Состоялся в рок-клубе и концерт Майка – рок-группа «Зоопарк». До этого у него были в основном джемовые выступления или сольные акустические концерты в Москве, а теперь он прозвучал уже по-настоящему, со своим составом. Хард-рокеры несколько воротили носы – Майк был из чужого лагеря, но рок-н-ролл есть рок-н-ролл – он сумел раскачать привередливый рок-клубовский зал, и мы особенно радовались его успеху: Майк был наш человек. Подчеркиваю – слово «наш» здесь означает только то, что Майк не принадлежал к революционному движению Зайцева и у него, как и у нас, не было никаких экстремистских настроений. Был весной также проведен грандиозный банкет в честь Свина в ресторане «Трюм» – рок-клуб, естественно, к этому делу отношения не имел, он тогда не то что панк, а даже новую волну не держал за музыку. В «Трюме» собралась хорошая компания, подтянулся из Москвы Троицкий, и веселье било ключом. Цой спел «Моих друзей» и реабилитировался в глазах Артема после московского концерта «АУ», где Цой пел своего злосчастного «Васю», менеджер был о нем невысокого мнения, но после «Моих друзей» все стало наоборот. В этой песне чувствовался такой потенциал, Цой давал такой аванс на дальнейшую работу, что Артем даже как-то потом сказал Гребенщикову: «Вот та молодая шпана, что сотрет вас с лица земли», имея в виду Цоя и его «Друзей». Цой несколько взбодрился после похвалы Артема и начал работать над новыми песнями.

Наконец-то появился Пиня. Оказалось, что его все-таки задержали ретивые милиционеры у «Юбилейного», и он провел три часа в отделении милиции вместе с известным ленинградским музыкальным критиком Садчиковым, которого тоже замели под горячую руку.

– Надоела эта возня, – сказал Цой, выслушав рассказ Пини о его злоключениях. – Пора в Крым, Рыба.

– Через недельку поедем. Олег уже заказал билеты.

– Ну что, завтра-то на «Блиц» пойдем? – поинтересовался в очередной раз пострадавший за попс Пиня.

– Пойдем, куда же нам деваться…

– Завтра, кстати, у «Аквариума» концерт, – сказал я. Уже не помню, кто тогда сообщил мне об этом, – кто-то позвонил утром, а я совсем было забыл об этом в свете последних трагических событий.

– А где? – спросил Цой.

– Где-то здесь, на Космонавтов, на квартире у кого-то.

– А когда?

– Да днем. На «Блиц» успеем, если что.

– Ну, пойдем, конечно, на «Аквариум», а там посмотрим.

С Гребенщиковым Цой уже был знаком, правда не очень близко. Они встретились где-то в электричке, возвращаясь с какого-то очередного загородного концерта. Цой пел «Друзей» для друзей, ехавших вместе с ним, Борис был уже наслышан о нем от Троицкого; короче говоря, они встретились, да и должны были встретиться – это только в физике одноименные заряды отталкиваются, а в жизни – наоборот, притягиваются.

На другой день желающие послушать «Аквариум» должны были подойти на угол проспекта Космонавтов и улицы Типанова к ларьку «Мороженое».

Торговец мороженым, пожилой симпатичный дядька, был встревожен – уже полчаса вокруг его киоска молча ходили какие-то молодые люди, прилично одетые, и количество их все возрастало и возрастало. Молодые люди друг с другом не разговаривали, без конца курили и посматривали на часы. На комиссию ОБХСС они были не похожи, на грабителей – тоже, мороженого не покупали, и продавец, как и всякий советский человек, волновался от такого непонятного внимания к своему ларьку. Мы подошли на место встречи и мрачно купили по одному эскимо, чем окончательно ввели продавца в состояние тихой паники. Он посмотрел на Цоя с его корейским лицом, закатанными рукавами футболки и выдвинутой вперед челюстью, на Пиню, который улыбался, показывая отсутствие передних зубов, и на меня и подумал, видимо: «Ну вот, начинается…» Он был недалек от истины – действительно, начиналось.

