– Это Джо, – сказал им тот, который поймал меня. – С ним хлопот не оберешься, мягко говоря. Держитесь к нему поближе, а то у него привычка давать деру и уноситься стрелой.
Не желая испытывать судьбу, один из полицейских достал пару наручников, точно такие же, как те, которые так часто надевал на меня их коллега, насилуя меня. Он защелкнул их на моем запястье, приковав к себе и проводив к незаметной в темноте машине. Ощутив на запястье холодную сталь, врезавшуюся в мою плоть, я тут же вернулся к воспоминаниям о моем прошлом опыте общения с полицейским в доме Дугласа и начал бессознательно дрожать. Меня как будто доставляли обратно к ним на тарелочке, как будто они добились своего, добрались до меня и теперь тянут обратно в свою паутину. Теперь, когда я был внутри полицейской системы, сколько пройдет времени, прежде чем тот полицейский узнает о моем задержании и скажет Дугласу и остальным, где я нахожусь и что я говорил? Все, что бы я сейчас ни сказал, будет где-то записано и запротоколировано, и они узнают, если я донесу на них. Одному Богу известно, что они со мной сделают, если это случится. Я был охвачен паникой, и все эти мысли крутились в моей голове, пока я сидел на заднем сиденье полицейской машины с одним из полицейских. Другой вел машину.
Один из фараонов попытался завязать небольшую беседу, но я не поддавался. Я не был даже уверен, что смогу выдавить из себя хоть слово теперь, когда в мое горло мертвой хваткой вцепился страх. Казалось, что всегда, когда кто-то был ко мне добр, все заканчивалось плохо. Я должен был соблюдать осторожность и быть бдительным. Несмотря на то, что меня возвращали домой таким образом, мое недолгое пребывание на свободе вселило в меня немного мужества. Я больше не чувствовал себя абсолютно беспомощным. И, на самом деле, у меня был выбор, пока я не был заперт в комнате с матерью, Амани или Дугласом и мог повлиять на то, что должно со мной произойти, если буду крепко стоять на своем и не дам с легкостью подчинить себя снова.
– Богом клянусь, – сказал я им, когда достаточно успокоился, чтобы говорить хотя бы с запинками, – если вы отведете меня домой, я убью чертову стерву.
– Нехорошо так говорить, – ответил тот, который сидел рядом. – Твоя мать действительно переживала за тебя. Она производит впечатление очень приятного человека.
– Какого, блин, приятного человека? Вы ни хрена не знаете! Она изобьет меня до смерти, черт возьми, если вы отвезете меня к ней. Клянусь, я воткну в нее нож, если мне придется вернуться.
– Почему ты так говоришь? Твоя мать беспокоится, и она хочет, чтобы ты вернулся.
Я легко мог представить спектакль, который она устроила для них, рассказывая, каким я был трудным ребенком, и через какой ад ей пришлось пройти из-за меня, и как она потеряла своего возлюбленного мужа из-за ужасного несчастного случая, а единственное, чем я занимался, – прибавлял ей с тех пор неприятностей. Я много раз слышал, как мать устраивает подобные сцены, и мое поведение с полицией только подтверждало все ее рассказы обо мне как о проблемном ребенке. Осознавая, что теперь существует реальная опасность быть возвращенным прямо к той жизни, от которой я сбежал около недели назад, я снова начал сходить с ума, подобно дикому животному, пытающемуся сбежать из клетки. Я решил дать им знать, как отчаянно я не хотел возвращаться к матери.
– Я не пойду в чертов дом! – закричал я. – Я не пойду, на хрен. Она убьет меня!
– Успокойся, успокойся. – Полицейский пытался удержать меня на месте, пока я яростно метался по зад нему сиденью. – Мы везем тебя не домой, а в полицейский участок.
– Они снова будут причинять мне боль.
– Кто будет причинять тебе боль?
– Мой брат, – выпалил я, но все еще слишком боялся упоминать Дугласа и его друзей.
– Почему твой брат хочет сделать тебе больно?
– Он продолжает пялить меня в зад! – сказал я, в шоке от самого себя, от того, что я произнес вслух что-то, в чем стыдно признаваться. Ни один мальчик не захочет признаться, что его изнасиловали, особенно если это сделал его брат, – даже если он знает, что это не его вина.
– Ты точно не отправишься обратно домой, – заверил меня полицейский. – Пожалуйста, успокойся. Ты должен доверять нам.
