Возможно, она права. Вот почему мы приходим сюда. Забыть. Повеселиться.

Я смотрю, как она улыбается, откидывая волосы назад. Если бы наш мир не взорвался, она была бы уже замужем, возможно, и женой, и матерью. А вместо этого она все ночи напролет гуляет без сопровождающего. Моя мать не одобряет ее поведение, но не может обуздать дикости Эйприл.

И мама не станет удерживать меня от общения с ней, потому что в ее семье есть связи. Эйприл утверждает, что ее дядя, принц — сумасшедший. Он живет за городом в средневековом замке, который сюда перевез из Шотландии — камень за камнем — прямо перед грянувшей чумой. Он контролирует все, включая войска. Мы делаем то, что он говорит. И я не могу с уверенностью сказать, как так получилось.

Отец Эйприл раньше был мэром, но он умер, и теперь они с матерью живут одни в пентхаусе А, Аккадиан Тауэр. Ее мать целый день напролёт пьет бренди, а Эйприл целуется с незнакомцами в районе Разврата. Ее новый парень протягивает ей высокий стакан, а другой предлагает мне. Я беру его, но не пью. Что-то в нем привлекает мое внимание. Вообще-то не в нем, а в том, что Эйприл все-таки начинает его целовать.

Я никогда не целовалась. Я дала клятву не делать того, что бы не стал делать Финн. И обычно меня это не беспокоит. Эйприл говорила, что причиной тому мое незнание того, от чего отказываюсь, но страсть кажется мне такой грязной.

Веки Эйприл фиолетовые. А у него синие, словно синяки. Они целуются очень тесно, прижавшись, друг к другу, словно эта связь что-то значит.

Я ставлю стакан на край стола и иду по клубу. Беспокойно.

Я вижу Эйприл, развалившуюся на бархатном кресле. Кто-то с помощью ножниц укоротил ее юбку еще на несколько сантиметров, в любом случае, она короче, чем была, когда мы выходили из дома. И этим ансамблем она окончательно перешагнула грань распущенности.

Возможно, это не имеет значения. Она сделала себя удивительно искусственной, и это нормально — не носить почти ничего — так как и мы больше не настоящие люди.

Лед уже растаял в моем забытом на краю стола стакане. Я поднимаю его, пока Эйприл не разглядела меня, быстро опустошаю и поднимаюсь вверх по лестнице на этаж, зарезервированный под шумные карточные игры. Но я не в настроении быть окруженной чужим счастьем. В попытке сбежать, я ныряю в тихую комнату. Когда мои глаза приспосабливаются к смене освещения, я ухитряюсь рассмотреть двух мужчин за столом, играющих в шахматы при свечах. Они не заперты во влажном подвале, тем не менее, моя грудь сжимается.

— Хочешь сыграть? — спрашивает один. Его светлые волосы отбрасывают причудливые блики в свете свечей.

— Нет, нет, я не сильна в стратегии... — и только затем я понимаю, кто он.

Холодный воздух дует мне в лицо. Он ощущается более живым, чем тот, к которому я привыкла. Дрожа, я лежу в чужой кровати.

Холодно. Значит, почему-то я на улице. Но как кровать оказалась на улице? Я глубже закутываюсь в одеяла. Человек рядом со мной двигается. Остро ощущаю чье-то присутствие. Я поймана, закутана в одеяла, в незнакомой кровати и не могу открыть глаза.

Прижимаю руку к лицу. Мои глаза склеены. Это случалось и раньше — плохая смесь макияжа и клея для ресниц. Эйприл давала мне немного средства для снятия макияжа, но я знала, что сейчас не дома, потому что пентхаусы в Башнях Аккадиан никогда не были так неуютно холодны.

Моя маска сдвинута.

И кто-то сбоку прижался ко мне. Ближе, чем бывали остальные люди с тех пор, как мы с Финном выросли. Нахождение рядом с кем-то заставляло меня чувствовать себя потерянной. Я отпрянула, а потом вздрогнула, когда мой друг по постели перебросил через меня руку. Боль от того, что я разлепила веки была сильная, но мгновенная.

В комнате нет ничего знакомого. Это мансарда в античном стиле с низкими потолками и острыми углами. Я отхожу и с шоком осознаю, возле кого лежу.

