— Но почему ты думал иначе?

— Потому что в первый вечер ты вошла сюда и принялась расстегивать свой корсаж у меня под носом.

— Мисс Адамс велела мне сделать так. Она сказала, что это привлечет твое внимание.

— О, черт!.. Да, это привлекло мое внимание. Ты была тогда обворожительной. И очевидно, ты не имела ничего против того, чтобы показать мне все свои прелести. А я был готов лишить тебя невинности… Господи, помоги мне!

— Был готов?..

— Да, разумеется. А ты разве закричала, разве ударила меня? Нет, ты пришла в мои объятия и позволила мне касаться тебя, как делаешь это теперь.

Она обвела пальцем его сосок, и он снова застонал. А ей вдруг стало интересно, почувствовал ли Остин ту же жаркую напряженность, какую чувствовала она.

Наклонившись, она провела языком по его соску, и он в очередной раз застонал.

— Прекрати, моя сирена. Ты меня погубишь.

— Погублю тебя? — Она откинулась назад и провела пальцами по его животу.

Остин схватил ее за руку.

— Позволь мне, моя сирена…

— Что именно?

Вместо ответа он наклонился над ней и лизнул ложбинку между ее грудей.

Она громко застонала, теперь по-настоящему осознав, что такое огонь страсти. А он лизнул ее сосок, затем легонько прикусил его.

Эванджелина вскрикнула и упала навзничь на койку. Остин тотчас же лег на нее и снова прикусил ее сосок.

«Ах, я, наверное, сошла с ума, если мне это нравится», — подумала Эванджелина. Она выгнулась дугой и простонала:

— О Боже, Остин…

Его губы коснулись ее груди.

— Ты хотела что-то сказать?

— Я… Мне хотелось бы поехать в Китай.

Он поднял голову. Глаза его сверкали как темное пламя.

— Да?.. И что бы ты там делала?

— Не знаю. Все, что ты скажешь, думаю.

Он опустил голову и провел языком по ее животу.

— И я был бы там с тобой?

Она прерывисто вздохнула, когда его язык скользнул ниже.

— Если мы собираемся пожениться, то сомнительно, что я могла бы сбежать в Китай без тебя, правда ведь?

Остин снова поднял голову.

— Когда я женюсь на тебе, я не буду спускать с тебя глаз.

— Но…

— Но — что? — Голос его стал суровым.

— Это будет довольно непрактично, разве нет? То есть я хочу сказать… Если ты захочешь снова поступить на корабль, тебя же не будет рядом, чтобы наблюдать за мной, верно? Если только ты не возьмешь меня с собой. — Она искоса взглянула на него. Взглянула с тайной надеждой.

— Конечно, не возьму. Одного рейса с тобой, сирена, достаточно, чтобы свести с ума любого мужчину.

Он опустил голову, вновь обжигая ее своим дыханием и своими ласками.

О, ей этого не вынести! Сердце Эванджелины бешено колотилось, а дыхание стало прерывистым.

Он лизнул ее лоно, и она пронзительно вскрикнула, но тотчас зажала рот ладонью. Он же не собирается продолжать?.. Его ласки воспламенили ее, и она… Ах, она такая порочная!

Но Остин продолжил ее ласкать, и она, ухватившись за простыню, тихонько всхлипнула.

Тут он наконец остановился и сказал:

— Сирена, ты меня хочешь.

— Разве? — прошептала она.

Он чуть отстранился.

— Твое тело хочет. Так же как мое тело хочет тебя.

Остин стянул с себя рубаху, затем, поднявшись с койки, потянулся к пуговицам на штанах.

Она должна отвести взгляд. Мисс Пейн отвела бы.

Но мисс Пейн тотчас исчезла из ее памяти.

А пуговицы расстегивались одна за другой. Под брюками же у него ничего не было, и в следующее мгновение она увидела восставшую мужскую плоть в окружении жестких темных волос. Ей очень хотелось прикоснуться кончиком пальца к этому толстому длинному стволу, но она, сдержавшись, еще крепче сжала простыню.

А Остин засмеялся; казалось, что-то его очень развеселило.

А может, потерять сознание? Может, доказать, что она не такая уж порочная? Но если она потеряет сознание, то пропустит что-то интересное.

Отбросив в сторону свои брюки, Остин вернулся на койку и, протянув руку к одеялу, стащил его на пол. Прохладный воздух коснулся ног Эванджелины, и она невольно вздрогнула.

