Тони, повернувшись лицом к залу, продолжал с выражением неизбывной печали на лице:

— Мистер Стэнхоуп после безвременной и неожиданной кончины своей верной спутницы жизни пребывал в столь глубокой скорби, что практически утратил способность работать. Эта трагедия не должна была случиться, и не случилась бы, если бы находящийся перед вами доктор Крэг Бауман не проявил вопиющую халатность.

Крэг непроизвольно напрягся, но Рэндольф надавил на его предплечье и прошептал:

— Держите себя в руках!

— Как он смеет это утверждать? — прошептал в ответ Крэг. — Разве суд существует не для того, чтобы установить истину?

— Да, для этого. Но он имеет право на заявление. Должен признать, что в его словах присутствует элемент диффамации[1]. Но таков, увы, стиль мистера Фазано.

— Прежде чем вы услышите аргументы в пользу произнесенного мной обвинения, — сказал Тони, указывая на Крэга, — я, добрые люди, должен вам кое в чем признаться. Я не обучался в Гарварде, как мой достойный оппонент и коллега. Я простой городской парень из Норт-Энда и иногда говорю не шибко складно.

Водопроводчик громко заржал, а «костюмы из полистирола» заулыбались, хотя за минуту до этого о чем-то переругивались.

— Но я все же попытаюсь говорить. И если вы слегка волнуетесь, оказавшись здесь, то я волнуюсь не меньше.

Это неожиданное признание вызвало улыбку у бывшей учительницы и у домашних хозяек.

— Я, добрые люди, буду с вами совершенно откровенен, как был откровенен и со своим клиентом, — продолжал Тони. — По делам, связанным с врачебной халатностью, я не имею большой практики. А если быть совершенно честным, то это мое первое дело.

Теперь улыбнулся мускулистый пожарный. Искренность Тони ему явно пришлась по душе.

— Поэтому вы вправе задать вопрос: с какой стати этот итальяшка взялся за незнакомое ему дело? Я вам отвечу. Я сделал это для того, чтобы защитить вас, себя и своих детишек от типов, подобных доктору Бауману.

На лицах присяжных появилось выражение легкого недоумения, когда Рэндольф поднялся во весь рост, демонстрируя свою патрицианскую стать.

— Я протестую, ваша честь, — сказал он. — Советник позволяет себе выступать с диффамацией.

Судья Дейвидсон, бросив на Тони удивленный и даже несколько раздраженный взгляд, произнес:

— Ваши заявления выходят за допустимые в суде рамки. Да, суд — место для словесного состязания, но в любом состязании должны соблюдаться признанные обычаи и юридические нормы. В первую очередь это относится к тем делам, которые веду я. Я выразился достаточно ясно?

Тони молитвенно воздел обе мускулистые руки над головой.

— Абсолютно ясно, ваша честь. Я приношу суду свои глубочайшие извинения. Дело в том, что иногда мои чувства берут верх над разумом, и вы все явились свидетелями одного из этих редких случаев.

— Ваша честь… — опять запротестовал Рэндольф, но судья не дал ему закончить, решительным жестом приказав сесть на место и кивком разрешив Тони возобновить речь.

— Все это превращается в цирк, — прошептал адвокат, опустившись на стул. — Тони Фазано, бесспорно, клоун. Но клоун чертовски талантливый.

Крэг посмотрел на Рэндольфа. Впервые ледяной апломб адвоката дал трещину. И больше всего встревожило его то, что в замечании Рэндольфа явно присутствовало восхищение.

Бросив короткий взгляд на лежащие перед ним справочные карточки, Тони вернулся к своему вступительному заявлению.

— Вы вправе задать вопрос, почему дела, подобные этому, не решаются образованными судьями и с какой стати они нарушают привычный ход вашей жизни. Я вам отвечу почему. Да потому, что у вас, — Тони обвел пальцем всех присяжных, — больше здравого смысла, чем у судей. Со всем уважением к вам, ваша честь, я должен сказать, что ваш мозг забит до отказа разными законами, в то время как эти люди, — он снова указал на присяжных, — способны видеть факты. Если я когда-нибудь попаду в беду, то хочу предстать перед судом присяжных. Почему? Да потому, друзья, что вы, обладая здравым смыслом и врожденной интуицией, можете увидеть сквозь весь юридический туман, что есть истина и что есть ложь.

