Они вдвоем подняли Анну, отнесли ее в спальню и уложили на какую-то кровать.

— Господи всемогущий, как я хочу, чтобы здесь была Лиззи! — жалобно причитала Кристина.

— Все нормально, с ней все будет в порядке, — хрипло проговорил Джон. — Вы не могли бы приготовить еще кофе?

— Одну секунду, сынок. — Кристина явно была рада хоть чем-нибудь занять себя.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Джон.

Он сидел на постели и смотрел на Анну. Мальчик уступил место мужчине.

— Ужасно, — прошептала она. — Прости меня. Как будто мало на тебя свалилось в последние дни. А тут еще моя истерика.

— И ты прости меня. Теперь я жалею, что пришел. Мне надо было подождать, пока я не успокоюсь хотя бы немного. Мама всегда говорила, что я слишком порывист и импульсивен.

— Тебе ведь больше не к кому было обратиться, верно? — Ее губы дрогнули, неохотно складываясь в улыбку. — Только ко мне. Но оказалось, что и от меня мало толку.

— Не говори так, — упрямо произнес Джон. Поколебавшись, он продолжил: — Могу... могу я спросить — ты действительно имела в виду то, что сказала? Твой отец — и мой тоже?

Анна содрогнулась всем телом.

— Да, это так.

— Обалдеть!

Похоже, он выбрал не самое удачное слово, чтобы выразить свои чувства.

— Ты имеешь что-то против?

Хотя даже если бы он ответил утвердительно, вряд ли она могла бы что-либо изменить.

Джон опустил глаза и вздохнул.

— Сейчас уже бесполезно возражать, не так ли?

— Мне было тринадцать лет. — Это она вспомнила, а вот сколько лет прошло с тех пор — нет.

Где-то в квартире зазвонил телефон, и Кристина сняла трубку. Через несколько секунд она просунула голову в дверь.

— Это Бобби Гиффорд. Тот самый, что приходил вчера. Он внизу и хочет подняться.

— Скажи ему, пусть уходит, я не хочу его видеть. — Анна не хотела видеть никого. Сейчас она с трудом могла вспомнить, кто такой Бобби Гиффорд.

Кристина нахмурилась.

— Ты уверена, милая?

— Я никого не хочу видеть, Кристина.

— Не нужно было тебе кричать на нее, — заметил Джон, когда служанка ушла и они услышали, как она передает слова Анны консьержу.

— Я даже не заметила, что накричала на нее. — У бедной Кристины тоже выдался нелегкий день. — Я обязательно извинюсь перед ней.

— Я могу воспользоваться телефоном? Мне нужно позвонить Айвсам и сказать им, что со мной все в порядке, иначе они будут беспокоиться.

— Конечно. Здесь есть телефон почти в каждой комнате.

— Я хотел бы поговорить с тобой, когда вернусь. — Джон приостановился и внимательно посмотрел на Анну. — Ты больше похожа на мою сестру, чем на мать.

— Но ведь я и есть твоя сестра, верно? Твоя сестра и твоя мать.

Джон сообщил миссис Айвс, что он сейчас на Манхэттене.

— Я остановился у одного из старых друзей папы. Надеюсь, вы не возражаете.

У него сложилось впечатление, что миссис Айвс возражала бы, и очень сильно, но не при сложившихся обстоятельствах. Он только что потерял своих родителей, и потому его невежливость была простительна.

Когда Джон вернулся в спальню, Анна уже спала. Он с состраданием взглянул на нее. История и впрямь получилась странная, противоестественная. Ей много пришлось пережить, но теперь он будет заботиться о ней и защищать. Очевидно, от ее калифорнийского мужа было мало толку.

Джон присел на край постели, глядя на Анну, но вскоре глаза у него начали слипаться, он прилег рядом с ней и уснул.

В спальню вошла Кристина, чтобы узнать, отчего вдруг стало так тихо. Она слышала все, но единственным человеком, которому она расскажет об этом, будет Лиззи. Служанка улыбнулась с облегчением, когда увидела их спящими на кровати: мать и сын, сестра и брат. Кристина тихонько прикрыла за собой дверь и налила себе щедрую порцию лучшего виски мистера Блинкера. Последние несколько часов стали самыми драматичными и в ее жизни тоже.

Анна пожелала сохранить в тайне тот факт, что она является матерью Джона. Благодаря Герби ее имя и так регулярно появлялось на страницах светской скандальной хроники.