Он даже симпатичней в приглушенном свете раннего утра, который играет на его высоких скулах. Я смотрю на его закрытые глаза. Я знаю, что они темные, но темно-голубые ли? Или карие? Я желаю, чтобы он открыл их, и я смогла увидеть. Так странно видеть его не в стенах клуба на освещенном полу.

Его волосы спутаны. Я немного шевелю рукой, представляя, что посмела бы прикоснуться к нему, запустить пальцы в эти волосы и увидеть, как далеко заходит татуировка.

Мои мечтания прерывает смешок на высоких тонах.

Единственная вещь в этой комнате — кровать, где мы вдвоем устроились вместе, и низкий диван, который многое видал. На диване устроились двое детей.

Они не носят маски.

Но мы же снаружи, может, воздух безопасен? Я волнуюсь за свою маску. Меня хорошо учили, чтобы я не доверяла незнакомым фильтрам.

Девочка снова нервно хихикает.

— Ты настоящая?— спрашивает она.

— Да, — я смотрю в её сторону.— Почему ты спрашиваешь?

— Он никогда не приводил домой девушек, — говорит мальчик. — Никогда, а ты выглядишь нереально. Волосы не бывают такого цвета.

Я поднимаю руку и пытаюсь пригладить волосы. Эйприл перекрасила прядь в фиолетовый. Цвет хорошо сочетался с моими темными волосами, но я попросила ее не красить меня снова. Фиолетовый — это цвет болезни, синяка, который возникает перед развитием болезни.

Дети усаживаются на край кровати и всматриваются в меня.

— Ты выглядишь так, будто плакала, — девочка тянется, чтобы прикоснуться к размазанному макияжу под глазами, и я отскакиваю. Я не привыкла подпускать кого-то без маски так близко к себе.

Я сажусь, чувствуя невероятное облегчение от того, что все еще полностью одета.

— Не буди его, — говорит маленький мальчик. — Он тяжело работает. Не ложился всю ночь.

— Да, я знаю, — говорю я, потому что часто вижу его за работой ранним утром.

Я прикидываю, волнуются ли за меня так мои собственные родители.

— Как тебя зовут? — спрашиваю, наконец.

— Я — Генри, — говорит маленький мальчик. — А это Элис.

— И откуда... — я колеблюсь, глядя на спящего парня. — Откуда вы его знаете?

Девочка, кажется, что-то замечает в моём голосе.

— Ты хочешь быть его девушкой, — уверенно говорит она.

— Он, — мальчик специально подчёркивает местоимение интонацией, — наш брат.

Их родственник выбирает именно этот момент, чтобы открыть глаза и посмотреть прямо на меня. Он моложе, чем я думала. Мне всегда казалось, что ему за двадцать, но вижу, что он приблизительно моего возраста. Может, восемнадцать.

Маленькая девочка наклоняется и шепчет:

— Его зовут Уилл. Сокращенно от Уильям, — в этот раз я не отодвигаюсь, когда она присаживается ближе.

Уилл улыбается мне, улыбкой невообразимой сладости, улыбкой, которой я от него никогда бы не ожидала, с его волшебными руками и дрожащим шепотом.

Мое сердце порхает.

— Итак, ты жива? — спрашивает он.

— Жива?

— Мертвые вредны для клуба. Только пару дней назад девушка захлебнулась собственной рвотой. Я не хотел, чтобы то же самое случилось с тобой.

Мое чувство удивления исчезает. Он принес меня сюда для пользы клубу. Не для того, чтобы спасти меня. И даже не из-за того, что я ему понравилась.

— Вы двое надоедаете нашей... гостье? — спрашивает он у детей. Они двигаются в сторону входной двери, через плечи, бросая неопределенные взгляды, оборачиваясь и пристально глядя на нас, пока он не делает раздраженный жест, и они все-таки уходят, хихикая, в соседнюю комнату.

— Ваша гостья? — спрашиваю я так холодно, насколько способна.

— Я не знаю, как еще называть тебя. Человека, который, я надеялся, не умрет в моей кровати? Я нашел тебя без сознания за одной из штор, когда заканчивал работу.

Мой стыд переходит в холодную волну гнева.

— Ты не думаешь, что должен был отвезти меня в больницу?

Он приподнимает темную бровь.

— У меня не было времени.

У него не было времени? Он нашел меня без сознания, принес домой, но не побеспокоился остановиться в больнице или доставить меня к отцу, который мог бы оказать необходимую медицинскую помощь?