Он ничего не сказал, только шагнул вперед. А потом все-таки заговорил.

— Мой отец прибыл в Нормандию с королем Харальдом, — хрипло начал он. — Ему обещали землю, если он останется. Столько пахотной земли, сколько он пройдет с горящим факелом за один день. Земли было достаточно, чтобы не голодать, но мало, чтобы разбогатеть. А ведь ему сулили богатства!

— Мои родители тоже думали, что тут их ждет лучшая жизнь, но они попали тебе в руки!

Она дышала все тяжелее, и Агнарр, казалось, слышал ее сердцебиение, такое неровное, такое испуганное. Он поднял руку и погладил ее по волосам, грязным и всклокоченным. Девушка не сопротивлялась. Она повернулась к своим младшим сестрам.

— Уходите! Уходите отсюда! — воскликнула она.

Девочки не решились перечить ей, да и Агнарр их не останавливал. Ему хотелось остаться с ней наедине, не было никакого смысла оставлять здесь детей.

Но когда Гуннора повернулась к нему, на ее лице не было и следа паники. Агнарру почудилось, что его рот наполнился чистой водой, освежающей, но ледяной.

— Как тебе это только удается? — потрясенно спросил он.

Его вопрос ее не удивил.

— Ты не знаешь, как меня зовут, — прошипела Гуннора. — Ты не знаешь, кто я такая. Не знаешь, что я умею. Если ты убьешь меня, это буду не я.

Агнарру едва удалось сдержаться. Берит оставила ему безжизненную оболочку, а теперь тем же грозила и черноволосая датчанка.

Но она не казалась достаточно сильной, чтобы убить себя ему назло. В ней мало силы, мало презрения к смерти, мало… глупости.

«И я знаю, кто ты такая, — подумал он. — Ты цепляешься за жизнь, какой бы эта жизнь ни была»

— Кто сказал, что я убью тебя? — громко спросил он, отпуская ее волосы. — Я дождусь, пока ты будешь молить о пощаде.

996 год

В часовне, куда вошли девочки, находилась реликвия — сосуд с кровью Христовой, найденный в дупле смоковницы, которую когда-то прибило к берегу не подалеку от города. Для сохранения этой реликвии отец теперешнего герцога и приказал построить эту церковь.

Агнесса часто думала о том, как выглядит кровь в этом сосуде. Она алая? В конце концов, она же текла в теле Спасителя. Или черная, запекшаяся, как кровь на ее коленках, когда она, бывало, расшибалась во время игр?

Как бы то ни было, Агнессу пугала близость крови Христовой. Но сегодня эти странные письмена на свитке пугали ее еще больше. Эмма подвела ее к пожилой женщине, которую ожидала встретить в часовне. Вивея проводила здесь дни и ночи. Уже много лет она страдала от боли в спине и часами стояла на коленях, молясь об облегчении. Конечно, Агнесса знала, что Бог милостив и может исцелить человека даже от самой страшной болезни, а если и не Он сам, то Матерь Божья или святые. Но иногда Агнесса не могла отделаться от впечатления, что боль в спине у Вивеи прошла бы, если бы женщина меньше стояла на коленях. Невзирая на периодические боли, старушка была очень приветливой и доброжелательной. Вот и сегодня, увидев девочек, она улыбнулась им и подмигнула. Говорят, с возрастом люди забывают о мир ских богатствах, но Вивея всегда носила дорогие украшения. Агнесса не знала никого, у кого было бы столько цепочек, колец и браслетов. Когда старушка поднялась, все ее украшения звякнули, точно кольчуга.

Однажды она подарила Агнессе цепочку, но девочка не решалась ее носить, боясь потерять. Вивее же такой страх был неведом. И все же — ее можно было напугать. Когда Эмма молча протянула ей свиток и старушка увидела, что написано на пергаменте, ее лицо побелело. Она не сразу разобрала письмена — в часовне царил полумрак, да и зрение уже подводило женщину, но, разглядев руны, она в ужасе зажала рот ладонью.

— Откуда это у вас, девочки? — спросила Вивея, перекрестившись.