– Почему вы тогда надели на меня это, – сказал я, показывая на наручники, – если хотите, чтобы я доверял вам?
– Ладно, – сказал он после небольшого раздумья. – Я собираюсь их снять, чтобы ты понял, что я говорю серьезно.
Двери машины были заперты, так что я все равно не мог выбраться, но чувствовать, как снимают наручники, стало большим облегчением, как будто я начал завоевывать доверие полицейских. Я постарался успокоиться и восстановить дыхание.
Я не хотел совершать никаких серьезных ошибок, я хотел быть готов выпрыгнуть при первой выпавшей возможности сбежать. Хотя они вроде бы начали проявлять больше понимания, я все еще ни капли не доверял им и определенно не хотел оставаться в каком-то полицейском участке ни секунды дольше, чем требовалось. Я очень боялся, что столкнусь лицом к лицу с другом дяди Дугласа и тогда полностью окажусь в его власти.
Когда мы приехали в ближайший к дому полицейский участок, меня быстро сопроводили в комнату для допросов, не оставляя мне ни единого шанса на побег. Они снова усадили меня и принесли еще чашку чаю, а потом пришел старший офицер, чтобы присоединиться к полицейскому, который сидел со мной в машине. Их отношение ко мне определенно изменилось, потому что они начали мягко задавать мне вопросы о том, что происходило дома между моим братом и мной. Своим рассказом о том, что он со мной делал, я как будто привел в действие какую-то процедурную тревогу, и они должны были всерьез рассмотреть эти обвинения. Возможно, они пришли к выводу, что у меня было больше причин для подобного поведения, чем им говорили, и хотели заставить поверить. Впервые в моей жизни взрослые люди, да еще и представители власти и закона, действительно прислушивались ко мне. Осмелюсь предположить, что они жалели и мою мать, представляя, как она будет уничтожена, обнаружив, что другой ее сын вытворял прямо у нее под носом, но я все еще не был готов попытаться объяснить, какую роль играла она во всем этом кошмаре.
Мне не хотелось описывать полицейским подробности, которые все же было необходимо упомянуть, но я хотел сказать достаточно, чтобы они поняли, что не могут отпустить меня домой, даже на время, пока не проведут свое расследование. Я судорожно пытался разработать лучший способ защитить себя. Ларри всегда был зачинщиком любого надругательства надо мной, которое они осуществляли вместе с Барри, так что я не стал упоминать в своих обвинениях Барри. Достаточно мерзко было признать и то, что меня насиловал один брат, рассказать же о втором было бы еще более унизительно и, возможно, сделало бы мою историю менее правдоподобной. Я не знаю, почему не рассказал им о матери, Амани и дяде Дугласе. Полагаю, я все еще был смущен тем, что мне пришлось признаться, какому я подвергался насилию. Я чувствовал себя грязным, униженным, виноватым и впутанным во все, что меня заставляли делать за эти годы.
Хотя я был рад, что мне, наконец-то, уделяют внимание и не пытаются от меня избавиться как от источника неприятностей, теперь я волновался, что рассказал слишком много. Есть определенная степень безопасности и в том, что никто никогда тебя не замечает. Было довольно страшно внезапно обнаружить себя в центре всеобщего внимания. Я знал, что, когда мама обо всем узнает, она точно захочет меня убить, а Ларри займет очередь прямо за ней. После того как я выдвинул это обвинение, еще важнее было убедиться, что полиция не отправит меня обратно домой.
– Ты можешь рассказать нам поподробнее? – продолжали спрашивать они.
– Нет, – отвечал я, все время останавливая взгляд на полу. – Он просто все время занимался этим со мной.
Полицейские выслушали меня. Они сразу решили, что мои обвинения заслуживают внимания, и сочли необходимым сообщить об этом в службу социальной опеки. Я был доволен, что меня, наконец, приняли всерьез, но волновался, что мне придется иметь дело с людьми, которые знают все факты моей биографии и уже страдали от моего поведения. С того момента, как я подрался с первым же социальным работником, пришедшим к нам в дом, и до того дня, как я сбежал из школы, у них собралось достаточно доказательств, что я был агрессивным и проблемным ребенком. Не подумают ли они, что я выдумал всю эту историю про Ларри только для того, чтобы доставить своей семье еще больше неприятностей?
