Она ждала упреков с его стороны, а не самобичевания.

Арвид мотнул головой, жестом велев Альруне следовать за ним. Похоже, он не хотел разговаривать рядом с часовней, этим священным местом. Дойдя до стены замка, советник герцога остановился, играя желваками. Будто слова, которые он собирался произнести, причиняли ему страшную боль.

— Моего отца звали Тир.

И вновь Альруна ожидала упреков и обвинений, но не такого. Она уже когда-то слышала это имя, но не придала ему значения. То было имя из историй, запомнившихся ей в детстве, страшных историй, но каких-то нездешних, выдуманных. Это имя не могло иметь отношение к реальной жизни. Альруна не знала, при чем тут ее дед, как бы там его ни звали. И как он связан с тем, что Арвиду теперь так больно.

— Моего отца звали Тир, — повторил он. — Он был норманном… жестоким, бессовестным, жадным. — Арвид шептал, и Альруне пришлось податься вперед, чтобы расслышать его слова. — Он обожал хаос, обожал насилие. Я мало что о нем знаю. Не знаю, как он выглядел. Не знаю, как звучал его голос. Но я знаю, что он смеялся, смеялся в тот час, когда изнасиловал мою мать, зачал меня и оставил ее истекать кровью.

Он смотрел на землю, ковыряя жидкую грязь носком сапога, словно, испачкав свою обувь, он мог избавиться от грязи в своей душе.

— Тир умер много лет назад… Он умер в день моего рождения. Но он жил во мне долгие годы. Я чувствовал в себе эту жажду разрушения и убийства, желание ударить кого-то, побить камнями, пролить чью-то кровь. Всю свою жизнь я боялся этих чувств и боролся с ними.

— И тебе удалось их побороть! — воскликнула Альруна. — Папа, все тебя уважают, и никогда я не слышала от тебя злого слова, никогда не видела, чтобы ты выказывал кому-то неуважение. Ты никогда не выходил из себя, никогда не напивался и не впадал в раж. Все говорят о тебе с почтением. Любой подтвердит, что ты порядочный человек.

Губы Арвида растянулись в печальной улыбке.

— Рядом с твоей матерью мне всегда было легко сдерживать жар в своей душе, но это пламя разгорелось и в тебе. Ты… ты была моей малышкой, милой, невинной, любознательной. Ты была моей доченькой, дочкой человека, которым я хотел быть, но уж точно не внучкой Тира.

Наконец-то Альруна поняла, почему отец вообще завел этот разговор. Почему не смотрит ей в глаза.

— Но потом я попыталась убить сына Ричарда, — пробормотала она. — И когда ты смотришь на меня, ты видишь во мне своего отца.

Арвид беспомощно поднял руки.

— В мире так много таких, как я. Детей язычников и христиан. Людей, пытавшихся примириться со своим наследством, пытавшихся принять сторону добра, убить в себе зло. Я думал… нет, я надеялся, что тебе будет легче. Что тебе не придется бороться с тьмой, подлостью, жаждой крови в твоей душе. — Он вздохнул. — Я слышал, что ты убила Агнарра, и знаю, что у тебя были причины для такого поступка. Но когда я представляю себе, как ты набросилась с ножом на этого мордоворота, как ты… — Он осекся.

Альруна долго молчала, думая об обещании, данном Гунноре. Но она решила, что любовь отца стоит того, чтобы нарушить свое слово.

— Это не я убила Агнарра, а Гуннора, — прошептала она.

Глаза Арвида расширились. Он впервые посмотрел на дочь.

— И ты взяла на себя это преступление?

— Гуннора не могла бы убить его без моей помощи, это правда. Но да, я солгала… Арфаст знает правду, как и муж Сейнфреды, Замо. Но Ричарду мы решили об этом не говорить.

Арвид кивнул.

Альруна была рада, что ей не придется объяснять отцу это решение. Ему, как никому другому, было прекрасно известно о ситуации в этой стране. Все считали Гуннору женщиной, которая принесла мир в эти земли, женщиной, защищавшей интересы датчан. Никто не должен узнать, что она убила одного из датских вождей, и неважно, что Агнарр сам был виноват в случившемся.

— Почему? — спросил он.

— Почему она убила его? — И вновь Альруна нарушила свое обещание. — Потому что он убил ее родителей. И… потому что он ее изнасиловал.

