Ее лицо оживилось, она выглядела моложе. Зигмунд продолжал держать ее под гипнозом.

– Какое событие в вашей жизни произвело на вас самое памятное воздействие?

Она не колебалась, не было также чувства страха, отвращения, лишь тонкие черты ее лица обозначили печаль, и ее щеки слегка побледнели.

– Смерть моего мужа. – Ее голос был полон эмоций, но она не заикалась, не щелкала. – Мы были в нашем любимом месте на Ривьере. Когда мы переезжали мост, мой муж вдруг осел на пол и пролежал без движения несколько минут; затем он встал и выглядел совсем хорошо. Через некоторое время, когда я лежала в постели после вторых родов, мой муж, сидевший за маленьким столиком около моей кровати и читавший газету, поднялся, как–то странно посмотрел на меня, сделал несколько шагов и упал замертво. Врачи пытались вдохнуть в него жизнь, но тщетно. Затем дочь, которой было всего несколько недель, серьезно болела в течение шести месяцев, и все это время я сама была прикована к постели с высокой температурой. – Выражение ее лица изменилось: гнев и горечь отразились на нем. – Вы не можете себе представить, какие неприятности причинил мне этот ребенок. Она была странной, день и ночь плакала, не спала, у нее развился паралич левой ноги, казавшийся неизлечимым, она научилась ходить и говорить с запозданием, какое–то время мы думали, что она будет слабоумной. По мнению врачей, у нее был энцефалит, воспаление позвоночника и не знаю, что еще!

Он обратил внимание на то, что сейчас ее дочь совершенно здорова.

– Фрау Эмми, я собираюсь устранить все воспоминания этого периода, словно они вообще не существовали в вашем уме. У вас предчувствие несчастья. Именно это страшит вас. Но ведь нет причины, чтобы вы себя истязали. Нет причины для возврата болей в ваших руках и ногах, судороги в шее, потери чувствительности… Поскольку я могу удалить все эти моменты из вашей памяти, я могу также устранить и возвратные боли.

Но она оставалась удрученной. Он спросил ее, почему она так часто впадает в меланхолию. Она ответила:

– Потому что меня преследуют родственники моего мужа. Они не любят меня. После его смерти они натравили на меня гнусных журналистов, которые распространяли дурные слухи обо мне и поместили в газетах клеветнические сплетни.

Он часто слышал подобные жалобы в клинике Мей–нерта и видел в них некую форму мании преследования. Мания это или нет, но он должен удалить такие мысли из ее головы.

Он увиделся с Йозефом Брейером в его доме в шесть часов вечера, когда, как он знал, тот кончал свою работу. Они прошлись до кафе «Курцвейль», завсегдатаями которого были в студенческие годы по той причине, что там была классная доска и на ней писались мелом послания друзьям. Маркеры этого кафе приглашались в качестве арбитров на бильярдные матчи; они были лучшими игроками в империи, и их часто просили доиграть, когда патрон отлучался по срочным делам. Как всегда, на рост–руме с кассой восседала красивая девушка, наблюдавшая за залом. Зигмунд провел Иозефа в дальний угол открытой части кафе; здесь можно было подышать свежим воздухом и спокойно поговорить.

– Йозеф, я работаю с фрау Эмми уже шесть недель. У меня даже не было выходных. Я добился прогресса по многим направлениям, но стоит вернуться через день или неделю, и у нее появляются новые образы и новые воспоминания, которые замещают устраненные. Порой я боюсь, что ее желание болеть сильнее, чем мое желание вылечить ее.

Брейер мрачно покачал головой, гладя ладонью свою бороду.

– Я знаю, Зиг, она принадлежит к числу противящихся, но шесть недель – это малый срок для излечения женщины, которая болела четырнадцать лет.

Зигмунд подумал минуту о сказанном.

– Йозеф, если бы муж фрау Эмми был жив, страдала бы она теми же симптомами? Все указывает на то, что она чувствовала себя хорошо и была счастливой. Если бы она не видела, как он упал замертво у ее ног, вырастила бы она нормально своих дочерей? Это она, пережившая удар и горе, превратила девочек в нервнобольных. Не так ли, Йозеф?

