Однако он был убежден, что главная часть его открытий относительно подсознания и психоаналитической теории разумна и останется незыблемой. После всех видоизменений, которые, конечно, появятся в предстоящие десятилетия, в неприкосновенности сохранится, по крайней мере, восемьдесят процентов его работ. Они будут действенными даже для бунтующих против творца психоаналитики, мечтающих создать свои собственные, отличные, независимые отрасли терапии. Какой ученый не был бы рад достигнуть позитивных результатов в восьмидесяти процентах своих лабораторных исследований? Остальные двадцать будут восполнены молодыми умами, начинающими с того рубежа, на котором он остановился.

Оглядываясь на прошлое, он понял, что его жизнь завершила полный круг. Изначальная критика, будто его суждения приложимы лишь к венским евреям среднего достатка, звучавшая в какой–то момент, не может более серьезно приниматься, ибо открытое им подсознание признано почти во всех странах мира, среди всех рас, религий, классов, культур, верований, уровней образования.

Наибольшей наградой явилось обращение, написанное и зачитанное Томасом Манном перед Академическим обществом психологической медицины по случаю его восьмидесятилетия. Манн приехал к Зигмунду на виллу в Гринцинг и зачитал ему еще одно обращение, подписанное выдающимися артистами и писателями: Гербертом Уэллсом, Роменом Ролланом, Жюлем Роменом, Вирджинией Вульф, Стефаном Цвейгом…

«Восьмидесятилетие Зигмунда Фрейда дает нам приятную возможность передать первооткрывателю новых и более глубоких знаний о человеке наши поздравления и наше благоговение. Во всех важных областях своей деятельности, как врач и психолог, как философ и художник, этот отважный наблюдатель и исцелитель был в течение двух поколений проводником в доселе неизведанные области человеческой души. Независимый духом, «человек и рыцарь с неумолимым и строгим лицом», как сказал Ницше о Шопенгауэре, мыслитель и исследователь, знающий, как выстоять в одиночку, а затем увлечь за собой многих, он пошел своим путем и добрался до истин, которые казались опасными, потому что они обнажили боязливо скрывавшееся и осветили темные уголки. Широко и глубоко он раскрыл новые проблемы и изменил старые представления; в своих поисках и проникновениях он расширил исследование разума и сделал даже своих противников своими должниками благодаря полученному ими от него творческому стимулу. Даже если будущее изменит и исправит тот или иной результат его исследований, никогда не исчезнут вопросы, поставленные перед человечеством Зигмундом Фрейдом; его вклад в знание нельзя ни отрицать, ни замалчивать. Разработанные им концепции, выбранные им слова для них уже вошли в живой язык и принимаются как они есть. Во всех областях человеческих знаний, в изучении литературы и искусства, в эволюции религии и предыстории, мифологии, фольклора, педагогики и поэзии его достижения оставили глубокий след; и мы уверены, что если какие–либо деяния нашей расы останутся незабытыми, то это будут его деяния по проникновению в глубины человеческого ума».

Наиболее понравившимся Зигмунду посланием было написанное верным навечно Ойгеном Блеилером из Цюриха. Он покопался в своих папках, нашел письмо и зачитал последние строки:

«Всякий пытающийся понять неврологию и психиатрию, не имея представления о психоанализе, показался бы мне динозавром. Я говорю «показался бы мне», а не «кажется», потому что нет более таких людей даже среди тех, кому нравится поносить психоанализ!»

Зигмунду было трудно улыбаться, но он радовался в душе.

Когда он ухаживал за Мартой как за возлюбленной, он сказал ей, что ему нет нужды высекать свое имя на скале. Позже Эрнест Джонс назвал это «рациональным подходом». В возрасте, близком к тому, в котором умер его отец Якоб. Зигмунд был готов признать, внутренне улыбаясь, что такое желание было одним из доминирующих элементов его натуры. Имя Фрейда он вырезал на скале, которая может слегка выветриться от порывов ветра и другой непогоды, но которая устоит в веках.

