— Привет крысоловам!

Дудочник сидел прямо перед ней в глубоком кресле, положив ногу на ногу. Его темные глаза при взгляде на Мэй сверкнули красным. Он ухмыльнулся совсем как в тот раз, на Ярмарке, когда пытался всучить ей ожерелье из костей.

— Девчонка с Ярмарки, которая не из местных, — произнес он и перестал насвистывать. Толпа за ним затанцевала вразнобой и более осмысленно. — Не запомнил твоего имени.

— Шустрее надо схватывать, — произнесла Мэй. Дудочник поднялся. Его угловатое тело двигалось на удивление плавно, почти грациозно.

— Вообще-то я довольно шустер.

— Незаметно.

— Меня зовут Маттиас, — снова осклабился он и начал напевать себе под нос. Звук странным образом отдавался в костях. Движения танцоров вдруг стали опять синхроннее и глаже.

— А я Мэй, — ответила она, и дудочник взял ее за руку.

Его костлявые пальцы были на ощупь как камень — словно от игры на сотне всевозможных инструментов, а мелодия, которую он напевал, направляла, вела Мэй, будто руки партнера: она точно знала, куда он хотел ее подвинуть, как развиваться танцу.

Мэй сосредоточилась на том, чтобы двигаться не в лад, не попадать в такт с остальными.

— Что ты делаешь? — прокричала она, оглядывая колышущуюся толпу.

— Тебе не о чем беспокоиться. Я же сказал: ты не в моем вкусе. Мне нравятся высокие, достаточно опытные и с красивыми голосами. — Маттиас ухмыльнулся, касаясь рукой ее горла. — А ты, готов спорить, поешь фальшиво, — произнес он ей на ухо.

Мэй отвлеклась и снова задвигалась в ритм с остальными — волнами к его берегу. В следующий миг она прицельно лягнула дудочника под колено ногой в тяжелом ботинке.

— Ты что, кормишься этим, да? Звуки, то, как под них люди двигаются… это дает тебе магию!

Мрачные цвета клуба слегка поплыли у нее перед глазами — так отчаянно Мэй старалась не поддаваться музыке дудочника. Высохшее лицо Маттиаса обрамляли оттенки угля и пламени — словно он стоял на фоне адского зарева, только этот ад сжигал сам себя.

— Уж лучше питаться энергией, чем скармливать людей демонам, как считаешь? — спросил дудочник. — Только эта наука не дается бесплатно. Мои родители уже много лет не сказали ни слова. Зато регулярно пишут мне записочки. Говорят, что гордятся мной.

Мэй воззрилась на него.

— Ты что, украл у них голоса?

Маттиас рассмеялся.

— Кто-то должен платить крысолову, милочка. И мне не нравится, когда колдуны берут то, что покупалось дорогой ценой. Ты в курсе, что сейчас происходит на Ярмарке Гоблинов?

— Понятия не имею, — призналась Мэй. — А ты в курсе, что Круг Обсидиана разработал новую метку?

Маттиас застыл, и танцовщики — вместе с ним.

— И что она делает?

— Увеличивает силу их лидера в десять раз.

Дудочник присвистнул — этот тоненький звук прозвучал у Мэй в голове пожарной сиреной.

— И что же нам теперь делать?

— Может, пришло время поискать новых союзников, — произнесла Мэй на фоне возобновившегося гудения. На сей раз она не стала сопротивляться и задвигалась в такт остальным, отдалась музыке, но успела прошептать дудочнику в лицо: — Ник Райвз очень силен.

Гудение Маттиаса сорвалось на долгий пронзительный свист. Он закружил Мэй в руках, и она увидела, как остальные закружились одновременно с ней, как по указке хореографа — даже волосы взметнулись в тот же миг.

После долгой паузы дудочник обронил:

— Что, девочка, из огня да в полымя?

Мэй собиралась лишь на время ему подыграть, а теперь не знала, как отвязаться от ритма. Она закрыла глаза. Красный свет проникал под ресницы и распускал алые щупальца в темноте век. Ей пришли на ум страшные сказки, где людям надевали раскаленные докрасна железные башмаки, в которых они плясали, пока не падали замертво.

Голос дудочника звучал музыкой у нее в ушах.

— Уж лучше я обожгусь, чем сгорю.

Волшебная мелодия прекратилась. Маттиас еще секунду постоял перед ней, скалясь, как череп.

— Значит, у тебя есть план?

