— Я вернусь, если получится, — шепчет Уилл. Он действительно оставляется меня тут. Я отворачиваюсь.

— Аравия?

Я ненавижу себя за то, что оглядываюсь на него. Он вынимает руку из кармана и протягивает сквозь решетку.

Я раскрываю руку, и он роняет кольцо с бриллиантом, что Элиот дал мне, в мою ладонь. Мы смотрим, друг на друга в течение долгого момента, после чего он убирает руку. Но что тут сказать? Я сомневаюсь, что люди, которые удерживают меня, будут впечатлены бриллиантом. Особенно, когда они просто могут взять его с моего мертвого тела.

Уилл склоняет голову, уводя детей, и Преподобный следует за ними.

Я ненавижу Уилла, за то, что он оставляет меня, и ненавижу себя, потому что хотела, чтобы он обернулся и сказал что-то, что угодно, что заставило бы меня пережить эту ночь. Я скучаю по его прикосновениям, и это угнетает.

Через маленькое окошко в камере виден только уровень улицы. Встав на носочки, я вижу горящую гавань.

Корабль развалился сам по себе. То, что от него осталось, пылает в огне, вероятно, от газовых ламп, развешанных на такелаже. Элиот стоял на палубе. Разве он мог как-то выжить?

Элиот умер, думая, что я отказалась от него? Предала его?

А я это сделала?

Дым валит сквозь крошечный иллюминатор. Иногда, крича, бегут люди. Двое людей дерутся не на жизнь, а на смерть прямо перед окном.

Наконец, я отворачиваюсь из-за воспоминаний о родителях, об Эйприл. Я надеюсь, что Уилл спасет детей. Моя щека все еще ощущает поцелуй Элис.

Корабль отплыл. Элиот исчез. Я кутаюсь в одеяло, но не могу согреться.

Нож, который мне дал Элиот, все еще в моем ботинке. Я вытаскиваю его и касаюсь холодного металла. Прижимаю лезвие к запястью. Я могу прямо сейчас все закончить. Забвение. Я никогда не почувствую свою вину снова. Никогда больше не испытаю боли предательства. Умереть как Финн. Истечь кровью до смерти.

Я долго боролась с очарованием смерти, после того, как умер Финн, и родители были потеряны. Они должны были вести меня, заботиться обо мне, но не могли. Я выбиралась из постели по утрам. Я ела еду, которую ставили передо мной. Когда кто-то улыбался мне, я пыталась улыбнуться в ответ.

Это все было нереальным. Я была фальшивкой, и моя жизнь была притворной, а счастье наигранным.

Мама вернулась к нам, но я никогда не забуду, как она вернулась и что обнаружила.

Она настаивала, чтобы в первый год мы спали в одной комнате, и каждую ночь она тянулась ко мне, словно пыталась удостовериться, что я все еще жива.

Но если я не прощу ее, если буду крепко держаться за свой гнев, то мне не придется сталкиваться с собственным чувством вины. И тогда, с Эйприл, я превратила себя в другую Аравию. Я никогда не забывала те внутренние страдания, но находила способы забыться. Я садилась, сжимая в руке нож. Представляла, как позволяю всему теплу, всей крови вытекать из меня.

Финн заболел после прихода мужчины в наш подвал, чтобы поговорить с отцом о масках. Я подозреваю, что микробы ютились в его длинных каштановых волосах и заражали всех. Включая моего брата. Финн стал покрываться синяками и язвами, но держал меня за руку и никогда не плакал. Я сидела около него днем и ночью. Я не всегда носила маску. Отец настаивал на том, что я должна была, но мы еще не привыкли к маскам, и я не хотела, чтобы Финн, снова придя в сознание, не смог меня узнать.

Стражи принца пришли за отцом. Они хотели объяснений, как работает маска. Хотели, чтобы он продемонстрировал возможности его изобретения.

— Я вернусь, как только смогу, — сказал мне отец. — Финн пройдет через это. Я дал ему кое-что, что поможет его телу бороться с инфекцией. Держи его в тепле.

Я не испугалась, когда отец ушел. Мы с Финном много времени провели в этом подвале наедине, пока отец работал. Но я не могла выпустить руку Финна, и поэтому не могла пойти за ним наверх и не пустить его.