– Да, Зиг. Боюсь, что так. Почему фрау Эмми вновь не вышла замуж?

– Она утверждает, что оставаться вдовой ей велел долг; она считала, что новый брак может привести к разбазариванию состояния ее дочерей, и решила не рисковать.

Брейер слегка свистнул, размешивая сахар на дне чашки с густым черным кофе.

– Это более высокий процент, чем даже у ростовщиков, не так ли? Она сохранила состояние девочек и страдала четырнадцать лет от перемежающихся болей, а когда я передал ее тебе, была настолько плоха, что могла скончаться.

– Йозеф, однажды ты сказал мне, что, по словам Берты Паппенгейм, у нее как бы две сущности – «плохая, или вторичная, сущность», толкающая к психическим заболеваниям, и первая, или нормальная, сущность, «спокойный и проницательный наблюдатель, который сидит», как она определила, «в углу ее мозга и смотрит на все безумные дела». Для меня ясно, что у фрау Эмми два раздельных и отчетливых состояния сознания – одно открытое, а другое скрытое. В течение шести недель я наблюдал этот процесс в его расцвете; и теперь у меня есть портрет этой «второй силы» в действии. Я увидел неизвестный, неожиданный континент, область научного исследования огромнейшего значения. Йозеф, сколько несчастных, прикованных к стенам Башни глупцов, находились там по той причине, что их больной второй ум, их «плохая сущность» поборола рассудок? Сколько пациентов в клинике профессора Мейнерта повредились рассудком и сколько в приюте для душевнобольных Нижней Австрии стали эмоционально неуравновешенными, потому что у них не один, а два ума, действующих независимо друг от друга, больной ум при этом постепенно отбирает контроль от нормально функционирующего? Я знаю, фрау Эмми, бесспорно, личность с тяжелой наследственностью, но с другой стороны, Йозеф, мы знаем, что предрасположенность и наследственность сами по себе не могут вызвать такую истерию. Должен быть внешний толчок, такой, как внезапная смерть мужа, иначе наследственный изъян не может быть приведен в движение.

Йозеф Брейер покачал головой в растерянном смущении.

– Зиг, как врач фрау Эмми ты не можешь дать ей в порядке опыта нового мужа. Поэтому ты должен выкорчевать материал, с помощью которого она сама делает из себя больную. Мой тебе совет: не выписывай ее из приюта до тех пор, пока она не выразит большое желание возобновить нормальную жизнь.

Здоровье фрау Эмми улучшалось. Гипнотизер доктор Фрейд продолжал внушать, что она достаточно волевая женщина и на нее не должны действовать старые воспоминания. Он напрямик просил ее порвать с этим прошлым и разбросать обрывки по ветру.

Однажды утром он застал ее, аккуратно одетую, причесанную, с улыбкой на лице, на стуле около кровати.

– Господин доктор, я чувствую себя хорошо. Это чудесное время года, чтобы находиться в поместье. Я хочу вернуться туда, забрав с собой дочерей. Я хотела бы присоединиться к друзьям и взять в свои руки семейный бизнес. Я благодарна вам за все, что вы сделали.

В эту. ночь он не мог уснуть, рядом слышалось ровное дыхание Марты, а из–под покрывала люльки виднелась голова ребенка. Он начал беззвучный диалог сам с собой; это было тихое время, когда голова работает особенно ясно.

«Что я сделал для фрау Эмми?» – спрашивал он себя. По меньшей мере на время положил конец ее физическим болям, искоренил мысль, что ее конечности подвержены параличу или что она должна умереть, кормил ее, делал массаж, провел курс электротерапии, прописал теплые ванны, изгнал из ее головы множество отвратительных образов. Но что он сделал, чтобы добраться до корней ее проблемы? Такой конечный вопрос должен ставить перед собой каждый врач. Он был теперь готов спросить о причинах появления в умах людей идей, разрушающих этот ум. Откуда они возникают? В силу какого процесса они становятся хозяевами и воздействуют так, что превращают истинного хозяина в слугу? Мало сказать, что физическое и умственное заболевание было вызвано внезапной смертью мужа. Тысячи молодых женщин становятся вдовами; они вновь вступают в брак или остаются одинокими, работают всю остальную жизнь, воспитывают детей.