Безоблачными вечерами они с Даной надевали свитера и, прихватив бутылку вина и чашку оливок, садились на веранде. Посиделки кончались, лишь когда в бокалы нечего было наливать, а от оливок оставались одни косточки. Мартен и Дана говорили без умолку. Так много было у них в прошлом и столько интересного в будущем, что они никак не могли наговориться. Господи, откуда только взялась такая беспечность! Неужели жизнь ничему их не научила?

Фейн поспешно отогнал от себя вредную мысль и вернулся в дом. На минуту задержался в гостиной, размышляя, не посидеть ли еще над фотоальбомами, но лампы уже были выключены. Зажигать их вновь не хотелось, в темноте было приятнее. Из сводчатого прохода в другом конце комнаты на пол, прямо под ноги, падала полоса неяркого света. Мартен зашагал по ней, как по дороге.

Свет провел его мимо кабинета в спальню. И спальня, и кабинет тоже выходили на веранду.

Раздевшись, Мартен лежал в темноте без сна, наблюдая за паутиной теней на потолке. Жаль, что поторопился созвониться с Ромой. Они могли бы встретиться сейчас, поговорить, за беседой прошла бы часть ночи. Рома не стала бы возражать, заметив, что он намеренно тянет время. Она бы поняла.

Фейн вернулся мыслями к Вере Лист. Случившееся, должно быть, потрясло бедную женщину до глубины души. Хотя Вера не отступала перед невзгодами, в ее интонациях слышались нотки отрицания. Ни один человек не способен существенно влиять на то, что с ним происходит, но Вера потеряла даже эту малую толику контроля, и жизнь ее никогда уже не будет прежней.

Фейн прислушивался к шуму дождя на веранде, пока не растаяло время и не подкрался сон.

— В прошлой жизни ты, наверное, был женщиной, — сказала Элиза.

— Ни в коем случае.

— Откуда такая уверенность?

— Поверь, Элиза, я знаю.

Застекленная комната на вершине холма уступом врезалась в ночь над Саусалито. По ту сторону залива в тумане тускло светились огни Сан-Франциско.

Элиза все еще не могла успокоиться, взять себя в руки после случившегося. Она безотчетно пыталась подавить возникшее смятение. Чем бы ни обернулся их роман в будущем, не стоило о нем так переживать. Отношения постепенно ухудшались, и убеждать себя в обратном бесполезно. Любовник, похоже, и сам догадывается.

— Мой психоаналитик дала мне прочитать статью об одном персонаже греческой мифологии, — сказала Элиза. Она сидела, почти уткнувшись лицом в стеклянную стену, и стекло вибрировало от ее голоса. Мужчина лежал на диване за спиной Элизы. — Его звали Тиресий. Однажды он по недоразумению превратился в женщину, а семь лет спустя — обратно в мужчину. Когда между Герой и Зевсом возник спор о том, кто получает больше удовольствия от секса, Зевс сказал — женщины, а Гера — мужчины. Спросили Тиресия. Тиресий ответил, что удовольствие женщины… в девять раз сильнее.

В ответ — молчание. Отражение мужчины поднесло к губам бокал с вином и сделало глоток.

— За то, что Тиресий принял сторону Зевса, Гера лишила его зрения, — продолжала Элиза.

— Веселенькая история, — протянул мужчина. — Получается, если я разобрался в том, как устроены твои мозги, значит, был женщиной в прошлой жизни?

— Нет. В точности знать, о чем думает женщина, вредно. Вот что я хотела сказать.

Любовник хотел было возразить, но сдержался. Решил сначала разобраться, что стоит за легендой, — уловить не смысл, конечно, а настроение партнерши. Для него их отношения — не более чем интеллектуальная эквилибристика. Чтобы понять это, Элизе понадобилось несколько месяцев.

Они оделись и допивали вино перед возвращением в город.

— Ты сказала «вредно»? Вредно?!

Элиза выдержала паузу, пытаясь угадать, к чему тот клонит.

— Ты серьезно? Что тебе не нравится? Страсти через край?

В вопросе прозвучала нотка самодовольного хвастовства, но Элизе послышалась в нем тень сомнения. Или показалось?

Все еще не собравшись с мыслями, Элиза нашла в себе силы открыто заявить о своих чувствах.