— Представляете, какими будут заголовки газет? — с содроганием спрашивала она. — «АННА МЮРРЕЙ, СУПРУГА ГЕРБИ БЛИНКЕРА, ПЕЧАЛЬНО ИЗВЕСТНОГО СВОИМИ ЛЮБОВНЫМИ ПОХОЖДЕНИЯМИ, ВОССОЕДИНЯЕТСЯ С ДАВНО ПРОПАВШИМ СЫНОМ». Тут же налетит целая стая репортеров, которые непременно раскопают кучу нелицеприятных подробностей.

Об этом знали только Лиззи и Кристина, хотя позже о случившемся все-таки придется рассказать и Олли с Герби.

Лиззи, которая повела себя очень благородно, вернулась вместе с Джоном в Бруклин, чтобы помочь Айвсам подготовиться к похоронам.

— Не можем же мы оставить их в руках чужих людей, — заявила она.

Маму и папу Джона похоронили на кладбище Хоули-Кросс после того, как в соборе Святого Патрика по ним отслужили поминальную мессу. На похороны пришли сотни людей: подруги Тамары из Бруклина, друзья Джона из школы (каникулы еще не закончились) и друзья отца с Манхэттена. Джон и представить себе не мог, что папа пользовался такой популярностью — мать всегда относилась к нему, как к неудачнику, — отдать ему последние почести пришли коллеги-адвокаты, сотрудники его конторы, управляющий кафе «МакКриди», где обедал отец, и кое-кто из его старых клиентов. Были здесь и представители шоу-бизнеса: муж Лиззи, Олли Блинкер, прилетел из самого Лос-Анджелеса, чтобы сказать последнее «прощай» своему лучшему другу Левону Зарияну.

— Другого такого человека, как Лев, больше не будет, — со слезами в голосе сказал он, и собравшиеся закивали головами в знак согласия.

Когда все закончилось, Джон вместо с Блинкерами вернулся в апартаменты на Пятой авеню. Он спал в комнате Герби, где гардероб был забит вещами, в которых он бы не согласился показаться на людях даже под страхом смерти: костюмы кричащей расцветки, десятки пар белых брюк и пестрых свитеров. Стены украшали увеличенные фотографии Герби и Анны. По мнению Джона, Герби был пижоном с чересчур длинными волосами. Имей он в этом вопросе право голоса, он непременно высказался бы против того, чтобы Анна выходила за него замуж.

Было решено, что отныне Джон поселится в апартаментах на Пятой авеню, а дом в Бруклине будет продан. Когда же вернется Герби — а тот приезжал только на Рождество, — он сможет спать в комнате своей сестры.

— Если Герби это не понравится, что ж, ничего не поделаешь, — заявила Лиззи со своим смешным и странным акцентом, который умудрилась сохранить даже после того, как две трети жизни провела в Нью-Йорке.

Она попросила собрать всю одежду из гардероба и отдать ее в комиссионный магазин.

— Для Герби она стала слишком старомодной; он больше никогда ее не наденет, — заявила она. — Не знаю, почему он сразу не взял эти вещи с собой. Полагаю, он решил, что полностью обновит гардероб в Лос-Анджелесе.

В дальнейшем в стенном шкафу будет висеть одежда Джона, хотя он сомневался, что сумеет заполнить его хотя бы на четверть.

Ему нравилось, что вокруг него суетятся Лиззи и Кристина, — мать была практичным человеком и не признавала сюсюканья и чрезмерного внимания. Анна тоже не баловала его проявлениями материнской любви, но Джон полагал, что все это оттого, что она привыкла, чтобы люди носились с ней самой, и просто не знала, как это делается. Она тенью скользила по квартире, отстраненная и прекрасная, с печальной и грустной улыбкой. Анна не читала ничего, кроме театрального раздела в газетах. Иногда она садилась к большому белому пианино и принималась наигрывать что-нибудь одним пальцем, подпевая себе глубоким голосом с придыханием, при звуках которого Джон испытывал восторг и по спине у него пробегали мурашки.

— Однажды я исполняла эту песню в спектакле, — говорила она. Или: — Это из моего нового шоу. Мы еще не начали репетировать. Что ты об этом думаешь? «О Дэнни-бой, — пела она, — вставай, труба зовет, по узким долинам и горным склонам...» Это моя любимая песня. Я пела ее, когда была маленькой.