– Привет всем! – услышали мы чей-то громкий веселый голос. Это кричал подходивший к нам со стороны винного отдела гастронома добродушный крепыш небольшого роста, с широкополой шляпой на голове. Это был некто Сорокин, или, как его называли друзья, де Тремуль. Де Тремуль поздоровался за руку с двумя или тремя молодыми людьми, что стояли у ларька, остальным кивнул и сказал: – Ну, пошли.

Мы пришли в такую же, как и моя, двухкомнатную квартиру хрущевского образца. Всей публики здесь собралось человек пятьдесят. Присутствующие сдали по рублю – по два де Тремулю: квартирные концерты выгодно отличались от рок-клубовских тем, что музыканты тут получали хоть какие-то деньги. Рок-клуб в те времена ни копеечки никому не платил. Сдали по рублю и мы, поскольку знали, что эти деньги пойдут не в какой-нибудь Госконцерт, а непосредственно в «Аквариум», члены которого были по респектабельности примерно на нашем уровне.

Зрители расположились на полу, а на диване у стены – «Аквариум» в лице Б. Г., Дюши Романова (не путать с Дюшей Михайловым из «Пилигрима» и «Объекта насмешек») и Фана – Михаила Фанштейна-Васильева. Михаил работал на бонгах, Б. Г. и Дюша пели в два голоса и играли на гитарах, и это было, как всегда, здорово. Нет смысла рассказывать здесь о том, как и что они играли, – те, кто любит «Аквариум», знают это и слышали десятки раз, а тем, кто не любит, бессмысленно объяснять, что белое – это белое, а черное – черное.

Зрители знали наизусть почти все песни, которые Борис пел, и подпевали ему вполголоса – кричать, как и топать ногами, аплодировать, свистеть было строго запрещено хозяевами – соседи могли запросто вызвать милицию, и это могло обернуться самым мрачным образом как для хозяев, так и для музыкантов. «Аквариум» все время тогда держался на мушке КГБ и считался одним из самых отъявленных врагов Советской власти в нашем городе.

– А сейчас, может быть, один присутствующий здесь юноша споет свою замечательную песню «Мои друзья», – сказал Борис и посмотрел на Цоя. Тот не смутился, взял у Б. Г. гитару и сказал мне:

– Леша, подыграй мне, пожалуйста.

Я взял гитару, поданную мне Дюшей, и мы сыграли «Моих друзей» и новую песню Цоя, очередное буги а-ля Марк Болан под названием «Папа, твой сын никем не хочет быть». Это было настоящее буги, которое в Союзе не играет никто практически, за исключением того же Майка:

– Кто эти чудесные молодые люди? – спросил де Тремуль у Бориса. Публика, которая в основном состояла из студентов университета или уже окончивших это учебное заведение, тоже заинтересованно смотрела на Цоя, им понравились его песни, и они не проигрывали на фоне «Аквариума» – это было что-то новое, свежее, не похожее на грохочущие рок-клубовские группы.

– Это молодые ленинградские панки, – ответил Борис де Тремулю.

Цой недовольно повел головой, но промолчал. К этому времени мы уже не любили, чтобы нас называли панками, – мы были натуральными битниками, обожали буги-вуги и внешне заметно уже отличались от «Автоматических удовлетворителей». Большинство же сидящих в квартире зрителей боготворило Бориса и прислушивалось к каждому его слову. Поэтому на какое-то время в Ленинграде возникла некая путаница – студенты университета стали считать, что панки – это такие милые тихие ребята, которые играют и поют красивые мелодичные песенки, танцуют буги-вуги и занимаются изучением творчества Гребенщикова.

Нам уже пора было собираться на концерт в «Юбилейный», и мы тепло простились с «Аквариумом» и публикой, пообещали встречаться с Борисом и покинули гостеприимную квартиру. Мы шли по залитому солнцем проспекту Космонавтов, и Цой напевал: «Какая рыба в океане плавает быстрее всех?..»