— Будет, — твердо ответила Мэй.

— Что ж, — сказал дудочник, — когда будет — зови, я послушаю. — Он попятился прочь с алого света и скрылся в тени. — Если мне понравится, может, я даже прогоню твои дурные сны.

И он исчез, не успела Мэй спросить, откуда он знает про сны. Только гул, будто шлейф, потянулся за ним в темноту, и танцовщики, один за другим, отправились следом.

Мэй глубоко вздохнула. Ее кости ломило, откуда-то навалилась усталость. Горло так пересохло, что словно горело огнем.

Когда вернулся Себ, они взяли по стакану воды и пошли наружу, где персонал включил обогреватели, а красные ленточки бутафорского огня отбрасывали на людей блики и сообщали рассеянным по территории клуба надгробиям красные ауры. Мэй выбрала каменную плиту с надписью «В память возлюбленной дочери» и уселась на нее, высоко поджав ноги.

Себ стоял и неловко смотрел на нее сверху вниз. Мэй поневоле задумалась: может, его пресловутая ершистость — лишь следствие болезненной стеснительности? Может, ему нужна была девушка, которая сможет приласкать и приголубить со словами: «Ну, ну, Себастиан, я знаю, что ты вел себя по-свински…»?

— Мэй Уэст была звездой кино в тридцатых годах, — сказала Мэй, не став его упрекать. — Она написала несколько пьес и собственных сценариев, а еще в свои сорок считалась секс-символом. Даже завела парня на тридцать лет моложе себя.

Себ как будто опешил.

— Выходит, ему было десять?

— Да нет же, — Мэй рассмеялась. — По-моему, это с ней случилось в шестьдесят. В любом случае она была потрясающей! Сальвадор Дали даже сделал диван точь-в-точь как ее губы.

— Наверное, очень маленький, — заметил Себ.

Мэй подняла глаза и увидела, что он ухмыляется себе под нос. Значит, все это время над ней втихомолку посмеивались!

Ничего, ей так или иначе не подходила роль ангела милосердия, и, несмотря на усталость, страшно хотелось танцевать. Она поставила на стол стакан, вскочила с камня и взяла Себа за руку.

— Ты неплохо ухаживаешь, когда стоишь в метре от меня. Посмотрим, каков ты на танцполе.

Мэй провела его внутрь и направилась к бару на балконе, где было лучше всего, когда хотелось развернуться.

— Все нормально? — спросил Себ с верхней ступеньки лестницы.

— Сейчас увидим, — улыбнулась Мэй. Однако у балконного бара ее улыбка исчезла, как срезанный кошелек.

У стены, полуосвещенный мерцающим алым светом, стоял Ник. При виде Мэй он поднялся и двинулся строго навстречу.

— Где тебя носило? — громыхнул он. Мэй вскипела от ярости.

— Где меня носило? — отозвалась она и бросила руку Себа, сжимая кулаки. — Да что ты тут вообще забыл? Почему я везде на тебя натыкаюсь? Неужели нельзя хоть на вечер оставить меня в покое!

Ник невозмутимо смотрел на нее сверху вниз. Мэй еле сдерживалась, чтобы не врезать ему — останавливала только смехотворность этого действия.

— Джеми не в себе, — произнес он.

Это не было ответом на ее вопросы, но ей внезапно стало не до них. Мэй принялась шарить глазами по толпе, разыскивая брата.

Обнаружить его не составило труда: в толпе на балконе танцевал только он один.

Все вокруг на него таращились, потому что он прыгал и дергался как заведенный, вертелся и размахивал руками. Его светлые волосы стояли торчком, а сам он из-за худобы напоминал припадочного Пиноккио.

— Джеми что-нибудь пил?

— Не особенно, — ответил Ник.

— Не особенно для тебя? — вкрадчиво осведомилась Мэй. — А как насчет того, кто горланил песни на Рождество и свалился под стол от рюмки хереса?

— Он сказал, что ему от этого полегчает! — огрызнулся Ник. — Откуда мне было знать?

Мэй открыла рот для отпора, но тут сквозь музыку пробился голос Себа, такой спокойный и тихий, что притягивал внимание.

— Может, сначала вытащим Джеми оттуда? Доспорите потом.

— Не будь кретином! — отрезала Мэй. Себ опешил. Она набрала воздуха в грудь. — Если я его сейчас заберу, утром он будет казниться как ненормальный.