Финн проснулся один раз, и я покормила его супом. Он улыбнулся мне, и я вспомнила папины слова, почувствовав вспышку надежды.

— Вкусный суп, — сказал Финн. На самом деле, он не был вкусным. Я просто вылила разные банки и бутылки в горшочек.

Отца не было всю ночь. Я подкидывала уголь в печь. Я готовила завтрак. Я прочитала Финну все иллюстрированные книги о приключениях, подаренные ему мамой на Рождество. И тогда в наш дом по скрипящей лестнице спустились мужчины.

Они были большими, сильными, с пустыми и глупыми лицами, похожими на коллекционеров трупов, которых наняли позже, чтобы те очищали улицы от трупов. Они не спросили о моих родителях, поэтому я сразу знала, что что-то не так. Мужчины показали мне бумагу, но протянули лишь на мгновение, недостаточно длинное, чтобы расшифровать корявый почерк.

— Мы боремся с инфекцией, — сказали они. — Очищаем город, чтобы некоторые из нас могли жить тут. — Они указали на Финна. — Он скоро умрет.

Я уставилась на них, замерев на месте.

Тот, который был больше, шагнул вперед, и я бросилась к моему брату-близнецу.

— Отец сказал, что ему лучше, — заплакала я. — Это просто вопрос времени.

Один из мужчин схватил меня и отбросил к стене. Банки консервов попадали вокруг меня. Они мне не поверили. Они не знали, кто мой отец или как Финн мог выздороветь, ведь другие люди не могли.

Тот, который не трогал меня, сказал другому:

— Оставь ее в покое, она просто девочка.

— Но она живет здесь, внизу, дышит тем же воздухом, что и он.

— Тогда мы вернемся и убьем ее.

Я не смотрела, как он приставлял нож к Финну. Я не знаю, понимал ли брат это. Они сделали то, зачем пришли, и затем просто поднялись на улицу из подвала.

Кровь пропитала одеяла. Но тогда он пошевелил рукой. Игнорируя влажность и липкость крови, я держала его. Я заставляла себя смотреть, несмотря на то, что не хотела видеть. Я не хотела видеть, что было внутри человека, внутри моего брата. Позже я пожалела, что не хотела. Я видела кошмары об этом практически каждую ночь последние три года. С лекарствами и без.

Уже ничто не могло остановить кровотечение. Я много думала об этом, представляя, что была бы я умнее, я могла бы зажать рану, зашить ее. Но я не верила, что это возможно. Мужчины знали свое дело. Я держала его до вечера. Пока не вернулась мама. Он был уже мертв.

— Мы не можем допустить, чтобы твой отец узнал, — сказала она. — Не сейчас, и никогда. Он должен верить, что в этом мире осталось хоть что-то хорошее. Ты слышишь? — я никогда не предполагала, что она могла бояться отца. Но теперь я думаю о том, что он говорил мне в университете. Его безнадежность.

Я помогла маме поднять Финна вверх по лестнице, после того как она смыла кровь с его лица, поцеловала в лоб и завернула его в наши рваные одеяла. Мы замерзли той ночью. Это были наши единственные одеяла. Его тело было первым, которое забрали коллекционеры трупов в тот день. Он упал на пол тележки с глухим стуком. Отец до сих пор может верить, что Финн умер от инфекции. Я не знаю.

В этой затхлой камере под горящим городом я долгое время сжимаю нож, загипнотизированная его остротой. Возможностями. Но, в конце концов, разве то, что я покончу с жизнью, не будет самым большим предательством по отношению к Финну? Я ненавижу то, что понять это, меня заставил именно Уилл.

Несколько часов спустя преподобный Мальконтент открывает дверь моей клетки и жестом показывает мне выйти. Агрессивно-красный шарф, намотанный на его шею, сильно противоречит его угрюмому выражению лица.

— Иди за мной, — говорит он.

Глядя в его глаза, я вижу лихорадочные раздумья, и это пугает меня. Я опираюсь рукой о грубую каменную стену и задумываюсь, можно ли отказаться.

— Мы получили известие, что принц Просперо собирается затопить эту секцию подземелий.

Я иду за ним.

— Что происходит в городе? — спрашиваю я.

— Умирают грешники.