Нет, конечно, он не станет использовать силу – по крайней мере, против простолюдинов. Насчёт этого Китти Джонс была права. Он оглянулся – девушка сидела рядом, в приятной близости к нему, и удивительно спокойно смотрела в ночь.

Это и была вторая причина того, что к нему вернулись силы и в душе вспыхнула искра надежды. Натаниэль был очень рад, что нашёл Китти. Да, волосы у неё были короче, чем раньше, но язычок оставался все таким же острым. В их споре у трактира она срезала его доводы, точно ножом, постоянно пристыжая его своей страстной убеждённостью. Однако – и это было самое странное – Натаниэль обнаружил, что ему отчаянно хочется продолжить этот разговор.

И не в последнюю очередь потому – тут его лицо омрачилось, – что Китти, похоже, знала о Бартимеусе куда больше, чем он мог предполагать. Очень, очень странно… Но это можно будет выяснить не спеша, после пьесы и после того, как джинны возвратятся с победой – если, конечно, повезёт. Возможно, Бартимеус сам кое-что расскажет. Что Натаниэль собирался делать с Китти потом – он, честно говоря, и сам не знал.

Из задумчивости Натаниэля вывел голос шофёра.

– Мы почти на месте, сэр.

– Хорошо. Долго ли мы ехали?

– Двенадцать минут, сэр. Пришлось крюка дать. Центр города все ещё перекрыт, в парках идут демонстрации. И полицейских на улицах много.

– Если повезёт, начало представления мы пропустим.

Китти Джонс заговорила – впервые за всё время пути. Натаниэль, как и прежде, был поражён её самообладанием.

– И что же это за пьеса, на которой я вынуждена буду присутствовать?

– Премьера Мейкписа, – вздохнул Натаниэль.

– Это тот самый, что «Лебедей Аравии» сочинил?

– Боюсь, что тот самый. Премьер-министр – страстный его поклонник, а потому каждый волшебник в правительстве, от членов Совета до третьего секретаря, вынужден присутствовать на премьере под страхом впасть в немилость. Так что это дело первостепенной важности.

Китти нахмурилась.

– Как! Сейчас, когда идёт война и народ на улицах бунтует?

– Даже сейчас. У меня тоже сегодня важное дело, но я вынужден отложить его до тех пор, пока не опустят занавес. От души надеюсь, что там будут антракты!

Натаниэль нащупал за пазухой гадательное зеркало – он намеревался в антрактах проверять, как дела у его джиннов.

Выехали на Шафтсбери-авеню, узкую кривую улочку, застроенную ресторанами, барами и театрами – многие из них были новенькими железобетонными зданиями, возведёнными в рамках правительственной программы по борьбе с трущобами. Названия заведений сияли розовыми, жёлтыми, лиловыми, алыми светящимися неоновыми трубками – нововведение, недавно заимствованное в Японии. На тротуарах кишели толпы мелких волшебников и привилегированных простолюдинов, за которыми бдительно наблюдали наряды ночной полиции. Натаниэль всматривался в поисках признаков общественного беспорядка, но толпа выглядела вполне спокойной.

Лимузин замедлил ход и въехал на огороженное канатами пространство под золочёным навесом. За ограждением стояла полиция и волшебники из госбезопасности в чёрных пальто. Между ними торчали несколько фотографов с камерами на штативах. Фасад театра весь был залит светом, от мостовой к дверям вела великолепная красная ковровая дорожка.

На ковре, отчаянно размахивая руками, топтался невысокий кругленький джентльмен. Когда машина остановилась, Квентин Мейкпис подпрыгнул, бросился к машине и распахнул ближайшую дверцу.

– Мэндрейк! Наконец-то вы здесь! Нельзя терять ни секунды!

– Извините, Квентин. Беспорядки на улицах…

С тех пор как Натаниэль стал свидетелем сомнительного эксперимента драматурга с простолюдином, он относился к нему крайне неприязненно. Этот человек мерзок, от него надо избавиться. Ладно, всему своё время.

– Знаю, знаю. Идёмте же, идёмте скорее! Мне через три минуты надо быть на сцене! Вход в зал уже закрыт, но я приберёг для вас местечко в моей личной ложе. Да-да, и для вашей подружки тоже. Она куда милее, чем вы или я, – мы будем купаться в лучах её прелести! Ну-ка, быстрей-быстрей! Две минуты, время пошло!

