— Хотел бы я знать, где он сейчас.

— Скорее всего, где-нибудь отсыпается. У него наверняка жуткое похмелье.

Финн взглянул на часы: почти половина седьмого. Его братья скоро вернутся. Коттедж был слишком мал, чтобы в нем разместились еще три человека.

— Я останусь здесь, Нанни, — пообещал он. — Сейчас схожу домой и предупрежу Хейзел, а потом вернусь. Я быстро. И я принесу немного керосина для ламп.

Перед уходом Финн заглянул в кабинет Доктора и обнаружил треснувшую пустую бутылку из-под виски на полу. Повсюду валялись сброшенные с полок книги, кресло было перевернуто, а сразу же за дверью обнаружилась лужа рвоты. Финн очень старался вызвать в себе хоть каплю сочувствия к отцу, но у него ничего не получалось.

Нанни прекрасно знала, что Финн способен проспать и землетрясение. Она пообещала разбудить его, если вернется Доктор и снова начнет чудить, как давеча, но когда Финн открыл глаза в своей старой постели в своей старой комнате, было уже утро и сквозь знакомые занавески пробивались солнечные лучи. Где-то вдалеке закукарекал петух. Финн спустился в отцовскую спальню, но кровать была нетронута, и в кабинете и в других комнатах Доктора тоже не было. Финн уже начал беспокоиться, а не сбежал ли он сам, как и его дочери, как вдруг в дверь кто-то постучал.

Это был Уилли Кин с фермы «Старая мельница» с сообщением о том, что доктора Кенни нашли плавающим лицом вниз в пруду неподалеку.

— Никто не знает, как долго он там находится, — почтительно сказал он, снимая кепку и комкая ее в руках. — Туда вот уже несколько дней никто не заглядывал. — Уилли перекрестился. — Да упокоится ваш отец с миром, мистер Кенни. Он был хорошим врачом, что бы там о нем ни говорили.

Левон не знал, что видит в ее больших фиолетовых глазах: то ли страх, то ли дикое желание, чтобы все это побыстрее закончилось, чтобы ребенок родился и чтобы она поскорее забыла обо всем. За время, прошедшее с тех пор, как врач объявил, что она беременна, Анна ни словом не обмолвилась о ребенке у себя в животе. Она решительно отклоняла все попытки Тамары поговорить об этом, отворачивалась или просто выходила из комнаты с окаменевшим лицом, плотно сжав красивые губы.

Левон нанял опытную акушерку, миссис Саркади, потому что, когда Анне придет время рожать, он не хотел обращаться в больницу. Тому было две причины. Во-первых, он опасался, что непривычное окружение и незнакомые люди расстроят ее; во-вторых, Анна сама была еще совсем ребенком и существовала большая вероятность того, что им начнут задавать вопросы об отце, вопросы, на которые могла ответить только она сама. Точное время появления новорожденного на свет оставалось неизвестным, но, по расчетам врача, это должно было произойти в сентябре.

Тем летом Левон сдал экзамен и теперь мог на вполне законных основаниях заниматься юридической практикой в штате Нью-Йорк. Он арендовал контору в Нижнем Ист-Сайде и уже обзавелся несколькими клиентами, но с наступлением сентября стал приходить домой все раньше, тогда как ему следовало бы задерживаться на работе допоздна, чтобы приобрести новую клиентуру. Он хотел быть рядом с Анной, когда родится ее ребенок.

Тамара лишь посмеивалась над мужем.

— Ты возбужден почти так же, как тогда, когда я рожала Ларису, — говорила она. Теперь она уже могла вспоминать о дочери без слез.

Ребенок Анны появился на свет посреди ночи. Левон первым услышал ее громкий, испуганный крик и вбежал к ней в комнату, чтобы проверить, все ли с ней в порядке. Анна сидела на кровати, прижимая руки к животу, и повторяла:

— Я ненавижу эту жуткую боль, Лев. Мне кажется, что сейчас я разорвусь пополам.

Он разбудил Тамару, впопыхах набросил на себя кое-что из одежды и помчался за миссис Саркади, крупнотелой венгеркой с суровым лицом и ласковой улыбкой, которая жила на Восточной Девятнадцатой улице, в двух кварталах от них. Она прекрасно владела английским, но говорила с таким жутким акцентом, что понять ее было весьма затруднительно.

