- Почему же свободные женщины возражают против этого? – удивилась я.

- Они полагают, что рабыня ничего не может знать о любви, поскольку она должна любить любого, кого бы ей не приказали.

- Ох, - сглотнула я.

- Но я была и свободной, и рабыней, и, простите меня, Госпожа, но я уверена, что только рабыня, уязвимая и беспомощная, может действительно знать, что такое любовь, - уверенно заявила Сьюзан.

- Вы должны любить по команде? - испуганно спросила а.

- Мы должны делать всё, что нам приказывают, - пожала она плечами. -Мы - рабыни.

Я задрожала, представив себе, каково это быть беспомощной рабыней.

- Но конечно, мы можем надеяться, - добавила рабыня, - что мы попадём во власть истинных хозяев.

- Это когда-нибудь происходит? – поинтересовалась я у неё.

- Часто, Госпожа, - улыбнулась Сьюзан.

- Часто? – переспросила я.

- Здесь нет недостатка в настоящих мужчинах, - усмехнулась она.

Я задумалась о том, что же это оказалось за место, в которое я попала, если в нём нет недостатка в настоящих мужчинах. Я не думаю, что за всю мою жизнь, до настоящего времени, я когда-либо встречала человека, про которого могла бы сказать, что он настоящий Мужчина и истинный Хозяин. Самыми близкими к этому определению, как мне кажется, были те люди, с которыми я столкнулась непосредственно, перед тем как оказаться в этом месте, те самые, кто рассматривали меня, как если бы я была для них ничем, я потом пристегнули меня ремнями внутри железного ящика. В их присутствие я чувствовала себя настолько слабой, что испытывала острое желание не просто отдаться им, а упрашивать их взять меня, использовать меня для своего удовольствия. У меня даже промелькнула ужасающая мысль, что, возможно, я существовала для таких мужчин.

- Как унизительно и оскорбительно быть рабыней! – воскликнула я.

- Да, Госпожа, - согласилась со мной девушка, опустив свою голову.

Но мне показалось, что при этом она улыбнулась. Я заподозрила, что она, пряча улыбку, сказала мне то, что мне хотелось услышать, то, что я ожидала слышать.

- Рабство противозаконно! – добавила я громко.

- Только не здесь, Госпожа, - спокойно ответила она.

Я отскочила назад, удивлённо глядя на Сьюзан, которая меж тем продолжила:

- Там, откуда Госпожа происходит, не является незаконным иметь в собственности домашних животных, не так ли? – спросила девушка.

- Нет, - ответила я. - Конечно, нет.

- То же самое и здесь. И рабы рассматриваются как домашние животные, - огорошила она меня.

- Так Ты – домашнее животное? По закону? – поразилась я.

- Да, - кивнула она.

- Но это же ужасно! – крикнула я.

- Но ведь биологически, - усмехнулась Сьюзан, - мы - все животные. А значит, в известном смысле, мы все можем принадлежать. Таким образом, вопрос лишь в том, кто из этих животных владеет, а кто принадлежит, кто согласно закону, если можно так выразиться, рассматриваются как люди, а кто – нет. Первые - это граждане или люди, а последние являются рабами, или домашними животными.

- Это же неправильно, владеть людьми, - не согласилась с ней я.

- А другими животными владеть правильно?

- Да, - кивнула я.

- Тогда, почему неправильно иметь в собственности людей?

- Я не знаю, - совсем запуталась я.

- Это будет непоследовательно, - заметила она, - если полагать, что есть только определенные виды животных, которые могут принадлежать, а есть те которые не могут быть чьей-то собственностью.

- Но люди отличаются от животных! - воскликнула я.

Девушка лишь пожала плечами в ответ на моё замечание и сказала:

- Тарск и верр также отличаются друг от друга, и что из того?

Я никогда не слышала о существовании упомянутых ею видов животных.

- Но ведь люди могут говорить и думать! – привела я ещё один аргумент.