В марте 1938 года Зигмунд все еще чувствовал себя в безопасности в Вене, ибо канцлер Шушниг был твердым лидером и преданным австрийцем, стойко державшимся, несмотря на угрозы и посулы Гитлера. Он принял декрет о проведении плебисцита, чтобы определить, присоединится ли Австрийская республика к «третьему рейху». Зигмунд знал, что значительная часть австрийской молодежи опьянена униформами, парадами, лозунгами нацистов, но он считал, как и все венцы среднего класса, что австрийцы отвергнут на плебисците аншлюс и поддержат независимость.

Плебисцит не был проведен. 11 марта 1938 года германская армия вторглась в Австрию и захватила ее. Германские самолеты приземлились на австрийских аэродромах. По Вене скрежетали гусеницы нацистских танков. Долго таившиеся австрийские нацисты высыпали на улицы в коричневых рубашках со свастикой.

Бюро Венского психоаналитического общества было распущено. Было решено, что тот, кто в состоянии, должен бежать. Зигмунда убеждали покинуть Вену и найти убежище у старых друзей во Франции, Голландии, Швеции, Англии, Соединенных Штатах. Он отказывался. Он писал другу, что не допускает мысли, чтобы нацисты не соблюдали правила Версальского договора о правах меньшинств. Разве евреи не были меньшинством, пусть даже не тем политическим меньшинством, которое упомянуто в Версальском договоре?

В ближайшее воскресенье он почувствовал перемену. Упрямо звонил звонок входной двери. Там стоял вооруженный отряд штурмовиков. Они ворвались в помещение, оставив в дверях одного, чтобы никто не мог выйти. Марта наблюдала, как штурмовик нервно поднимал, а затем опускал свою винтовку, стуча прикладом о паркет. Она сказала твердым голосом:

– Будьте добры, поставьте ваше ружье в подставку! Нацист был так поражен, что выполнил ее указание.

Другие штурмовики прошли в столовую. Марта невозмутимо последовала за ними.

– Присядьте, господа!

Они были удивлены, но лишь переступали с ноги на ногу.

Марта спросила:

– С какой целью вы пришли в наш дом?

Через некоторое время один из них пробормотал:

– Нам поручено конфисковать всю иностранную валюту.

Марта пошла в кухню, взяла хозяйственные деньги на неделю и положила банкноты в центре стола столовой комнаты, а затем сказала на чистейшем немецком языке, каким приветствовала в течение полувека гостей своего мужа:

– Господа, берите сами!

Штурмовики поморщились: сумма не была достаточно большой, чтобы ее можно было достойно разделить. Анна почувствовала их раздражение. Она попросила последовать за ней в другую комнату к сейфу и открыла его; штурмовики поспешно обшарили его и удалились с шестью тысячами шиллингов (840 долларов). Зигмунд, который слышал, как они громко считали деньги, вышел из своего рабочего кабинета такой обессиленный, что его опрокинул бы порыв ветра. Молодые нацисты побледнели под огнем его глаз. Они быстро ушли.

– Что им было нужно? – спросил он Марту.

– Деньги.

– Сколько они получили?

– Шесть тысяч австрийских шиллингов.

– Это больше, чем я получаю за визит.

Пришел Мартин Фрейд в сопровождении Эрнеста Джонса. Фрейды не знали, что он в Вене. Мартин выглядел так, словно побывал под прессом. Он работал над отчетностью издательства, когда банда вооруженных молодчиков, называвших себя нацистами, арестовала его, захватила всю наличность и грозила сжечь все книги. В этот момент вошел Эрнест Джонс. Его вызвали по международному телефону Дороти Бэрлингем из Вены и Мария Бонапарт из Парижа с просьбой спасти семью Фрейда, пока не поздно. Джонс был также задержан, пока не прибыл нацистский офицер и не разогнал молодых наглецов.

Семья не обсуждала больше вторжение. Мартину и Джонсу дали поесть, Джонс вполголоса попросил Зигмунда переговорить с глазу на глаз. Они прошли через угловую комнату Анны, выходившую на Берггассе, и через приемную Зигмунда в его рабочий кабинет, где он проводил личные беседы последние тридцать лет.