– Как бы мне выбраться отсюда, – буркнула Милена, нехотя приняв как данность то, что на Черну пока не стоит надеяться. – Как бы добыть серебра, настоящего живого серебра… хоть пригоршню.

От сказанного сделалось пасмурно на душе. Полную пригоршню серебра за свою жизнь Милена видела лишь единожды. Двенадцать лет назад. Тогда Светл, еще совсем пацан, добрался до сокровищ кладовой, где хранилось оружие взрослых ангов. Ключ на видном месте остался случайно… почти. Кладовую запер, сложив там оружие, гостивший у Тэры второй анг зенита. Он был совсем старик, и он застал времена, когда зенит еще был таков, каков он и должен быть.

От мыслей о необходимости убрать ключ анга отвлекла, конечно же, Милена. Тогда она выглядела сущим ребенком, однако уже умела пользоваться выигрышной внешностью. Старик улыбался, баловал девочку сладким и охотно рассказывал о своей молодости – такова любимая тема всех немолодых. Они всматриваются в прошлое, не замечая бед и созерцая лишь залитое солнечным светом счастье, увы, невозвратное, как и сам давний день…

Светл в единый миг сцапал запретный ключ и помчался, задыхаясь от счастья – сегодняшнего, горячего, детского. Теперь-то он дотронется до знаменитого клинка полудня! Говорят, более ста лет седой анг непобедим, а рудная кровь в его ладонях сохраняет упругую и грозную силу. Как же это желанно – коснуться, понять, проникнуться… Клинки порою тоже нуждаются в исцелении. Но нет в нынешнем оскудевшем мире ни единого мастера, способного выслушать гудящую сталь и понять хоть что в её нечеловеческих горестях и бедах. Отчего зарастает рыжим налетом руда, хранимая бережно и умело? Что затупляет, даже ломает неодолимый в бою меч? Какая сила выворачивает его с удобной, вроде бы, рукояти?

Светл скользнул в кладовую и долго стоял, вздрагивая от озноба предвкушения. Он ждал, когда глаза привыкнут к скудному свету. Лишь затем мальчик отважился мелкими шагами подойти к стене. Он поклонился – сам так рассказывал – и осторожно тронул рукоять великого и несравненного Полудня, шепча слова прошения о разговоре.

Почему кровь земли, перелитая в форму клинка, сочла слова – обидой? Может, великий меч лишь казался молодым, лишь выглядел безупречно ухоженным, но в сердцевине был столь же стар, как и его воин, а значит, несколько сонлив и глуховат…

Полдень отозвался на слова резко и совсем не так, как ожидал мальчик: рука болезненно вывернулась, прирастая к рукояти и распространяя мучительную судорогу на плечо, спину, бок. Полдень пожелал подчинить чужака, не считаясь ни с чем. В первый миг Светл не понял намерения рудной крови, а затем ужаснулся и закричал. Собственная рука, сделавшись чужой, норовила перевернуть рукоять и нацелить острие в горло.

Когда старый анг вбежал, Светл уже булькал алыми пузырями, корчась на полу. Милена помнила картинку так ярко, что даже теперь испытала мгновенную тошноту – и сразу вспомнила сменившее её ледяное, зимнее отчаяние. Она желала не того! Всего-то вздумала проучить выскочку. Явившись к воротам Файена без вины и права, Светл с поистине лесной простотой улыбнулся хозяйке и проговорил, вычесывая пятерней травинки из бурых косматых волос: «Вроде, лечить я годный, так чего ж зазря время извожу? Учите».

Светл не показал себя первым среди бойцов, но душа его была широка и распахнута каждому, люди улыбались ему – как сама Тэра в тот первый день. Звери неуверенно переминались на лапах и прятали клыки, глотали рычание, чтобы снова блеснуть белизной зубов, но уже не как врагу или добыче, а как равному, от одних корней произрастающему в общем лесу жизни.

Милена чуяла, что для простой и вроде бы необоримой обаятельности Светла есть край, что за этим краем – пропасть, неведомая самому мальчишке. Чего она желала, подстроив шалость? Столкнуть Светла в пропасть, обречь на гибель? Нет. Скорее – крепко толкнуть, чтобы он пошатнулся и понял свое место – на краю! Чтобы узнал страх, порой очень важный… Чтобы не смел улыбаться всем и каждому, отнимая у первой ученицы внимание людей. Чтобы знал свое место! Жил и знал… а вовсе не умирал безнадежно и окончательно, скорчившись на холодном полу.