Миссис Саркади приехала с Левоном, осмотрела девушку, которую к тому времени уже терзала сильная боль, и заявила, что ребенок еще не готов появиться на свет. Сейчас они с Тамарой чем-то занимались в кухне, а Левон остался в комнате с Анной, вытирал ей лоб и держал за руку, говоря, что все будет в порядке, хотя что он мог знать об этом? «Интересно, а отдает ли она себе отчет в том, что происходит?» — спрашивал он себя.

Анна что-то забормотала себе под нос, и он наклонился к ней, чтобы лучше слышать.

— Я не хочу возвращаться, — снова и снова повторяла она. — Я не хочу возвращаться обратно.

— Тебя никто отсюда не гонит, ангел мой, — сказал ей Левон. — Ты останешься здесь — навсегда, если таково твое желание.

— Я не хочу возвращаться, — вновь повторила она. Его слова явно не дошли до ее сознания. Внезапно Анна села и закричала: — Где Молли? Мне нужна Молли!

— Молли здесь нет, дорогая. — Он взял ее за плечи, отметив про себя, какие они худенькие, и силой уложил обратно на подушки. — Зато тут я, Лев, который любит тебя и сделает все, чтобы тебе не причинили вреда.

Девушка схватила его за руку и прижала ее к своей щеке.

— Лев, — прошептала она. — Ох, Лев.

В комнату вошла миссис Саркади с тазом горячей воды. Из-за ее спины выглядывала Тамара со стопкой старых полотенец и простыней.

— Теперь мы сами займемся ею, Лев, — сказала Тамара.

Весь следующий час Левон пытался читать — хотя впоследствии не мог вспомнить ни слова из прочитанного, — пил черный кофе, смотрел в окно на огни Нью-Йорка, перебирая в памяти события, которые привели его в этот странный и замечательный город, и прислушивался к крикам и стонам, долетавшим из комнаты Анны и надрывавшим ему душу.

И вот наконец прозвучал другой крик. Это кричала не Анна, а ребенок. Левон встал у двери в ее комнату, чтобы быть рядом, когда она откроется и оттуда выйдет Тамара, чтобы сказать ему, кто у них родился — мальчик или девочка. Ребенок продолжал кричать, и Левон нетерпеливо притопывал ногой. Мальчика они собирались назвать Джоном, а девочку — Элизабет, при условии, что Анна сама не предложит имени, но он считал это крайне маловероятным. Тамара хотела дать ребенку армянское имя, но Левон заявил, что это было бы несправедливо.

— Анна не армянка, — сказал он. — Малышу следует дать имя, которое она для него выберет.

Дверь отворилась, и на пороге появилась Тамара, держа на руках крошечного ребенка, завернутого в шаль, которую она связала.

— Лев, это Джон, — сказала она, и глаза ее сверкали, как звезды, на взволнованном лице. — Я всегда хотела, чтобы у нас был мальчик.

Левон взглянул на маленькое сморщенное личико.

— Почему он такой красный?

— Многие дети рождаются красными.

— И он очень мал.

Тамара рассмеялась.

— А чего ты ожидал, Левон, — слоненка? Все дети маленькие. Миссис Саркади полагает, что он весит около пяти фунтов. Анне еще повезло, что он не слишком крупный, иначе девочке пришлось бы нелегко.

— Как она? — Ему очень хотелось заглянуть в комнату и увидеть все собственными глазами.

— Очень устала и обессилела. Миссис Саркади попыталась передать Анне ребенка, но она отвернулась. Сомневаюсь, что она когда-либо примет его.

Но Тамара ничуть не выглядела расстроенной. Она жестом собственницы прижимала малыша к себе, словно мать, словно он был ее собственным ребенком.

— Хотел бы я знать, кто его отец? — вслух произнес Левон. — Интересно ли ему было бы узнать, что у него есть сын?

— А хотим ли мы знать это на самом деле? — Тамара вопросительно приподняла тонкие брови.

— Нет. Полагаю, что не хотим.

На пороге появилась миссис Саркади и в свойственной ей витиеватой манере сообщила, что Анна — очень изящная молодая леди, но при этом здоровая и сильная, и что сейчас ей надо отдохнуть. Пусть спит, пока сама не проснется.

— Я приду взглянуть на нее завтра, — пообещала она.

Левон поблагодарил акушерку и заплатил ей, а потом спросил, уснула ли Анна.