— Ты прекрасна… — Остин провел ладонью по ее щеке.

Она судорожно сглотнула.

— Ты единственный, кто так говорит.

— Тогда я единственный, кто не слеп.

Он наклонился к ней, и она откинула голову, жаждая поцелуя. Но Остин не стал целовать ее; он опрокинул девушку на койку и навис над ней. Затем коленями раздвинул ей ноги. Она попыталась освободить для него место, но уперлась бедром в стену.

— Тут трудно поместиться…

— Ммм… надеюсь, поместимся, — пробормотал Остин.

Он опустился на нее, опираясь на руки, потом накрыл ее своим телом.

Девушку охватило любопытство, и в то же время ей было страшно.

А Остин провел губами по ее губам и прошептал:

— Эванджелина… Моя сирена…

Она обняла его одной рукой, и тут вдруг нежность его прежних ласк исчезла — он впился в ее губы неистовым и жадным поцелуем.

У нее перехватило дыхание и потемнело в глазах. От ощущения его тела на своем она как будто перестала ощущать себя. А потом вдруг почувствовала, как его твердая плоть коснулась ее лона, ставшего горячим и влажным.

«Он такой большой… Неужели он во мне поместится?» — промелькнуло у нее.

— Постараюсь не сделать тебе больно. — Голос у него был хриплый, а его руки дрожали.

— Остин, я…

Почувствовав давление, она громко всхлипнула и закрыла глаза. А он быстро проговорил:

— Если я продвинусь дальше, то уже не смогу остановиться.

Эванджелина и сама не знала, хотелось ли ей, чтобы он остановился. Она открыла рот, собираясь обсудить это с Остином, но смогла только произнести:

— О, пожалуйста…

Он шумно выдохнул и быстрым движением вошел в нее.

Она закричала, и слезы потекли из уголков ее глаз. И ей захотелось, чтобы это продолжалось вечно.

— Не плачь… Боль пройдет.

Ей хотелось сказать ему, что это слезы радости, а не боли. Да, она плакала от наслаждения, от сознания того, что в этот момент полностью принадлежала Остину. А он чуть помедлил, потом начал ритмично двигаться.

Сердце Эванджелины взлетало, словно корабль на волнах, и казалось, оно улетало прямо к звездам. Наслаждение же с каждым мгновением усиливалось, охватывая все ее существо.

Из горла Эванджелины вырывались короткие крики радости, а ее ногти впивались в спину Остина. Он же двигался все быстрее, раз за разом заполняя ее, и в какой-то момент наслаждение стало непереносимым, почти болезненным. Но это была сладостная боль, и ей хотелось наслаждаться ею как можно дольше.

Тут корабль рухнул вниз с очередной волны, и в тот же миг Остин выкрикнул ее имя и, целуя ее, вошел в нее последний раз, изливая свое горячее семя и распространяя по всему ее телу радость желания и любви.

Она тоже вскрикнула и затихла, совершенно обессилев. А Остин, с трудом дыша, раз за разом повторял:

— О, сирена, сирена, сирена…

Она поцеловала его в плечо, потом обняла и уткнулась лицом в его шею.

Когда Эванджелина проснулась, она была одна. Солнце светило в кормовые иллюминаторы и нагревало воздух в каюте. Одеяло, которым она была укрыта, окутывало ее словно уютный кокон.

Эванджелина приподнялась, потянулась и зевнула. Корабль тихо покачивался с боку на бок; больших волн, как прошедшей ночью, уже не было.

Она снова зевнула, ожидая, что стыд и сожаление охватят ее. Ведь она разделила ложе с Остином. Она порочная и похотливая!

Эванджелина подтянула колени к груди и хихикнула — ей нравилось быть порочной. И нравилось, что Остин был порочным с ней.

Прежде чем она уснула, они молча полежали рядом, сначала — совершенно обессилевшие. Потом он снова коснулся ее, и его пальцы привели ее в готовность. После чего он вновь скользнул в нее и довел до полного неистовства.

А вот что было потом, она почти не помнила. Кажется, он встал, накрыл ее одеялом и нежно, как мать, поцеловал в лоб. Без сомнения, он вернулся к своим обязанностям. Скоро они прибудут в порт, и у него сейчас много дел. А потом они с ним поженятся.