– Кончился наш день, – шепнул старый анг, пав на колени. Он погладил Полдень по лезвию, не ранящему знакомую руку. – Не стоило резать добрые корни. Пойди теперь их срасти…

Анг виновато вздохнул. С нажимом провел острием по своему запястью, и Милена ощутила, как встает дыбом каждая волосинка на коже: Полдень кричал, и не слуху, а чему-то куда более глубинному, было слышно отчаяние рудной крови! Старик перевернул ладонь и плотно свел пальцы, в горсти стала копиться, набегая от раны, темная кровь. Она быстро густела и приобретала отчётливый сизо-седой отблеск. Анг дождался наполнения горсти и без спешки перевернул её над горлом Светла, плотно приложил к разрыву, хрипящему слабо, предсмертно. Сник, устало облокотился второй рукой об пол. Искоса глянул на Милену, вросшую в дверной косяк так прочно, словно нет ей иного места.

– Более не играй жизнями, не поняв себя, – жалостливо укорил старик. – Кто придумал, что если сила есть – души не надо? Мы ж не исподники, чтоб им и там не знать покоя, и сюда не найти тропы… Поняла меня? Ну, иди. Позови Тэру. Прикрой дверь и прямо теперь найди её. Сам вижу, не такого ты желала, затевая непорядок.

Указание анга Милена выполнила так быстро, что не могла позже вспомнить, какими коридорами бежала и громко ли кричала, разыскивая хозяйку. Зато, передав слова старика, она постаралась незаметно пробраться во двор, забилась в щель меж корней старого дерева и до ночи пряталась там, из укрытия наблюдая переполох в замке. Ружана металась туда-сюда, неловко спотыкалась, подворачивала ногу и роняла горшочки с сухими корнями. Черна пару раз возникала, словно бы ниоткуда, рычала диким бугом, лезла в чужой ей звериный угол, за шкирку волокла псахов в покои анга. Спускался по главной лестнице Белёк, сосредоточенно и строго поджимал губы, распоряжался людьми, будто имел на то право – и его, хромого тощего недоросля, слушались.

Ночью Милена плакала в своем убежище, а дикие корни то ли в спину упирались и норовили выпихнуть, то ли наоборот, утешали и поддерживали.

Перед рассветом явилась Черна, прошла напрямки через двор, уверенно нагнулась – словно ей дано видеть сквозь корни – и выдернула первую ученицу из ее тайника. За шиворот, как неразумного псаха, поволокла, не спрашивая мнения и не поясняя своих действий.

Старый анг лежал на узкой постели прямо, неподвижно. Только глаза его, кажется, жили в прорезях пергаментных смятых век. Минуло немного времени с прошлой встречи, но анг уже погас, и это было – необратимо. Милена прежде видела умирающих и знала, как свет покидает тело, которому суждено вскоре остыть. Иногда зыбкое, неровное свечение человечьей души казалось восстановимым, среброточивые могли помочь, да и сама Милена просила – и дважды ей казалось, что добивалась понимания… Для старого анга просить было бесполезно. Он теплился, как угли, покинутые живым огнем, но еще не утратившие память о нем. еще взблескивал во взгляде словно бы издали, свет не спешил уходить и прощался с миром.

– Моя ошибка и моя вина, – едва слышно выдохнул анг, перемогая слабость. – Не тебе платить. Но… помни о силе и душе. Важно.

– Буду помнить, – запинаясь и ощущая себя мертвее уходящего старика, выговорила Милена.

Не падала она на подкосившихся ногах только потому, что за шиворот держала железная рука Черны. Не закрывала глаз, словно бы проколотых взором Тэры. Не могла замкнуть и ушей, упрямо воспринимающих неразличимое в иное время биение сердца старого анга. Все слабее и медленнее…

С того серого предутрия Милена избегала Светла. Парень выправился, утвердился в мире живых медленно и вроде бы через силу. Все последующие годы Милена не шутила с ним недобро, предпочитая даже Ружану за спиной парня – не трогать. Но замок довольно мал, и всякий взгляд на Светла, пусть случайный, оживлял в памяти тот день, когда Милена приобрела ночной кошмар, а будущий псарь едва не разучился улыбаться.