Герман мрачно смотрел на ладанку. Оба, как по команде, остановились у трактира «Золотое яблоко», потому что ноздри им щекотал соблазнительный запах жаркого, которым тянуло из дверей. Длинный Ганс беспокойно повел носом.
— Вот бы отведать кусочек.
— Что верно, то верно. Как думаешь, нет ли у трактирщика надобности в сломанном пистолете? Или в Плутархе? Может, он большой любитель чтения и поклонник древних греков.
— А может, у него еще и зубы болят? Цепочка-то, надо быть, из чистого серебра?
— Вроде бы да. Единственное мое наследство от матушки. Ты не так глуп, как кажется с виду, Длинный Ганс. Цепочки, вероятно, хватит на суп с корочкой хлеба. Ведь, кроме распрекрасных улыбок, платить больше нечем.
— Спинами разве что.
— Великий муж должен уметь хоть чуточку рисковать. Вперед, с Богом!
Погребок был почти пуст. В углу дремали два красномундирных гренадера из городского гарнизона. Их шапки, будто сахарные головы, красовались на столе среди оловянных кружек. У стойки шептался с трактирщиком какой-то еврей в шляпе и желтом кафтане, с маслянисто-черными пейсами на висках. Шушукаясь с хозяином, еврей поблескивал бойкими глазами-перчинками — видно, история была смешная. Хозяин хрюкал, сдерживая смех, и с любопытством разглядывал новых посетителей. Герман, точно испанский гранд, развалился на колченогом стуле и учтиво постучал по столешнице.
— Сюда! Эй! Человек! Ты что же, остолоп, христианами пренебрегаешь?!
— Пастор, — прошептал Длинный Ганс, — какая муха вас укусила? Ведь вконец осрамимся!
— Ничего ты не понимаешь. Благородные господа ведут себя именно так, уразумел? Уж я-то знаю, бывал в обществе.
Трактирщик метнулся к ним с бутылками и стаканами. Круглый живот под фартуком подрагивал отголосками веселья. Он поклонился, обмахнул стол, расставил бутылки. Еврей спрятал руки в рукава кафтана и блестящими глазками наблюдал за этой сценой.
— Ваша милость, тысячу раз прошу о снисхождении. Лучшая моя мальвазия, если угодно. Курица уже на вертеле, мигом будет готова. Не желаете ли щуки? Пирога с птицей? Сию минуточку. Терпение, судари мои, терпение…
Герман локтем подтолкнул в бок Длинного Ганса.
— Ну, теперь что скажешь? Помогло!
— Не по душе мне это. Подозрительно как-то. Может, смоемся?
— Еще чего. Ты что, не слышишь, как пахнет курицей? Спасибо, добрый человек. Только вот один пустячок. Оплата…
— Ни слова, ваша милость! Ни слова. Все уже оплачено, притом щедро. Сию секунду подам пирог.
Хозяин устремился на кухню. Еврей наклонился к стойке, потягивая ликер. Один из гренадеров громко всхрапнул и, вздрогнув, проснулся. В погребке царил зеленоватый полумрак. Муха, жужжа, билась в оконное стекло.
— Пастор, может, все-таки уйдем, а? Что-то тут нечисто.
Герман медлил. Кто-то за нас заплатил. Кто? И почему? Странно. И где я раньше видел этого еврея? Темная история.
— Идемте, ради всего святого, пока не поздно. Пастор!
В этот миг вбежал хозяин, неся дымящийся, с пылу с жару, пирог. Корочка аппетитная, золотисто-румяная. Он проворно водрузил пирог на стол и подлил им вина.
— Кушайте на здоровье!
— Послушай, добрый человек, кое-что здесь меня слегка интригует. Кто таков, собственно, наш неведомый благодетель, оплативший сей княжеский пир?
Хозяин побагровел, давясь от смеха. Веселье сотрясало его жирное брюхо. Он закрыл лицо фартуком и утер потный лоснящийся лоб.
— Ох, ваша милость, помираю… Насмехаться изволите над простым человеком. Неужто вы, именно вы, не знаете вашего благодетеля…
И он разразился хохотом. Герман вонзил нож в горячий пирог и принялся рассеянно жевать нежно-розовую начинку. Забавно. Кто-то развлекается за наш счет. Но пирог и впрямь восхитительный. У генерала я такой вкуснотищи не едал. Восхитительно.
— Моего благодетеля… Да, пожалуй что и не знаю…
— Шутить изволите, ваша милость.
— Пастор, не ешьте! Вдруг отрава!
— Ты с ума сошел! Пирог на славу. И вино тоже. Нектар и амброзия.
