вовлечены в эту сложную юбилейную чехарду.

Заметив, что я крайне удивлён его словами, пояснил:

   — Представьте, сколько обид, сколько упрёков приходится мне выслушивать, причём совершенно незаслуженно! Одних не устраивает предложенный им ряд в зале, других заранее беспокоит, что их имена не будут упомянуты в докладе, третьи чуть ли не падают от инфаркта из-за того, что им, видите ли, не предложено места в президиуме. А каково мне? Неужто и вы не пожалеете бедного корниловца?

   — Весьма вам сочувствую, — едва не усмехнулся я и откланялся.

Когда Деникин вскрыл конверт и ознакомился с пригласительным билетом, оказалось, что ему оказана высокая честь — находиться в президиуме на корниловских торжествах, причём было даже помечено, что его место — справа от председательствующего Скоблина, слева от него должен был сидеть генерал Миллер.

   — Разумеется, юбилей корниловцев мне дорог, — сказал Деникин. — Вот только душа не лежит сидеть рядом со Скоблиным.

Он помолчал, раздумывая, видимо, откровенничать со мной или нет, но всё же продолжил:

   — До меня доходили сведения ещё в прошлом году, что этот бравый генерал каким-то неведомым образом связан с НКВД.

Для меня это не было открытием: я знал, что год назад состоялся строго засекреченный суд чести старших генералов, на котором Скоблину и были предъявлены эти обвинения. Однако он каким-то чудом выкрутился, скорее всего, потому, что суду недоставало конкретных фактов и прямых улик, а слухи, как известно, к делу не подошьёшь. Однако же Миллер поспешил снять Скоблина с должности начальника секретного отдела РОВСа, как он говорил, «на всякий случай, ибо дыма без огня не бывает». После этого долго дебатировался вопрос о том, кому быть главным на корниловских торжествах, и всё же решили доверить это Скоблину, ибо он-то и был командиром Корниловского полка и проявил в боях отчаянную храбрость.

Торжества прошли так, как и полагается торжествам подобного рода. Было много речей, в которых прославлялось Белое движение, подвиги корниловцев, было много трогательных, порой весьма длинных и утомительных воспоминаний, немало было пролито искренних слёз, прозвучали громкие клятвы в верности России и готовности продолжать борьбу за её освобождение от большевизма. Всё было так, как бывает, когда прошлое вдруг оказывается нужным всем и воспринимается как лучшее время жизни. Антон Иванович так расчувствовался, что, кажется, напрочь забыл о своей неприязни к Скоблину. На последовавшем затем банкете он то и дело чокался со своими сподвижниками, совершенно не принимая во внимание настойчивые наставления Ксении Васильевны «не перебирать и соблюдать меру» с учётом возраста. Особенно долго и трогательно он беседовал с генералом Шапроном дю Ларре, приехавшим из Брюсселя вместе со своей женой — дочерью генерала Корнилова Натальей Лав ров ной. Он много расспрашивал Наталью Лавровну и её сына, которого родители в честь дедушки назвали Лавром, с искренней печалью вспоминал о Лавре Георгиевиче и так же искренне сожалел, что сегодня генерала нет на этом торжестве.

На этом юбилей не закончился, завершилась лишь его парижская часть. Через несколько дней юбилейные торжества должны были продолжиться в Брюсселе. Когда уже все далеко за полночь расходились по домам, к Деникину подошёл Скоблин. Он был в прекрасном расположении духа, разгорячён вином и говорил с Антоном Ивановичем как бы на равных.

   — Как вам наш юбилей, ваше превосходительство? — осведомился он, подчеркнув слово «наш», будто Деникин не имел прямого отношения к Корниловскому полку. Вероятно, он при этом надеялся, что Деникин осыплет его комплиментами и благодарностями, подчеркнув особые заслуги Скоблина как главного организатора торжеств. Однако Антон Иванович не вышел за грань официальности.

   — Я счастлив, что мы не забываем о корниловцах, они достойны большего, — ответил он на вопрос Скоблина.

Я заметил, что главный организатор был явно неудовлетворён.

   — А ведь ещё мы гульнём и в Брюсселе! — тем не менее бодро воскликнул Скоблин.

   — Гульнём? — с недоумением переспросил Антон Иванович. — «Гульнуть» можно и без всякого повода. Вряд ли это подходит для юбилея такого рода.

   — Простите, ради бога! — Скоблин понял, что сказал чуть. — Вырвалось дурацкое словечко помимо моей воли! И во всём виноваты эти французские вина. Впрочем, корниловцы всегда умели и воевать и гулять!

   — Согласен, — сказал Деникин, видимо желая положить конец неприятному разговору.

   — Ваше превосходительство, перед тем как проститься, хочу предложить вам свои услуги. Я надеюсь, что вы пожалуете и в Брюссель, где будете самым почётным и желанным гостем. Но не добираться же вам туда на перекладных! У меня в распоряжении автомобиль. С огромным удовольствием довезу вас на своей машине. Сделайте милость, окажите мне эту высокую честь! Мы можем выехать завтра же.

Деникин задумался. Я сразу был против того, чтобы принимать предложение этого человека, благо, ещё не стёрлось в памяти таинственное исчезновение генерала Кутепова. Но как предупредить об этом Антона Ивановича? Я был крайне взволнован: вдруг Антон Иванович согласится? И успокоился только тогда, когда Деникин вежливо поблагодарил Скобелева и добавил: