— Но куда же мне пойти? Я не могу вернуться в Руан. — Впервые в голосе Альруны прозвучало отчаяние.

— Пока что не можешь. Поверь мне, пройдет время, и Ричард простит тебя. А до того тебе нужно пожить в покое и уединении, чтобы ты пришла в себя. И я знаю такое место. Конечно, жизнь там еще беднее, чем здесь. Ты будешь мерзнуть, иногда страдать от голода, носить простую одежду, которую никогда не отстирать. Но по крайней мере тебе не придется притворяться, будто твоя душа чиста, любовь к Господу огромна, а забота о нищих искренна. Там ты сможешь быть той, кто ты на самом деле. Оставайся там, сколько захочешь.

Альруна отвернулась, чтобы датчанка не увидела, как дрожат ее губы.

— Значит, ты действительно приехала, чтобы помочь мне, а не чтобы поглумиться над моим горем, — сдавленно пробормотала она.

— Ричард любит тебя как сестру. А я была бы благодарна любому, кто помог бы моим сестрам, что бы они ни натворили. И я уверена, что когда-нибудь Ричард будет благодарен мне за этот поступок. Он вновь увидит в тебе сестру.

Альруна молчала. Гуннора увидела, как дрожь перекинулась ей на плечи, охватила все тело. На мгновение датчанке захотелось обнять девушку, утешить ее. Но Гуннора сдержалась.

Когда Альруна повернулась к ней, ее лицо оставалось равнодушным.

— Ты очень любишь своих сестер, правда?

Гуннора кивнула.

— Значит, ты умеешь любить. Может быть, когда-нибудь ты полюбишь Ричарда. А может быть, ты любишь его уже сейчас.

— Да, но моя любовь никогда не будет такой сильной, как твоя. И такой чистой, какой она была до того, как ее осквернили разочарование и ненависть.

Альруна смотрела на пол, точно любовь выскользнула у нее из рук и теперь ее драгоценное сокровище оказалось где-то снаружи. Ей хотелось сохранить любовь только для себя, но великодушие Гунноры, предоставившей это чувство лишь ей одной, позволило Альруне отказаться от былой страсти.

— Если ты научилась любить, может быть, однажды я научусь не любить. Но чиста ли моя любовь… У нас при дворе выдувают бокалы из старых оконных стекол, потому что нашим стеклодувам неизвестны тайны этого ремесла и они не могут сделать новое. Поэтому все бокалы кажутся грязновато-желтыми. И все же из них можно испить ключевой воды или сладкого пряного вина. Можно и нужно!

Гуннора внимательно посмотрела на Альруну.

— Ты считаешь нас бокалами, а любовь — тем, что способно утолить жажду. Значит, когда любишь, даешь любимому то, в чем он нуждается. Тогда я действительно люблю Ричарда.

— Мне же нужно опустошить свой бокал, а для того мне понадобится пустошь, где нет людей, нет роскоши. Куда же мне отправиться?

Арфаст поехал с Альруной. Она не показывала этого, но была ему очень благодарна. Благодарна за то, что ей пришлось покинуть монастырь в сопровождении знакомого. Они долго скакали по равнине и въехали в лес. Больше всего Альруна была благодарна Арфасту за то, что в его лице не было и тени упрека. Он не винил ее за то, что она пыталась убить сына Ричарда. Не винил за то, что Альруна много лет отвергала его любовь. Он смотрел на нее с сочувствием и нежностью. Арфаст боялся глубоких чувств, оставался на поверхности, и потому ему не грозила трясина, которая есть на дне души у любого человека.

Да и Альруне не хотелось спускаться в это болото памяти. Она молчала, наслаждаясь тишиной.

Лес очнулся от зимнего сна, но пока не нарядился в весенние одежды. Земля еще не зазеленела, оставалась холодной, даже звери еще не очнулись от зимней спячки. Слыша перестук копыт, с веток взлетали птицы. Пару раз по тропинке пробежали лисы, взобрались по шершавому стволу белки. Когда Альруна в последний раз была в лесу, она не видела всего этого, ведь все ее помыслы были устремлены только к Ричарду.

— Почему? — Только произнеся это слово, Альруна заметила, что сказала это вслух.

