Я взглянул на Натаниэля.
– Нет, ты слыхал? «Слегка не в форме»!
Он покачал головой с глубочайшим отвращением.
– Кому ты рассказываешь!
– …но долго это не продлится. Максимум несколько часов. А потом ты, Натаниэль, можешь отпустить Бартимеуса навсегда.
– Погоди! – сказал он. – Мне нужны гарантии, что эта тварь не попытается уничтожить мой разум. Это было бы вполне в его духе.
– Ага, конечно, – воскликнул я, – и спалить мой единственный обратный билет? Нет, парень, я не собираюсь торчать в твоей башке до скончания веков. Не беспокойся. Я мечтаю, чтобы меня отпустили. Ничего там трогать я не стану.
– Да уж, лучше не трогай.
И мы немножко попялились друг на друга с угрожающим видом.
Девушка хлопнула в ладоши.
– А-атлично! Договорились? Вот и чудесно. Я не затем погубила своё здоровье, чтобы сидеть и смотреть, как вы, два идиота, собачитесь между собой. Ну так что, не будете ли вы столь любезны приступить к делу?
– Ладно, – недовольно фыркнул волшебник.
– Ладно, – угрюмо ответил дым, пустив струйку вверх.
– Так-то лучше.
Ни за что бы на это не пошёл, если бы не она. Но она поступила совершенно правильно там, в Ином Месте, когда заклинала меня именем Птолемея. Она сразу допёрла, что это моё слабое место, моя незаживающая рана. И весь мой цинизм, который я копил две тысячи лет, не помог мне исцелиться, как я ни старался. Все эти долгие, утомительные века я носил в себе память о его надежде: что в один прекрасный день джинны и люди смогут действовать заодно, без вражды, без подлостей, без убийств. Посмотрим правде в глаза: идея была идиотская, и я ни на миг в неё не верил – слишком уж много было доказательств противоположного. Но Птолемей-то в неё верил – и этого было довольно. И когда Китти повторила его подвиг, пройдя сквозь Врата мне навстречу, даже слабого отзвука его веры оказалось достаточно, чтобы склонить меня на её сторону.
Она восстановила нашу с ним связь. И тем самым судьба моя была решена. Сколько ни стенал и ни возмущался мой здравый смысл, ради Птолемея я бросился бы в огненную печь, и это же распространялось теперь и на Китти.
Огненную печь, говорите? А может быть, чан с кислотой? Или ложе из гвоздей? Конечно, я предпочёл бы что угодно – лишь бы не то, что предстояло мне теперь.
В одном кругу собирался с духом волшебник. Он подрисовывал линии, повторял про себя заклинание. А в другом столб дыма бродил взад-вперёд, как тигр в клетке. Я обратил внимание, что оба пентакля процарапаны по периметру, чтобы позволить мне незамедлительно перейти из одного в другой. Ну надо же, какие они стали доверчивые… А ведь я мог бы вырваться из круга, сожрать обоих в мгновение ока и удалиться с песней и с улыбкой на устах. Отчасти мне ужасно хотелось это сделать – просто затем, чтобы посмотреть, какая рожа будет у моего хозяина. Тыщу лет уже волшебников не жрал![94] Но, разумеется, быть съеденной в планы Китти на сегодняшний день не входило. Так что я с сожалением отказался от этой соблазнительной мысли.
Опять же, оставался такой незначительный вопрос, как моё состояние. Мне было трудно поддерживать даже такой несложный облик, как дым. Я нуждался в защите, и чем скорее, тем лучше.
– Надеюсь, до завтра ты управишься? – осведомился я.
Волшебник нервно взъерошил волосы и обернулся к Китти.
– Ещё один ехидный комментарий, пока он тут, и я его сразу отошлю, невзирая на посох. Скажи ему!
Она топнула ногой.
– Натаниэль, я жду!
