Время меняет людей, время стачивает даже горы. Но и люди, схваченные силками времени, меняют себя и окружающий мир. Изменились и укрепления, основанные в былые дни королем Хродгаром. По воле короля Беовульфа над морем вознеслись мощные каменные башни, соединенные толстыми крепостными стенами, надежная защита от врагов и стихий, от всего, что вознамерилось бы причинить вред народу королевства. Место кучки крытых соломой хижин занял могучий замок, которым гордился бы любой римский или византийский вождь, который дал бы понять персидскому или арабскому властителю, что северяне научились кое-чему на поприще военного искусства, фортификации, архитектуры, математики. Даже боги Асгарда подивились бы такой крепости. И после битвы с фризами Беовульф взобрался на одну из двух башен Хеорота и вышел на соединяющий их парапет. Сотнею футов ниже, во дворе, вымощенном гранитными и сланцевыми плитами, Виглаф собирался обратиться к населению, подтягивавшемуся к порогу Хеорота.

Беовульф отвернулся от двора, плотнее запахнулся в меха, обратил Взор к морю, смыкавшемуся на горизонте с небесами. Свежий вечер очищал душу, выветривал скверну, улучшал настроение. Беовульф ощутил потребность в очищении после того, чему был свидетелем и в чем участвовал, чем руководил на берегу.

Может, именно потому столь многие двуногие отрекаются от Одина и его собратьев и обращаются к казненному римлянами Христу и к какому-то безымянному богу, которого считают его родителем. Приманивает сулимое очищение и освобождение от ответственности за принятые решения и их последствия.

Размышляя о старых и новых богах, Беовульф услышал за спиной шаги. К нему подошла Урсула, девушка, которую он взял себе в любовницы. Точнее, девочка, которая выбрала его себе в любимые. Она радовала глаз старого воина, отягощенного пролитой кровью и разрушениями. Светлая кожа и веснушки, шелковые пшеничного цвета волосы вызывали у него улыбку. От холода девичье тело надежно укрывали лисьи и медвежьи шкуры, но в глазах читались забота и, одновременно, облегчение.

— Государь! Ты не ранен?

— Ни царапины. — Он обнял и поцеловал ее. — Знаешь, Урсула, в молодости я всерьез верил, что король с утра, сразу после завтрака, воюет, потом, после обеда, считает добычу, а после ужина ложится в постель с красавицами. А теперь… Все не так просто…

Урсула насмешливо нахмурилась.

— Даже с красавицами?

Беовульф засмеялся, стараясь быть искренним хотя бы с нею.

— Когда как, Урсула Когда как.

— Сегодня, например?

— Нет, дорогая, не сегодня. — Он опять засмеялся, на этот раз с некоторым сожалением. — Сегодня возраст давит на меня. А вот завтра обязательно, после праздника. Завтрашний день забыть нельзя, ведь так?

Милая мордашка Урсулы моментально посерьезнела.

— Твой день, государь. День Саги о Беовульфе, который снял тьму, поглотившую эту землю. А послезавтра день рождения нового бога, Иисуса Христа… — Она сморщила носик, как будто вспоминая плохо выученный урок. — Спасателя… нет, Спасителя… Купателя… Нет-нет, Искупителя! Еще один праздник. Как хорошо, когда много праздников!

Беовульф улыбнулся и поправил ей волосы, открывая лицо.

— Христмонд. — Беовульф не скрывал отношения к новой религии, уже покорившей полкоролевства, включая и его супругу Вальхтеов. — Юл больше не хорош?

— Юл — старый, Христмонд — новый.

— О старом еще не все сказки сказаны, дитя мое.

Снова шаги. Беовульф обернулся и увидел Вальхтеов в сопровождении священника. Поп в длинной рясе кровавого цвета, в которой он путался, когда забывал придерживать; на шее его болтался огромный золоченый крест из дерева. Голосом ледяным, как и ее фиалковые глаза, Вальхтеов обратилась к Беовульфу:

— Вижу, что ты уцелел, муж мой.

— Да, уж извини, — не без издевки развел руками Беовульф. — Фризские пираты сброшены в море, из которого явились, а ты, дорогая, пока егце не вдова… Потерпи, пожалуйста.

Вальхтеов улыбнулась какой-то искривленной улыбкой, переглянулась со священником.

— Я рада, муж мой.