— Что? — переспросил Арфаст.

Она пожала плечами. Весь мир держался на таких вопросах, точно на подпорках. Почему мы живем, почему умираем, почему можем быть счастливыми, почему можем жить дальше, даже если мы несчастливы? И поскольку ответов на эти вопросы не было, подпорки мира шатались и людей мотало из стороны в сторону.

— Почему ты не презираешь меня? — спросила она.

Арфаст задумался.

— Ты не злая, — просто ответил он.

«Нет, — подумала Альруна. — Это ты не злой, Арфаст, и потому не видишь зла во мне, не видишь холода, не видишь тьму».

— Я не хочу, чтобы ты дальше ехал со мной, — объявила она.

— Но не могу же я…

— Можешь. Когда мы будем почти у цели, оставь меня. Я благодарна Гунноре за то, что она предложила мне пожить у ее сестры. Но она говорила, что там меня ждет простая жизнь, в бедности и одиночестве. Я сильна, я справлюсь. Может быть, когда-нибудь я даже буду гордиться этим. Но мне не стать счастливой в этом лесу. И я хочу, чтобы, вспоминая меня, ты видел образ благородной дамы, чьи руки не созданы для тяжкого труда, только для плетения гобеленов. Видел образ женщины, жаждущей счастья, не сломленной горечью. Образ красивой женщины, не изуродованной нищетой.

Неизвестно, понял ли Арфаст, почему она просит его об этом, но в конце концов рыцарь кивнул.

— Для меня ты навсегда останешься красавицей, и неважно, во что ты одета и чем занята.

Альруна вздохнула. «Значит, вот как пахнет одиночество. Влажной корой, пряной землей, подгнившими листьями, сыростью. Терпкий и немного сладковатый аромат».

И вдруг, невзирая на все недоверие к Гунноре, Альруна поняла, что обретет тут новые силы. Тут, среди этих созданий, научившихся выживать в полумраке.

996 год

Агнесса была потрясена. Слишком уж много событий для одного дня: загадочные руны, две тайны герцогини, испуг Вивеи…

А теперь мама говорит, что когда-то совершила нечто очень плохое! Сложно было представить, что благочестивая герцогиня совершила некий грех, но чтобы мама тоже проявила слабость? Быть того не может! И все же женщина продолжала говорить, сбивчиво и невнятно, так что Агнесса едва ее понимала.

— Я позволила себе увлечься… К счастью, до беды не дошло… Я до сих пор не могу себе простить… А главное, простить то, что я потом…

Она осеклась.

Агнесса шумно вздохнула. Ей хотелось спросить, что все это значит, но заговорить об этом казалось ей неправильным, почти святотатственным. Она могла лишь надеяться, что мать сама откроет ей правду. Но та погрузилась в воспоминания, задумчиво глядя на злосчастный свиток, словно позабыв о присутствии дочери.

— Что ты теперь будешь делать? — нетерпеливо спросила Агнесса. — Уничтожишь свиток? А как же монахи? Они не оставят свои намерения навредить герцогу.

— Да, боюсь, что так. — Взгляд матери прояснился. Она свернула свиток и спрятала его в вырезе платья. — Тут никто не осмелится его искать, особенно церковники. — Ее губы растянулись в улыбке. — Пусть герцогиня сама решает, что с ним делать. А монахи… Я поговорю с Дудо, капелланом. Он знает… об одной тайне и поможет нам все уладить.

— А если они что-то натворят, прежде чем мы успеем им помешать?

— Да, нам нужно торопиться. Пойдем в покои герцогини, проверим, все ли в порядке.

Агнесса последовала за матерью. Она сердилась, ведь ей так и не удалось узнать обе тайны герцогини, но в то же время была очень довольна: мама не обращалась с ней как с маленькой девочкой, она полагалась на помощь Агнессы, чтобы защитить страну и будущего герцога. Едва ли Агнессе приходилось когда-либо переживать столь важные события.

И, может быть, если им удастся первым найти второй свиток, чтобы спрятать его, Агнесса сможет увидеть, что там написано, и узнает о прошлом герцогини.

Но до комнаты герцогини они добраться не успели.