Несколько присяжных одобрительно закивали, а Крэг почувствовал, как участился его пульс и нижнюю часть живота прорезала боль. Его опасения, что Тони сможет установить эмоциональный контакт с присяжными, похоже, полностью оправдались.

— Что я намерен сделать? — спросил Тони, жестикулируя правой рукой. — Первое: с помощью тех, кто работает в офисе доктора, я собираюсь доказать, что доктор Бауман не выполнил свой долг по отношению к безвременно ушедшей из жизни Пейшенс Стэнхоуп. Второе: с помощью свидетельства трех признанных экспертов из трех наиболее известных медицинских учреждений я докажу, как находящийся в здравом рассудке врач должен был поступить, узнав о том состоянии, в котором находилась его пациентка. Третье: при помощи показаний одной из сотрудниц Баумана и доктора медицины, непосредственно вовлеченного в дело, я докажу, что Бауман, проявив небрежность, поступил совсем не так, как должен был бы поступить в подобных обстоятельствах благоразумный врач. И наконец, четвертое: я покажу вам, почему поведение доктора Баумана явилось причиной смерти пациентки. В этом состоит вся суть дела.

На лбу у Крэга выступили капли пота, а в горле пересохло. Ему опять захотелось в туалет, но выйти из зала он не осмелился. Он налил себе немного воды из графина и трясущимися руками поднес стакан к губам.

— Теперь мы, слава Богу, снова оказались на твердой земле, — сказал Рэндольф, воспринявший выступление Тони гораздо спокойнее, чем его клиент.

Реакция адвоката немного успокоила Крэга, но он знал, что ненадолго.

— Дело, которое я только что описал, является типичным образчиком медицинской халатности. Таких, как доктор Бауман, защищают изощренные, высокообразованные и очень дорогие юристы, подобные моему оппоненту. Но перед нами случай вовсе не типичный. Наш случай гораздо хуже, и именно поэтому он вызывает у меня такие сильные чувства. Сторона защиты постарается уверить вас в том, что располагает свидетелями, готовыми сказать, что доктор Бауман — прекрасный, исполненный сострадания врач и замечательный семьянин. Но это будет ложь.

— Протестую! — выкрикнул Рэндольф. — Личная жизнь доктора Баумана не является предметом нашего разбирательства. Советник пытается бросить тень на моего клиента.

Судья Дейвидсон снял очки и, посмотрев на Тони, сказал:

— Ты сбиваешься с пути, сынок. Или ты считаешь, что направление, которое ты избрал, имеет отношение к делу о медицинской халатности?

— Непосредственное отношение, ваша честь. Это ключевой момент.

— Если это не так, то ты и твой клиент по уши окажутся в… мм… кипятке. Протест отклоняется. Продолжайте.

— Благодарю, ваша честь, — сказал Тони и, обернувшись к присяжным, продолжил: — Вечером восьмого сентября 2005 года, в день, когда Пейшенс Стэнхоуп умирала в своей постели, доктор Бауман не ужинал вместе с любимым семейством в своем шикарном и уютном домике в Ньютоне. Нет-нет! Вы услышите от его сотрудницы и по совместительству подружки доктора, что он в это время был с ней в его городской квартире. В любовном гнездышке, если можно так выразиться.

— Протестую! — выкрикнул Рэндольф с несвойственной ему энергией. — Диффамация и слухи! Подобные выражения в суде недопустимы!

Лицо Крэга залилось краской. Ему хотелось обернуться и посмотреть на Алексис, но он сдержался.

— Протест поддержан! Советник, придерживайтесь фактов и избегайте подобного рода заявлений до тех пор, пока свидетели не начнут давать показания.

— Да, конечно, ваша честь. Я просто не в силах держать в узде свои эмоции.

— Если не сдержите, то я обвиню вас в неуважении к суду.

— Понимаю, — сказал Тони и, обратившись к присяжным, добавил: — Вам предстоит услышать показания свидетелей о том, что стиль жизни доктора Баумана существенно изменился.