Он выругался, потёр лицо и взялся за дело. Заклятие, похоже, было сочинено на ходу – ему недоставало привычных мне изящества и утончённости. Вот, например, завершающие слова «сковать этого проклятого демона Бартимеуса и спрессовать его немилосердно» звучали грубовато и могли бы быть истолкованы неверно. Но, похоже, оно всё-таки подействовало. Вот только что столб дыма, как ни в чём не бывало, вздымался в своём кругу, а в следующий миг его повлекло вверх и наружу, сквозь проем в моём пентакле, сквозь проем в пентакле волшебника, и вниз, вниз, к голове моего хозяина…
Я собрался с духом. Я ещё успел заметить, как он крепко зажмурился…
Шлёп!
Исчезла. Боль исчезла. Это было моё первое ощущение. Это было главное. Как будто вдруг отдёрнули занавеску, и тьма сменилась светом. Как будто я окунулся в ледяной родник. Это было отчасти похоже на возвращение в Иное Место после многомесячного рабства – переплетающиеся решётки боли, опутывавшие всю мою сущность, просто отвалились, словно струпья, и я внезапно ощутил себя целым. Я почувствовал себя одновременно освежённым, обновлённым и возрождённым.
Мою сущность охватил жуткий восторг, какого я не испытывал на земле со времён своих первых появлений ещё в Шумере, когда я думал, будто моих сил довольно, чтобы совладать с чем угодно[95]. Я даже не сознавал, насколько сильно моя слабость была связана с этой накопившейся болью; в тот миг, когда боль исчезла, я сделался в десять раз сильнее, чем был прежде. Неудивительно, что Факварл и прочие так сильно это пропагандировали!
Я издал торжествующий вопль.
Вопль отдался странным эхом, как будто я очутился в бутылке[96].
Мгновением позже раздался другой вопль. Он был на удивление громким и звучал сразу отовсюду. Он оглушил меня. Это отвлекло меня достаточно, чтобы я обратил внимание на то, где я нахожусь. Что именно одевает меня и защищает от мира. Скажем прямо: это была человеческая плоть.
Точнее, плоть Натаниэля.
Если суп в Факварловой супнице защищал меня от губительного серебра лишь отчасти, тело Натаниэля справлялось с этим куда лучше. Моя сущность была расточена – в костях, и в крови, и в каких-то верёвочках (очевидно, это были связки); я был везде, от волос до кончиков пальцев. Я ощущал биение его сердца, бесконечный ток крови по жилам, шорох и свист в мехах лёгких. Я видел слабейшие электрические разряды, пробегающие в мозгу; я видел (менее отчётливо) и мысли, которые они обозначали. И на миг меня охватило изумление – я как будто вступил в огромное здание, какую-нибудь мечеть или святилище, и узрел его совершенство: это было нечто воздушное, выстроенное из глины. Потом я удивился снова – как такая бестолковая штука вообще работает. Она была такая хрупкая, такая слабая и нескладная, настолько прикованная к земле!
Что могло быть проще, чем захватить над ней контроль, обойтись с телом как с повозкой или телегой – средством передвижения, которое может доставить меня, куда мне будет угодно! Меня охватило искушение – слабое-слабое искушение… Я бы мог, не медля ни секунды, наброситься на мозг, подавить его слабые движения и сам взяться за рычаги, чтобы заставить механизм продолжать работать… Несомненно, Ноуда, Факварл, Наэрьян и все прочие сделали это с немалым удовольствием. Это была их месть в миниатюре, их торжество над человечеством в масштабах одного отдельно взятого человека.
Но это было не по мне.
Хотя искушение присутствовало, заметьте себе.
Мне никогда особо не нравился голос Натаниэля, но на расстоянии он был всё же более или менее переносим. А сейчас было такое ощущение, как будто меня привязали внутри громкоговорителя, врубленного на полную мощность. Когда он говорил, эхо его голоса отдавалось во всём моем существе.
– Китти! – воскликнул этот громогласный слоноподобный голос. – Я ощущаю в себе такую энергию!
Её голос донёсся до меня слегка приглушённым, исказившимся в его ушах.
– Расскажи! Как ты это ощущаешь?
– Она струится сквозь меня! Я чувствую себя таким лёгким! Я мог бы подскочить до самых звёзд![97]
Он заколебался, словно смущённый своим восторгом, столь неподобающим волшебнику.