— О, ваша милость, счастлив слышать. Сейчас же подам еще бутылочку. Курица будет готова сию минуту.
Длинный Ганс не устоял. Огромная лапища ухватила горбушку пирога, челюсти заработали. Хозяин метался туда-сюда. Трапеза разворачивалась у них перед глазами пестрым волшебным ковром. Пустые бутылки шеренгами выстраивались на полу. Гренадеры пробудились, выпрямились на стульях. С открытым ртом оба следили, как Длинный Ганс с бешеной скоростью уничтожает изобильную снедь. Герман со стоном расстегнул сюртук и уставился в пространство, по-жабьи выпучив глаза от цепенящей сытости. Длинный Ганс проглотил последний кусок вишневого пирога и, причмокивая, облизал перепачканные вареньем пальцы.
— Ганс!
— Да, пастор?
— Время чудес еще не миновало.
— Похоже на то.
— А ведь я иной раз сомневаюсь в благости Провидения, всемогуществе и справедливости. Высечь бы меня следовало.
— Ха! За этим дело не станет.
Герман поднял голову. Прямо перед ним стоял еврей, улыбаясь точно кот на солнцепеке. Веселье сверкало в его острых карих глазках. Гренадеры не спеша встали и подхватили шапки.
— Что за глупости! — вскричал Герман. — С какой стати ты мешаешь честным христианам обедать?
Еврей с насмешливым смирением отвесил земной поклон. Один из гренадеров подошел к двери и стал там с мушкетом наперевес. Господи, это еще что такое? Где хозяин? Исчез. Провалился сквозь землю.
— Что все это значит?
— Сейчас поймете.
Еврей вытащил из рукава какую-то бумагу.
— Счет, ваша милость. Пора платить. Черкните-ка ваше имя.
— Вздор! Счет оплачен.
— Само собой! Я и оплатил. Вашим вербовочным задатком. Вот чернила и перо. Ну! Подписывайте.
— Вербовочный задаток…
— Ну, черт побери, живей, не стоять же мне тут до вечера. Подписывайте!
Герман пробежал глазами бумагу.
— Вербовочный контракт?
— А что же еще? Фриц, болван, помоги-ка снять кафтан.
— Господи Иисусе… Фельдфебель…
Фельдфебель швырнул парик в угол и скинул кафтан. И все это время, моргая и злобно гримасничая, сверлил взглядом свои жертвы.
— Ха! Старые знакомцы! Верно я говорю? Никак вы удивлены, пастор, а? Подписывайте, черт побери, я спешу.
— Никогда!
— Ладно, тогда в тюрьму. Беглый пастор. Славно, славно. А счет оплачен вербовочным задатком. Хищение казенных средств. Штрафом не покрывается. Ну! Подписывайте.
— У меня освобождение…
— Уже нет. Раньше, может, и было, но теперь уже нет. На беглых священников охота разрешена. И на беглых слуг тоже. Верно я говорю? Нет у вас никакого освобождения. Подписывайте!
— Я отказываюсь.
— Ну-ка! Фриц! Гельмут! Возьмите молодчиков под стражу. В тюрьму. Обоих. Порка. Хлеб и вода.
— Может, все же договоримся полюбовно?
— Подписывайте.
— Неужели нет другой возможности?
— Возможностей две. Служить королю на поле чести. Или гнить в Шпандау, на хлебе и воде.
— Лучше уж Шпандау, — пробурчал себе под нос Длинный Ганс.
— Давайте. Не ерепеньтесь. Подписывайте.
— Мне надо подумать.
— Глупости. Подписывайте, и дело с концом.
Герман сдался, с глубоким облегчением, как во сне, когда, резко обернувшись, кидаешься в лапы чудовищного преследователя. Отвращение завладело им, и все теперь было безразлично. Уже наполовину скованный льдом отвращения, он неловко схватил перо и нацарапал на контракте свое имя. Потом обмяк на стуле, свесив мотающуюся голову чуть не до колен. Длинный Ганс укоризненно глядел на принципала, который в трудный час предал его. Фельдфебель дрожал от нетерпения, как такса возле барсучьей норы.
— И ты тоже! Ну! Подписывай!
— А без этого нельзя?
— Подписывай, — невнятно выдохнул Герман. — Бунт бессмыслен. Я знаю, так и должно было случиться.
— Я же не умею писать.
— Поставь крестик.
Длинный Ганс с трудом накарябал первые буквы своего имени. Фельдфебель выхватил у него бумагу и залюбовался бесценными подписями, глаза его злорадно сверкали.
