Молли вернулась с чаем.
— Он такой крепкий, что в нем стоит чайная ложка, — жизнерадостно заявила она, но удостоилась лишь кислого взгляда в ответ. — Какую газету почитать вам сегодня утром? — осведомилась она.
— «Геральд», — проворчал мистер Петтигру. Он никогда не называл ее по имени. — Что пишут в заголовках?
— «Гитлер запретил браки между евреями и немцами», — прочла Молли.
— И правильно сделал. — Старик уставился на нее выцветшими глазами, которые почти ничего не видели. — Вы еврейка?
— Нет, я ирландка. Неужели вы не слышите этого по моему акценту?
—Ирландцы ничуть не лучше евреев, — проворчал он.
Молли с трудом подавила желание выплеснуть чай ему в физиономию, вовремя напомнив себе, что перед ней старый инвалид и что его замшелые тошнотворные жизненные устои ничего не значат для нее.
— Джордж Бернард Шоу — ирландец, — заявила она. — Как и Китс, кстати, и Синг, и много других известных личностей. — Старому козлу нравилось, когда ему возражали.
— Шоу драматург, — с нескрываемым презрением буркнул мистер Петтигру. — Я терпеть не могу театр. Не понимаю, кому он нужен. Остальные двое — поэты, а поэзия всегда представлялась мне уделом бездельников.
— А есть вообще что-нибудь, что вам нравится, мистер Петтигру? В таком случае я постараюсь вспомнить фамилию ирландца, который этим занимался.
По его лицу, похожему на обтянутый кожей череп, но на удивление гладкому, несмотря на девяносто лет, промелькнуло подобие улыбки. Мистер Петтигру сохранил густую шевелюру, в которой поблескивали черные пряди. Он также обладал острым слухом и живым умом, и лишь глаза и ноги отказывались служить ему, как прежде. Должно быть, старика раздражало то, что ему приходится целые дни проводить в постели, но это не могло служить оправданием его чудовищным взглядам.
— Мне нужно сходить в туалет, — провозгласил мистер Петтигру.
Молли уткнулась носом в газету, чтобы не смотреть, как он с натугой встает с постели; он терпеть не мог, когда ему предлагали помощь. Она слышала, как старик с кряхтением пытается опустить ноги на пол.
— Мой халат! — пролаял он. — Эта глупая девчонка повесила его за дверь. — Под «девчонкой» он подразумевал Филомену. Халат следовало оставлять в изножье кровати, где он без труда мог бы дотянуться до него.
Молли принесла мистеру Петтигру халат и вновь спряталась за газетой, пока он одевался. Затем, шаркая ногами, старик потащился в туалет, который Филомена распорядилась установить на первом этаже специально для него.
— Солнце уже взошло, — сообщил он по возвращении.
Молли показалось, что в его скрипучем старческом голосе прозвучали мечтательно-тоскливые нотки.
— Быть может, вы желаете перейти в гостиную? Там сейчас очень мило и светло.
Мистер Петтигру обитал в задней комнате, выходящей на маленький дворик, куда солнце заглядывало лишь рано утром и никогда — зимой.
— Я могла бы почитать вам там, и мы бы с вами посмотрели на улицу.
Он был полностью отрезан от внешнего мира и наверняка чувствовал себя одиноким и заброшенным.
— У меня нет ни малейшего желания смотреть на улицу, благодарю вас. Я уже не ребенок, и вид легкового автомобиля или автобуса не приводит меня в восторг. — С болезненной медлительностью мистер Петтигру снял халат и вновь улегся в постель. — Прочтите мне письма в «Таймс», будьте любезны, и запомните: если мне захочется посидеть в другой комнате, я скажу вам об этом сам.
— Мне его очень жаль, — говорила Молли несколько часов спустя Агате, которая пять лет назад вышла замуж за друга Тома, полицейского Филиппа Фрейзера.
Сейчас у нее было двое детей — трехлетняя Донни и Памела, которой исполнился год. После четырех часов, проведенных в обществе мистера Петтигру, Молли была не готова немедленно отправиться домой и предстать перед свекровью, посему села на трамвай и приехала к подруге на Вест-Дерби-роуд. Наученный горьким опытом вдовы Тома, Фил отклонил предложение вселиться в служебную квартиру и вместо этого снял собственный дом. Теперь, если с ним что-нибудь случится, у его жены и семьи, по крайней мере, останется крыша над головой.
— Судя по твоим словам, этот мистер Петтигру — ужасный человек. — Агата содрогнулась.
