— Проклятые мальчишки, дьявол приберет вас к себе! — грозно кричал преподобный, после чего начинал хохотать еще громче их.

Но сейчас его мальчишек здесь не было. На самом деле проповедь преподобного слушал всего один прихожанин. Это был сидевший в первом ряду молельного зала костлявый мужчина неопределенного возраста — такому может быть от тридцати до шестидесяти, крутая южная школа увесистых кулаков и горных дорог, неукротимый, хладнокровный, крепче медных сапожных гвоздей, из тех, кто не заводится напрасно и умеет держать себя в руках. На нем были обтягивающие вытертые джинсы, стоптанные сапоги, простая синяя рубашка и огромная светло-желтая ковбойская шляпа в духе Ричарда Петти, поношенная, но сохранившая былую элегантность, надвинутая на лоб. Мужчина был не из тех, кто снимает шляпу в помещении, даже в церкви. Этот облик дополняли дорогие черные очки наподобие тех, которые обычно носил Король Ричард,[11] а также усы и бородка, хотя волосы его не были рыжими.

— Старик, давай перейдем к делу, — наконец сказал он. — Мне начинает надоедать этот спектакль.

— Тебе была поручена работа, и ты с ней не справился. Если бы мне был нужен провал, я бы послал своих собственных сыновей, черт бы их побрал. Они настолько тупы, что провал был бы обеспечен, да хранит их Господь.

— Они действительно тупы, — сказал брат Ричард, прозванный так за сходство с настоящим Ричардом Петти и за их предполагаемое общее прошлое в НАСКАР. — Но с этим все в порядке, потому что они вдобавок страшно ленивые.

— Они хорошие ребята, — возразил преподобный.

— Не совсем, — в пику ему ответил брат Ричард.

— Так или иначе, мы сейчас по уши в дерьме.

— Согласен. В конце концов, девчонка видела меня. Даже ты меня не видел. Если от тебя потребуется описать меня, ты выдашь что-нибудь вроде: «Он похож на Ричарда Петти». Так что, наверное, в ориентировке будут данные Ричарда Петти. Но к этому времени я уже перестану быть похожим на Короля Ричарда.

— Всем известно, что волосы у тебя накладные, — заметил преподобный.

— Неважно, кому что известно. Имеет значение только то, кто что видел.

— В любом случае, тебя мне рекомендовали с самой лучшей стороны три различных источника. Везде я слышал: «Он лучший. С ним никто не сравнится». Однако когда ты мне понадобился, ты потерпел неудачу.

— Есть вещи, неподвластные мне. Я ничего не мог поделать с тем, что девчонка водит машину как профи. Наверное, в детстве гоняла на картах. Катаясь на этих проклятых малышах, можно многому научиться. Спроси у Даники.[12] Впрочем, какая разница? Ты даже представить себе не можешь, сколько раз я выполнял эту работу, и никто из моих жертв не сражался так упорно, принимая столько правильных решений на бешеной скорости. Если бы в мире была справедливость, я должен был бы жениться на ней, а не пытаться ее убить.

— Совершенно верно, но, как я неоднократно указывал в своих проповедях, наш мир несправедлив. Вопиюще несправедлив.

— Одним словом, я расстроен не меньше тебя. Девчонка видела мое новое лицо, а оно мне дорого стоило, и в деньгах, и во времени, и в боли. Она единственная, кто сможет меня опознать.

— Тебе следовало изменить внешность.

— У меня не было времени. Ты мне позвонил, и я сразу же помчался за ней. Мне пришлось лезть на рожон, только чтобы ее догнать. Несколько раз я входил в поворот так, что, если бы навстречу попался груженый лесовоз, он размазал бы меня в кетчуп.

— Почему ты ее не прикончил? Ты же видел, что машина не опрокинулась. А раз машина не опрокинулась, нужно опасаться проблем.

— Я не собирался раскраивать девчонке голову камнем или перерезать горло ножом. Помимо всего прочего, в этом случае копы сразу же сообразили бы, что тут не выходка одурманенного юнца, а убийство, и тогда жди следователей из полиции штата, а то и из ФБР, а это уже серьезные неприятности. Дело сработает только при том условии, если все согласятся, что это работа какого-нибудь молокососа с куриными мозгами, любителя погонять, мнящего себя чемпионом НАСКАР. Вот чем я торгую. И есть четкая граница между тем, что я делаю, и тем, чего я не делаю. Я даже близко не подхожу к крови. Просто моя машина идет против машины того, кого мне заказали, и в этой игре победу всегда одерживаю я. Против меня никто не может устоять. Если же я буду убивать собственными руками, черт возьми, я превращусь еще в одного Грамли!