Ее родители были язычниками, и Вивея приняла христианство уже взрослой, но считалась очень набожной. Она часто рассказывала детям истории о христианских добродетелях. Агнессе вспомнилась судьба некой крестьянки по имени Мария, о которой ей как-то рассказывала Вивея. Мария часто жаловалась на то, что ее муж слишком много жертвует на церковь. Она богохульствовала, и однажды ее язык удлинился, раздвоился и прирос к ушам. В отчаянии Мария отправилась в Фекан, помолилась в церкви о прощении, и Господь избавил ее от страданий. После этого Мария никогда не возражала против пожертвований на церковь. Истории Вивеи должны были напугать детей, но Агнессе от них становилось смешно.

Впрочем, сегодня ей было не до смеха.

— Ты можешь прочитать… эти руны? — взволнованно спросила девочка.

— Моя мать знала руны. И Гуннора тоже, — прошептала Вивея. О своих умениях она умолчала.

Эмма указала на повторяющиеся символы.

— Это имя, да?

Вивея долго смотрела на письмена.

— Что тут написано? — не удержалась Агнесса. — Это проклятье? На этого человека наслали злые чары?

Вивея покачала головой.

— О господи! — Женщина побелела. — Никто не должен узнать, что тут написано. Нужно спрятать этот свиток там, где его никто не найдет. И вы никому не должны говорить об этом, понимаете?

Она беспомощно уставилась на девочек. Старушка была в таком отчаянии, что Агнессе захотелось заверить ее, что они помогут ей сохранить эту тайну. Но девочка понимала, что этого недостаточно. Спрятать свиток, все замолчать — так им не остановить тех двух монахов.

Заговорить об этом решилась Эмма.

— Боюсь, этим делу не поможешь. Об этом свитке знают брат Реми и брат Уэн. Что… что же тут такое написано, о чем никто не должен узнать?

965 год

Агнарр оказался терпелив, не набросился на нее сразу, а отвел в хижину, маленькую, темную, с низким потолком и замком на двери. Гуннора осталась одна. Она выглянула наружу в щели между досками, но разглядела только вооруженных мужчин, ходивших по двору. Ее сестер нигде не было. Гуннора беспокоилась о них, но в то же время была рада, что не слышит их плач. Она не выдержала бы этого, их слезы сломили бы ее. Удивительно, что ее сердце до сих пор бьется — после всего, что она узнала.

Ее родителей убил северянин. Человек, разделявший ее веру в богов, сохранявший обычаи, которые ненавидел Ричард. Гуннора закрыла глаза. Истина была подобна мечу, разрубавшему все, что приближалось к нему: упрямство, с которым девушка придерживалась старых традиций, ее презрение к Ричарду, тоску по утраченной родине.

Что ей осталось после удара этого меча?

Достаточно было открыть глаза, пройти взад-вперед по тесной комнатенке, подумать над тем, как выжить самой и как спасти сестер.

Но как бы она ни хотела выбраться отсюда, это представлялось невозможным. Невозможно бежать из этой хижины, невозможно скрыться от воинов, ни сейчас, когда светило солнце, ни ночью.

Остановившись, Гуннора присела на корточки и нацарапала на земляном полу руну «эйваз», руну смерти, и имя Агнарра рядом. Сработает ли руна, если ее не вырезать в дереве? А главное, сработает ли руна, если Гуннора будет сомневаться в ней?

Вечером в комнату вошла девушка, жившая среди воинов. Она принесла Гунноре миску с кашей и кружку козьего молока. Заметив руну на полу, девушка так испугалась, что выронила миску и выбежала наружу.

Гуннора посмотрела на кашу, рассыпавшуюся по полу рядом со смертоносной руной. Может ли руна отравить еду?

Нагнувшись, она собрала кашу в миску и съела ее с комьями земли. Нужно было набираться сил, к тому же Гуннора знала, что ничто так не отравляет человека, как ненависть. То, что все эти годы она ненавидела не того человека, не ослабляло это чувство, и им нужно было воспользоваться, чтобы выжить.

Гуннора как раз доела, когда на руну вновь упал вечерний свет из дверного проема. Человек, вошедший в хижину, остановился перед ней. Гуннора не поднимала голову, уверенная, что это Агнарр. Она не хотела показывать ему, насколько ей страшно. Но ничего не происходило. Перед ней стояла пожилая женщина с едва тлеющей лучиной в руке. Легкий ветерок развевал ее седые распущенные волосы. На женщине не было головного убора, как полагалось старухам, да и глаза ее оставались молодыми. И злыми.