— Совершенно невыносимый, но, тем не менее, мне жаль его, — Молли пришла к подруге не для того, чтобы пожаловаться на старика, а чтобы поделиться с ней событиями вчерашнего вечера. — Ирен буквально взбесилась, когда увидела, как мы разговариваем через окно, — с негодованием закончила она. — Если бы не она, я бы, скорее всего, и не подумала выходить на улицу. Мы всего лишь прошлись немного и поболтали о политике, но теперь Ирен будет волком смотреть на меня неизвестно сколько. — О том, что Гарри поцеловал ее, Молли не обмолвилась ни словом. — После общения с ней мне хочется лезть на стену, Агата, но сердце у нее доброе. Я говорю так все время, правда? Ирен, Лили, Паулина — у всех у них доброе сердце, как и у нашей Меган, этой маленькой обезьянки. Вчера она снова доставала меня просьбами купить ей новую кровать.
— Не понимаю, как ты все это терпишь, Молли. Право слово, не понимаю. — Агата сочувственно улыбнулась подруге, одновременно пытаясь не позволить Памеле с корнем выдрать свои волосы. — Отец и мать Фила — нормальные люди, но я бы ни за что не согласилась долго жить с ними. Его сестра живет в Честере, поэтому мы нечасто видимся.
— Я бы, наверное, тоже ничего не имела против Ирен, если бы нечасто виделась с ней, — проворчала Молли. Она не смогла бы описать чувства, которые вызывала в ней мать Тома, — смесь любви и ненависти, раздражения и восхищения ее бойцовским характером.
— Жаль, что ты не можешь вернуться в Дунеатли. Имей в виду, я бы жутко расстроилась, если бы это случилось, потому что мне будет не хватать тебя. — Агата опустила Памелу на пол, и малышка немедленно поползла к Молли и потребовала, чтобы ее взяли на руки. Молли усадила ее к себе на колени.
— Ты избалованный ребенок, — сообщила она маленькой девочке, которая сразу же потянулась к ее волосам. — У тебя новая скатерть, Агата? Очень миленькая. — Бледно-лиловая ткань в белую полоску была украшена каймой с английской вышивкой.
— Мне понадобилась другая, и я купила ее в «Блэклерс».
Молли уже и представить себе не могла, что можно вот так, спокойно зайти в «Блэклерс», не говоря уже о том, чтобы купить там что-нибудь новое. Она завидовала Агате, у которой был муж и собственный дом, которая могла покупать новые скатерти, когда ей того хотелось, и одежду для детей, которую прежде никто не носил. Когда-то у нее тоже все это было, и если бы не беззаботность Тома, то и сейчас все оставалось бы по-прежнему.
— Ну, мне пора идти, — вздохнула Молли. — Я заскочила к тебе на минутку, чтобы облегчить душу. Чем позже я вернусь домой, тем сильнее будет злиться Ирен.
Но когда она приехала на Тернпайк-стрит, Ирен встретила ее широкой улыбкой.
— Есть работа, — торопливо выпалила она, — которая подойдет тебе в самый раз. Ты знаешь Бетси Эванс, что живет напротив?
— Конечно, знаю.
Бетси была той самой маленькой девочкой, которая так восторгалась шляпкой Молли много лет назад. С тех пор как Молли вернулась сюда насовсем, они с Бетси, которой уже исполнилось девятнадцать, стали лучшими подругами. Молли показала ей, как превратить старую шляпку в модную вещь всего лишь с помощью короткой ленты, сеточки и цветка.
— И ты знаешь, где работает Бетси, не так ли? — продолжала Ирен.
— Она капельдинер в «Ротонде», — терпеливо ответила Молли.
— Правильно. Словом, она заходила сегодня, чтобы сказать, что дама из билетной кассы решила пораньше выйти на пенсию: у нее обнаружился ревматизм чего-то там, и теперь она не может долго сидеть. В театре хотят найти ей замену, кого-нибудь вежливого, образованного и достойного доверия, ну, Бетси и порекомендовала управляющему тебя. Тебя ждут в шесть часов на собеседование, если предложение тебя заинтересовало. — Ирен, как ни старалась, не могла скрыть охватившего ее восторга. — Ни за что не угадаешь, сколько они платят, Молл. — Для пущего эффекта свекровь выдержала драматическую паузу. — Тридцать пять чертовых шиллингов в неделю! Тебя ведь это интересует, а? — добавила она, видя, что Молли хранит ошеломленное молчание.