— Машина против машины, но на этот раз ты не одержал победу, брат Ричард.

— А вот это мне уже не нравится, преподобный отец. Всю эту хренотень затеял ты… ну, ее затеял кто-то другой, поскольку ума у тебя, на мой взгляд, меньше, чем у дикобраза.

— Ты очень дерзко ведешь себя со старшими, брат Ричард. К старшим нужно относиться уважительно.

— Может быть, как-нибудь в другой раз. Вся эта чертовщина выводит меня из себя. Тебе нужен лучший гонщик, чтобы выполнить определенную работу, и, если у тебя его нет, все летит к черту. Это не в твоих интересах. Так что перестань придираться ко мне, Олтон, а возьми-ка лучше двух своих сыновей или племянников, если ты отличаешь одних от других, в чем я сомневаюсь, — тех, у кого больше зубов и глаза расставлены достаточно далеко, чтобы в определенном освещении они могли сойти за нормальных людей, и пошли их в больницу. Поскольку они такие толковые молодцы и никто пока что ни о чем не подозревает, они смогут ввести девчонке в вену пузырек воздуха, и, когда он дойдет до сердца, ей каюк. Тогда все наши проблемы будут разрешены, мы сможем заняться своим делом, получим деньги, насладимся отмщением и двинемся дальше.

— Надеюсь, Всевышний не слышит неуважения в твоем голосе, — сказал преподобный. — Но если я такой тупой, как это согласуется с тем, что я уже послал двух ребят в больницу?

Верн Пай обладал даром многословия, а Эрни Грамли имел талант убеждать. Один приходился племянником, другой — сыном, хотя сами они не могли точно сказать, кто к какой категории относится, поскольку в обширном потомстве преподобного фамилии порой вводили в заблуждение. В конце концов, у Олтона Грамли было семь жен, каждая из которых родила ему по шесть сыновей, согласно какому-то библейскому наставлению, и кроме того, если верить слухам, он щедро разбрасывал свое семя среди различных сестер различных жен, причем не имело значения, замужем они или нет. Преподобный был голоден до женского пола, притом было в нем нечто такое, что женщины с готовностью отдавали ему все, чего, как им казалось, он от них хотел.

Все они — официальные и неофициальные жены, сестры и мужья, многочисленное потомство — жили вместе вдали от любопытных глаз на холме неподалеку от Хот-Спрингса, штат Арканзас. Отсюда они отправлялись на всевозможные задания, которые им поручали по всему Югу различные клиенты, доставшиеся преподобному от нескольких предшествующих поколений Грамли. Он унаследовал семейство Грамли, рядовых солдат Господа, а также различные заинтересованные стороны. Вот почему в настоящий момент они по настоянию Олтона, своего патриарха, на время перебрались в баптистский лагерь Пайни-Ридж, расположенный по соседству с шоссе номер 61 в округе Джонсон, штат Теннесси.

Верн и Эрни были более приятными по сравнению с большинством отпрысков Грамли. Каждый был по-своему хорош, и оба не слишком обильно татуированы, и преподобный, зорко замечавший любое дарование, где бы оно ни проявилось («хотя, Господи, ну почему Ты меня так испытываешь?»), постоянно побуждал их развивать свой талант. Вот так Верн стал сверхгероем своего поколения Грамли. Он был аристократом, представителем семейства Пай среди Грамли, поэтому кровь у него была голубее, чем у остальных, в ней соединились два рода жестоких негодяев из глухих районов штата Арканзас. Верн уже убивал людей и готов был убивать вновь без каких-либо угрызений совести, но он не считал себя убийцей. У него было тщеславие и гордость. Он был разносторонним преступником. Верн мог подделывать документы, заниматься вымогательством, мошенничеством, красть, промышлять разбоем, грабить банки и бакалейные лавки, убивать, избивать, и все это с одинаковой самоуверенностью. Больше всего ему нравилось разбираться с копами, и неважно, каким боком они оказывались замешаны в деле.