И так, подталкивая, понукая и размахивая руками, мистер Мейкпис вытащил Натаниэля с Китти из машины и провёл по ковровой дорожке к дверям театра. Яркий свет в фойе заставил их зажмуриться. Им пришлось отпихивать назойливых капельдинеров, наперебой предлагающих подушечки и подносы с искрящимся вином. Стены были обклеены афишами премьерного спектакля. На большей части афиш красовался сам Квентин Мейкпис в разных видах – улыбающийся, подмигивающий или погруженный в глубокую задумчивость. Мейкпис остановился у подножия узкой лестницы.

– Вам туда! Моя личная ложа наверху. Я сейчас к вам присоединюсь. Пожелайте мне удачи!

И смылся, точно мелкий вихрь напомаженных волос, ослепительных зубов и сверкающих глаз.

Натаниэль с Китти поднялись по лестнице. Наверху оказалась задёрнутая портьера. Миновав её, они очутились в небольшом помещении, изобилующем атласными драпировками. У невысоких перил стояли три изящных кресла, за перилами, внизу, лежала сцена, полускрытая плотным занавесом, оркестровая яма и море партера, заполненное крошечными шевелящимися головами. Свет был притушен. Толпа шумела, как ветер в лесу, из глубин оркестровой ямы неслись нестройные звуки инструментов.

Они сели: Китти – на самое дальнее кресло, Натаниэль – рядом с ней. Он наклонился к девушке и шепнул ей на ухо:

– Это большая честь для вас, госпожа Джонс! Вы тут, несомненно, единственная простолюдинка. Вон, видите в той ложе напротив человека, который ждёт начала с неподобающим нетерпением подростка? Так это наш премьер-министр. Рядом с ним сидит мистер Мортенсен, наш драгоценный министр обороны. Тот джентльмен с брюшком – Коллинз, министр внутренних дел. В ложе под ними, весь такой насупленный, сидит Шолто Пинн, знаменитый торговец. Слева леди, зевающая, как кошка, – госпожа Уайтвелл из госбезопасности. Госпожа Фаррар, глава полиции, сидит ложей дальше…

Тут он осёкся – Джейн Фаррар, словно почувствовав, что на неё смотрят, взглянула на него через пропасть тёмного зала. Натаниэль насмешливо поклонился ей, слегка помахал рукой. Его бесшабашное возбуждение нарастало с каждой минутой. Если всё пойдёт хорошо, Аскобол и прочие скоро уже возьмут Хопкинса под стражу. А тогда посмотрим, что ненаглядная госпожа Фаррар скажет на это завтра! Натаниэль снова наклонился к Китти Джонс.

– Даже жалко, что ваше Сопротивление больше не действует, – прошептал он, слегка рисуясь. – Одна хорошо нацеленная бомба могла бы сейчас одним махом ликвидировать все правительство!

Это была правда. Партер был заполнен членами правительства второго разбора, их жёнами, помощниками, заместителями и советниками. Натаниэль видел, как чиновники отчаянно вертят головами, выясняя, кому достались места попочетнее, им или их соперникам. Поблёскивали линзы биноклей, шелестели конфетные фантики, толпа исходила возбуждением. На втором и третьем планах видно было множество мелких бесов, подпрыгивающих и приплясывающих на плечах своих хозяев. Бесы деловито выпячивали грудь, раздували бицепсы до немыслимых размеров и переругивались с соседями.

Какофония в оркестре затихла. Ещё раз взвизгнула скрипка – и настала тишина.

Свет в зале погас окончательно. Луч прожектора осветил занавес в центре сцены.

Тишина.

Рокот барабанов. Исступлённый вопль трубы из группы духовых. Занавес дрогнул и разошёлся в стороны.

На сцену вышел Мейкпис в великолепном сюртуке жатого зелёного бархата. В ответ на аплодисменты зрительного зала он раскрыл объятия, как мать своим детишкам. Два поклона балконам, один партеру. Потом Мейкпис вскинул руки.

– Леди и джентльмены, вы чрезмерно добры, чрезмерно. Прошу вас!

Аплодисменты и выкрики стихли.

– Благодарю вас. Прежде чем представление начнётся, я должен сделать особое объявление. Я безмерно рад – скажу больше, горд! – возможностью представить свою последнюю безделицу столь изысканной аудитории. Я вижу, что сегодня здесь собрались все лучшие люди империи, включая нашего признанного законодателя хороших вкусов, мистера Руперта Деверокса.