— Ты чересчур забегаешь вперед, — сказала она, досадуя на легкую дрожь в голосе. — Не надо проникать так глубоко.

Элиза видела, что смысл сказанного был правильно понят. Она не играла в метафоры и не имела в виду секс.

Отраженная в стекле фигура мужчины поднялась с дивана и подошла сзади. Даже по отражению видно, как он красив. Когда любовник шагнул в полосу мягкого света, в его шевелюре мелькнули выгоревшие на солнце пряди. Мужчина остановился рядом с Элизой перед стеклянной стеной, в полумраке. Она смотрела на залив, он тоже, Элиза чувствовала, что партнер подстраивается, пытается восстановить психологическую связь, от которой ее теперь бросало в дрожь.

— Скажи, каким я должен быть? Как мне… укротить себя?

Мужчина постепенно обретал привычное равновесие, и, наблюдая этот процесс, Элиза все больше теряла самообладание.

— Нет, я правда не понимаю, — продолжал он, — почему наше… взаимопонимание вызывает у тебя такой… дискомфорт.

Элиза обернулась, мужчина повторил ее движение. Они оба, словно зеркальные отражения друг друга, все еще держали винные бокалы. Рядом с любовником, тенью на массивном стекле, сидел его двойник. Мрак! Элиза, даже не глядя, чувствовала, что тут же находится и ее собственное отражение. Четыре фигуры — и один разум на всех!

Надо было хорошенько обдумать следующую реплику. Чтобы выиграть время, женщина поднесла к губам бокал с вином. Мужчина повторил жест, возможно, не задумываясь, — так зевок одного вызывает зевоту у других. Они синхронно отпили из бокалов. Элиза чуть не вскрикнула.

— Проблема не в том, что между нами общего, — наконец выговорила она, не в силах унять дикий трепет в груди. — А в том, чего ты меня лишаешь.

На лице мужчины отразилось недоумение. Его сконфуженная реакция почему-то вернула Элизе утраченный душевный покой.

— Я? Лишаю?

— Ты можешь угадывать мои мысли.

Он открыл было рот, но промолчал.

— Ты можешь предвосхищать мои желания.

Мужчина слушал.

— Ты можешь договаривать за меня начатые фразы.

Любовник ждал продолжения.

— Но ради Бога, не трогай мои мозги. Оставь мне место, где я могу побыть одна… когда захочу.

Светловолосый мужчина сидел в гостиной дома в Си-Клифф с компьютером на коленях и перечитывал заметки психоаналитика. Взгляд мужчины оторвался от экрана и остановился на огнях моста Золотые Ворота по ту сторону стеклянной стены. Огни постепенно исчезали в мертвенно-серых испарениях залива.

Пятнадцать минут четвертого утра. Он перевел взгляд на экран с одним из любимых пассажей в заметках Веры Лист о первых сеансах с Элизой Керрин. Отрывок был написан больше года назад, но в анализе поведения Элизы по-прежнему играл ключевую роль.

«Ужас. Я не нахожу другого слова для этой истории, ее невозможно слушать без содрогания.

Элиза сидит на диване, истерзанная воспоминаниями, собственными словами и мыслями. Мне больно смотреть ей в глаза, они опухли от слез. Элиза мнет в руках салфетку, катает, сжимает ее до размеров виноградины.

Элизе было девять лет. На полке с разным хламом в будке передвижного парка аттракционов в пыльных окрестностях Барстоу девочка заметила зеленого стеклянного голубя. Птица должна была стать призом победителю в какой-то азартной игре, и ребенок даже не мечтал завладеть чудесной вещицей.

Элиза попросила будочника дать ей подержать голубя. Тот смекнул, что она послужит хорошей рекламой для завлечения простофиль, посадил ее на стойку и вручил игрушку. „Попытайте счастья, выиграйте голубя для юной леди“, — кричал он зевакам.

Стеклянный голубь был прекрасен. Его наполняли пузырьки и завихрения изумрудного света, они очаровывали девочку, переносили ее в неведомые, невообразимые края. К ней вдруг впервые в жизни пришло ощущение душевного покоя. Она не знала, что чувство это зовется надеждой, но не могла представить себе дальнейшую жизнь без этой радости.