- А почему это должно иметь значение? – спросила Сьюзан. – Это всего лишь делает человека более ценной собственностью, чем тарск и верр.

- Там, откуда я происхожу, владеть людьми считается неправильным, но иметь в собственности других животных в порядке вещей.

- Если бы там, откуда Вы происходите, другие животные могли издавать законы, - усмехнулась она, - то возможно, это было бы неправильно владеть ими, зато стало бы нормой владеть людьми.

- Возможно! – сердито отозвалась я, не зная как опровергнуть подобное заявление рабыни.

- Простите меня, Госпожа, - вдруг попросила меня Сьюзан. - Я не хотела вызвать Вашего недовольства.

- И всё же – это неправильно владеть людьми, - заявила я.

- Госпожа может доказать это?

- Нет! – рассердилась я.

- Тогда откуда Госпожа знает это?

- Это самоочевидно, - бросила я недовольно потому, что отлично понимала, что моя уверенность базировалась на том, что мне преподавали, и просто верила этому, не пытаясь подвергать сомнению.

- Если Вы ссылаетесь на самоочевидность Вашего утверждения, - сказала она, - то, пожалуй, скорее, будет самоочевидно как раз то, что владеть людьми не будет неправильным. В большинстве культур, традиций и цивилизаций, о которых я знаю, право владеть людьми никогда не подвергалось сомнению. Для них правильность института рабства была самоочевидна.

- Рабство неправильно потому, что оно может повлечь за собой боль и страдания, - попробовала я зайти с другой стороны.

- Работа, также, может повлечь за собой и боль и страдания. По вашему работа – это тоже неправильно? – спросила Сьюзан.

- Нет, - мотнула я головой, и она пожала плечами. – Возможно, рабство неправильно потому, что рабам оно не по душе.

- Многим людям, возможно, не по душе множество вещей, - отмахнулась она. – Но это же не делает эти вещи неправильными. Полагаю, подобный аргумент, чтобы рабы одобряли своё состояние, вообще никогда не расценивался как необходимое условие для оправдания рабства.

- Это верно, - вздохнула я.

- Что верно? – уточнила Сьюзан.

- Как кто-то мог бы одобрить рабство, - пояснила я, - или рассматривать его правильным, если он сам он не желал быть рабом?

- В некотором смысле, можно одобрять множество вещей, и признавать их законность, при этом, не желая быть вовлеченным в них лично. Скажем, можно одобрять медицину, но не желать становиться врачом. Можно одобрять математику, не будучи математиком и так далее.

- Конечно, - раздраженно согласилась я.

- Зато рабство можно оправдать различными путями, - заметила она. – Например, можно было бы оценить различные преимущества и последствия института рабства для общества, в котором рабство было бы органичным компонентом как лучшее чем то, в котором этого не существует. Это было бы его лучшим оправданием. Таким образом, человек мог бы одобрить рабство как институт, при этом не желая обязательно самому становиться рабом. С моральной точки зрения, он конечно, одобряя подобный институт, должен принять, по крайней мере, теоретический риск своего собственного порабощения. По-видимому, этот риск люди расценивают как часть цены, которую они готовы заплатить за выгоду от проживания в подобном типе общества, которое они сами, безусловно, расценивают как общество без альтернативы. Другим оправданием может стать то, что люди полагают, что порабощение является правильным и подходящим для одних, но не является таковым для других. Это утверждение предполагает, что не все люди одинаковы. С этой точки зрения человек одобряет рабство для тех, кто должен быть в рабстве, и относится неодобрительно, или же, по крайней мере, выражает сожаление в тех случаях, когда порабощён тот, кто рабом быть не должен. Он абсолютно последователен в этом, поскольку он полагает, что, если бы сам он оказался прирождённым рабом, то для него было бы правильнее оказаться в неволе. Это ему кажется несколько разумнее, категорического и необоснованного утверждения, что рабство является неправильным для любого индивидуума. На самом деле, многое зависело бы от натуры каждого отдельно взятого человека.

- Но рабство отрицает свободу! – закричала я.