Не желая длить беседу с Вальхтеов и вызвать неизбежные препирательства, Беовульф повернулся к священнику. Аскетически высохший, тощий ирландец с лицом цвета козьего сыра — кроме крючковатого носа, покрытого сизой подкожной сеткой, и багрового подбородка, выступающего вперед, как стенобойный таран. Король улыбнулся попу, и тот ответил королю неглубоким поклоном. Улыбаться пастер давным-давно разучился.

— Э-э… Святой… отец! У меня к тебе вопрос. Может быть, хоть ты ответишь. Очень уж меня это занимает.

— Попытаюсь, — нервно ответил священник. Вальхтеов жгла короля взглядом.

— Хорошо. Прекрасно. Тогда скажи мне, отец… если ваш бог единственный, то что он сделал с остальными, с богами Асгарда и Ванахейма? Неужто он такой могучий воин, что всех их разделал в одиночку, даже Одина?

Священник моргнул, склонил голову, глядя в каменный пол.

— Бог один, — спокойно ответил он. — И никогда не было никакого другого бога.

Беовульф придвинулся ближе к священнику, терявшемуся рядом с его величественной фигурой. Ростом Беовульф на полторы головы превышал тщедушного ирландца.

— Тогда он парень занятой, ваш бог, дел у него по горло. С гигантами, к примеру, хлопот невпроворот, за детьми Локи глаз да глаз нужен, войска для Асгарда готовить, да еще милость и всепрощение рассыпать на головы людишек, тварей грешных.

— Не нужно насмехаться, государь, — кротко ответил священник.

— Да я и не насмехаюсь, добрый пастырь, — Беовульф с невинным видом заглянул в глаза сначала Урсуле, затем Вальхтеов. — И в мыслях не было — насмехаться. Меня все это и вправду занимает. И я думал, раз он, твой бог, с тобой говорит, то кто лучше тебя это все знает?

— Насмехаясь над Богом, государь, ты рискуешь погубить свою бессмертную душу.

— Что ж, надо мне быть поосторожнее…

— Беовульф, — Вальхтеов встала между мужем и священником. — Сию же минуту прекрати.

— А я еще про Рагнарёк не спросил! — капризно пожаловался Беовульф.

Священник приподнял голову и из-за спины Вальхтеов исподлобья покосился на короля.

— Рагнарёк — языческая выдумка. — И он обратился к королеве: — Твой муж погряз в язычестве, государыня, он насмехается надо мной.

— Я всего только спросил… — запротестовал Беовульф, но взгляд Вальхтеов отбил у него охоту продолжать забаву.

— Прости его, святой отец. Он закостенел в старых привычках, ему трудно отвыкнуть от них.

— Это точно, — согласился Беовульф. — Я безнадежен. Не обращайте на меня внимания. Вот мудрец, который может ответить на все терзающие меня вопросы. — С этими словами он обнял Урсулу, которая тщетно попыталась освободиться от объятия.

— Поговорим позже, муж, — пообещала Вальхтеов.

— Уж в этом я уверен, — вздохнул Беовульф.

Вальхтеов и священник последовали к восточной башне. Снег повалил гуще, ветер усилился, началась пурга, и Беовульф потерял обоих из виду.

— Я ее боюсь, — сказала Урсула. — Она меня убьет как-нибудь.

Беовульф засмеялся и снова обнял ее.

— Нет, милочка моя. Она к тебе не прикоснется. У нее теперь есть новый римский бог, на что ей такая старая боевая кляча, как я? Не бойся, этот бог не позволит ей причинить тебе вред, хоть какой-то от него прок. Она как гром без молнии.

— Государь, лучше бы вернуться под крышу, — сказала Урсула, вовсе не успокоенная заверениями Беовульфа. — Не нравится мне этот ветер.

Беовульф не стал спорить, потому что ветер действительно дул холодный, порывистый, да и потребность в споре он удовлетворил петушиными наскоками на священника. Он поцеловал Урсулу в лоб.

— Действительно, нас может и сдуть отсюда, — засмеялся он. — Схватит и унесет на край земли.

— Да, государь.

Она взяла Беовульфа за руку и повела в безопасную и теплую западную башню.

Вместе с ночью закончилась и завывавшая до самого рассвета снежная буря. Утро осветило толстое одеяло свежевыпавшего снега на кровлях, на улицах и во дворах города. Снег и злой северный ветер, как известно, вызывает громадный орел Хресвельг, сидящий среди верхних ветвей Иггдрасиля. Хлопает орел крыльями, и мир покрывается снегом, вылетающим из-под его крыльев, словно пух.