Отец судорожно вздохнул, подсчитывая, когда Гуннора уехала из Руана, когда родился маленький Ричард.

— Она сказала твоей матери, что малыш точно от Ричарда!

Альруна спокойно посмотрела ему в глаза.

— Да. Да, сказала.

— Значит, она солгала? — Арвид был в ужасе.

— Может быть, и не солгала. Может, она сама надеется на это. Конечно, Гуннора хочет, чтобы ее сын был от Ричарда. Но она не знает этого наверняка, и ей придется прожить в неведении до конца своих дней.

Они помолчали.

— Но почему? — повторил Арвид.

Только теперь Альруна поняла, что ему не важно, по какой причине Гуннора убила Агнарра. Он хотел знать, почему она помогла датчанке. И почему хранит эту тайну, способную навечно разрушить отношения Ричарда и Гунноры. Да, Альруна могла бы обвинить ее во лжи, почему же не сделала этого?

Девушка надолго задумалась. Ей многое приходило на ум, но все это казалось таким неважным.

— Я хочу выйти замуж за Арфаста, — наконец объявила она.

На мгновение все тревоги, казалось, покинули Арвида, и на его губах заиграла радостная улыбка.

— Я так давно надеялся на это! — воскликнул он.

— Папа, ты должен понимать, что я уже не та невинная малышка, которой ты считал меня когда-то. И никогда мне ею не стать. Если ты презираешь меня за это, то я ничего не могу поделать. Но ты сам сказал, что всю жизнь сражался с тьмой и злобой в твоей душе. Так почему же я не смогу? Я внучка Тира, но не только. Я женщина, безответно любившая Ричарда, но не только. Я женщина, почти убившая ни в чем не повинного ребенка, но не только.

Арвид помолчал, а затем притянул дочь к себе и заключил ее в объятия.

— Ты хочешь, чтобы Ричард бы счастлив. Поэтому молчишь. Поэтому лжешь.

Она была так рада его теплу, но все же отстранилась.

— Да. И я хочу и сама быть счастлива. Я не хочу ничего упустить в этой жизни, не хочу тосковать. Увидев смерть Агнарра, я поняла, что нельзя умереть только наполовину. И поэтому и жить нельзя только наполовину. Жизнь должна быть целостной.

Прошло много недель. Жизнь шла своим чередом, но внутренняя тревога Гунноры не улеглась. Днем женщина прилежно выполняла все свои задачи по дому, проводила время с сыном и Ричардом, но по ночам к ней приходили воспоминания. Она думала, что сможет жить с тем, что ее малыш — сын Агнарра. Она была уверена, что Агнарр не станет преследовать ее в снах, а Альруна никогда не выдаст ее тайну.

Альруна молчала, Ричард больше не заговаривал о случившемся, Арвид же заверил ее, что датчане ничего не знали о ее поступке. Бывшие сторонники Агнарра считали его трусом и предателем. Они думали, что он вернулся на север.

Но что, если кто-нибудь узнает о случившемся? Что, если столь тщательно выстроенная ею жизнь когда-нибудь развалится, точно подгнившая хижина на болотах? Что, если ее имя осквернят злые слухи? Или, что еще хуже, имена ее детей?

Гуннора подозревала, что опять беременна, и радовалась этому. По крайней мере теперь она была уверена, что ребенок от Ричарда. И все же, если она хотела светлого будущего для себя и своих детей, то нужно было лишить прошлое его власти, уберечься от злых духов памяти.

Однажды ночью Гунноре не спалось. Она встала с кровати. Спину пронзила острая боль — знак того, что ребенок растет и развивается. Но боль не остановила ее.

«Самое страшное в этой жизни — не смерть, а забвение», — говорила ей когда-то Гунгильда. И все же мать научила ее руне, дарившей забвение, — руне «уруз», второй в ряду рун. Собственно, эта руна приносила мудрость и понимание, но если ее написать наоборот, чтобы ее сила служила во вред, а не на благо, то она несла в себе незнание и слепоту.

Гуннора села за стол. У Матильды она научилась писать на пергаменте, и хотя было странно не вырезать руны на дереве, а выводить их чернилами, она приступила к делу.

Она написала руну «уруз». А потом, рунами же, написала три фразы: