Проводя столько времени в одиночестве и темноте, я все сильнее отставал от своих ровесников не только в представлении и понимании окружающего мира, но и в языке. Уолли был единственным, кто нормально со мной разговаривал; остальные же только ругали и насмехались надо мной, а он учил меня, от него я узнавал что-то действительно ценное. Но я не мог задать брату никаких вопросов, так что даже он мог обучить меня только до определенного уровня. Иногда ему удавалось меня рассмешить, и хотя я смеялся только мысленно, он все равно понимал, что я смеюсь, по выражению моего лица. От этого Уолли и сам начинал смеяться, и на несколько минут я становился счастливым, забывая о боли и отчаянии.

«У мамы в голове шарики за ролики заехали, – говорил он мне, но я не понимал, что это значит. Я смущенно смотрел на него. – Ну, знаешь, винтиков не хватает, – подбирал брат более понятное для меня выражение. – Тараканы в голове!»

Я представлял, как у кого-то в голове могут быть винтики и тараканы. Он часто говорил мне, что у мамы с головой не все в порядке, так что, может, тараканы, винтики и шарики были этому причиной. Маленькие дети почти все узнают о мире, спрашивая у взрослых. Когда у тебя нет такой возможности и ты сидишь целыми днями один и не испытываешь никакого умственного напряжения, то это, безусловно, имеет последствия для молодого, развивающегося мозга. Все это замедлило мое развитие в те годы, подавив способность понимать то, что другие дети моего возраста считали само собой разумеющимся. Я жил в вакууме, отрезанный от нормальной жизни и без необходимой интеллектуальной нагрузки, кроме мимолетных визитов Уолли.

Он пытался помочь мне начать разговаривать, терпеливо пытаясь добиться от моей парализованной гортани хотя бы простейших звуков и вернуть уверенность, которую начисто выбили из меня остальные члены семьи.

«Однажды ты вырастешь и станешь настоящим интеллектуалом, – говорил мне брат. – Это значит умным».

На самом деле я сомневался, что когда-нибудь вырасту, потому что мама часто говорила, что я не доживу до своего следующего дня рождения. Но все равно было приятно слышать это и думать, что кто-то верит в меня и что однажды настанет конец моим страданиям и я сбегу из своей тюрьмы.

Впрочем, время от времени Уолли разыгрывал меня и не всегда по-доброму. Как-то раз на первое апреля он спустился вниз и сказал, что мама упала с лестницы и умерла. У меня как будто камень с души свалился. Я был свободен, и Бог внял всем моим молитвам. Когда Уолли сказал, что это была первоапрельская шутка, я почувствовал, что тяжесть целого мира снова легла на мои плечи, словно я был древнегреческим атлантом.

– Ты не такой везучий, братишка, – сказал он перед уходом. – Но кто знает, может быть, твой день еще придет.

Однажды, когда ко мне пришел Уолли, я никак не мог перестать дрожать. Он сказал, что мое тело отходит от шока, полученного во время очередного избиения мамой пару часов назад. После ее побоев у меня болело все тело. Как-то мое сердце билось так часто и сильно, что Уолли испугался, что я взорвусь. Наверное, когда он это сказал, меня охватила настоящая паника, потому что, увидев выражение моего лица, брат засмеялся.

– Не волнуйся, – сказал он, – я не дам этому случиться.

Уолли всегда очень боялся, что его поймают, когда он спускался ко мне без разрешения, поэтому, как мне казалось, проводил у меня всего несколько минут. Если он слышал через вентиляционное отверстие мамины шаги на дорожке, то точно знал, что у него есть достаточно времени, чтобы вернуться наверх, прежде чем мама обойдет дом и откроет входную дверь. Ко времени своего возвращения мама почти всегда сильно напивалась. Ковыляя из бара, она во весь голос покрывала непристойной бранью обитателей дома. Это несколько замедляло ее движение, так что Уолли по крику всегда мог точно определить ее местонахождение. Я был готов на все, лишь бы не оставаться снова одному в темноте, и прижимался к ноге Уолли, как маленький ребенок, смотрел на него умоляющим взглядом и скулил, как щенок.

– Ты же не хочешь, чтобы твой брат попал в неприятности? – говорил он, пытаясь освободиться от моих объятий. – Ты должен отпустить меня, Джо.

В конце концов он отцеплял меня и легонько отталкивал, чтобы добраться до выхода. Продолжая заталкивать меня внутрь, он закрывал дверь, выключал свет и мчался наверх.

Обычно именно Уолли выносил мое «туалетное» ведро, но ему разрешалось это делать только по указанию мамы. Если она вдруг ловила его за чем-нибудь, что он делал для меня по доброте душевной, ему грозили серьезные неприятности. Уолли объяснял мне, что, когда рядом мама или другие братья, ему иногда приходится притворяться, что он относится ко мне так же плохо, как они. Он объяснял, что поддерживать этот маскарад в наших же с ним интересах. «Если она поймет, что я к тебе хорошо отношусь, – объяснял он, – она больше не даст мне спускаться сюда, и я ничем не смогу тебе помочь».

Однажды Уолли стало так жаль меня, что он взял упаковку печенья и в два часа ночи решил прокрасться вниз, думая, что мама уже спит, но она поймала его прямо перед дверью на лестницу, ведущую в подвал. Я слышал, как она кричит на брата.

– Какого черта ты тут делаешь? Да еще так поздно?! Куда это ты намылился со всем этим?

– Да так. Хотел немного его подразнить, – соврал он, – съесть это у него перед носом.

Но мать не поверила ему, я слышал, как его избивают за этот проступок. Я убедил себя, что это произошло по моей вине. Брат поплатился за сострадание ко мне.

Если бы не тайные посещения Уолли, я думаю, что точно умер бы от голода или просто окончательно сошел с ума за эти месяцы и годы. Только этих визитов мне и оставалось ждать, только они были утешением одиночеству и мукам моего существования. Я уверен, что ни за что не выжил бы без его доброты.

Я не знал, когда ожидать следующих побоев. Иногда мама забывала обо мне на несколько дней, а иногда наказывала меня регулярно. Бывали вечера, когда она была в настроении побить меня и пыталась добраться до подвала после посещения паба, но была слишком пьяна, чтобы попасть ключом в замочную скважину моей камеры. Я съеживался на матрасе, дрожа от страха и слушая, как по ту сторону двери мать шумит, ругается и кричит о том, как убьет меня, рассказывая, какой я маленький ублюдок и как пожалею, когда она доберется до меня. Я выдыхал с облегчением, когда она наконец сдавалась и, спотыкаясь, ковыляла обратно наверх, потому что знал, что проведу в безопасности следующие несколько часов, пока она спит и проходит действие алкоголя.

Я провел в заключении несколько месяцев, прежде чем мать перестала довольствоваться нерегулярными побоями.

Она решила сделать мое наказание более строгим, похожим на ритуал. Мама приказывала Ларри и Барри принести три прочных старых деревянных стула в подвал. Они втроем раздевали меня догола и растягивали на этих стульях. Братья держали мои запястья и лодыжки, пока мать неистово била меня бамбуковыми стеблями, украденными из ближайшего сада, или палкой от метлы.

– Ты дрянной маленький ублюдок, – говорила она, ударяя меня снова и снова. – Я ненавижу тебя! Если бы у меня был гребаный пистолет, я бы вышибла тебе мозги!

Ларри и Барри все время смеялись и подначивали ее:

– Давай всыпь ему, маленькой жопе!

Я хотел кричать, но не мог издать ни звука; вся боль застревала в моей голове. В конце концов я терял сознание, а когда приходил в себя, чувствовал, что снова брошен на матрас и все мое тело ноет от боли, задыхается и едва может пошевелиться.

Однажды я очнулся и обнаружил, что не лежу, как обычно. Пока я был без сознания, мои запястья были привязаны к железной водопроводной трубе над головой. Я все еще был абсолютно голым, и вся моя спина просто полыхала от боли после полученных побоев. Внезапно меня окатили холодной водой из ведра, полностью приведя в чувство. Я задыхался, отчаянно пытаясь вдохнуть достаточно воздуха, хрипел и визжал. Мама стояла и смеялась, держа в руках пустое ведро.