Он наклоняется на мгновение, и Уилл бросается вперед, но он недостаточно быстр, и горшок падает на плиты, разбиваясь. Виноградная лоза сломана. Уилл смотрит на нее.

— Я ... не могу держаться за руки с кем-либо, — говорю я ему быстрым шепотом.

Я слишком смущена, чтобы на него взглянуть, хотя и могу сказать, что он повернулся ко мне. Слезы набегают за закрытыми глазами.

— Я должен отвести тебя обратно к другу, — говорит он, его голос почти шепот.

Пока мы идем обратно к зданию, я вспоминаю, как наши руки случайно соприкасались, когда он провожал меня домой, и как я скучала по тихому ощущению товарищества.

Пока мы возвращаемся со двора, можно практически беспрепятственно разглядеть бар. Слишком уж знакомый мужчина стоит именно в том месте, где я находилась, когда Уилл подошел ко мне, и держит стакан, который, вероятно, был моим. Уилл издает звук отвращения и толкает меня к лестничной клетке, подальше с глаз.

— Они никогда не спускаются вниз, — говорит он. — Если увидишь кого-нибудь из этих джентльменов — избегай их. Привлечь их внимание ... небезопасно.

Голоса и смех поднимаются из бара. Я не скажу ему, что уже привлекла их внимание. Что я уже вовлечена.

— Я должен вернуться к работе, — говорит Уилл. Я снова киваю, задушенная сожалением. Он делает два шага назад, а затем ждет, как будто хочет посмотреть, что я буду делать. Я посылаю ему кривую улыбку и направляюсь на третий этаж, к частным апартаментам Элиота.

— Вот ты где, — Элиот размещает в центре стола серебряный шприц, словно это стимул слушаться его команд. Напоминает, какой жалкой он меня считает.

— Взгляни, пока я зажигаю больше ламп, — он толкает ко мне стопку бумаг, флаеры выглядят так, словно могли бы быть листовками на стенах зданий или сложенными памфлетами. Даже с дополнительными лампами освещения недостаточно для чтения. Слова расплываются, и все что я вижу — символы. Красные косы, черные.

Мои пальцы ложатся на черную косу.

— Я видела такие в Нижнем Городе.

Его брови ползут вверх, возможно, от удивления, что я там была. Но он не спрашивает, и я не буду предлагать ему информацию.

— Наш правильный преподобный использует этот символ для своего восстания. Ты видела эти флаеры?

— Нет, — я перелистываю страницы, читая заголовки. Принц — Злодей. Наука Спасет Нас. Болезнь в Воде, Не в Воздухе. Ложь и полуправда придуманы, чтобы пугать читающих. Я сминаю памфлет, в котором говорится, что чума — проклятие, прежде чем понимаю, что делаю, и пытаюсь разгладить его.

— Эти памфлеты следуют настроению людей или, напротив, формируют определенное мнение в массах? — спрашиваю я.

— Это хороший вопрос, и никто, как и я, не может ответить. В последние несколько лет затишье в антинаучном движении, спасибо твоему отцу. Его изобретение подарило людям надежду, а теперь эту надежду отобрали. Мой дядюшка не представляет, как беззащитен... Когда маски были созданы, должна была установиться своего рода эпоха ренессанса. Не эта отчаянная борьба за единичные экземпляры.

Я переворачиваю памфлет с наброском принца и понимаю, как сильно я его презираю. Мой отец хотел спасти жизни, но принц превратил это в индустрию избавления от смерти и болезни.

— Ожидается, что уровень насилия возрастет, Аравия, — говорит Элиот.

Мой желудок кренится. Насилие бессмысленно. Оно не зависит от причин. У Элиота, кажется, есть подготовленные к борьбе люди, но как много? Больше чем у принца?

— Возможно, только возможно, мы сможем использовать недовольство на благо города, — его глаза ловят мои и удерживают.

Часы бьют из спальни за нами. Сейчас середина ночи, а мы тут, в личных покоях, которые принадлежат ему одному.

Элиот встает, потягивается и идет к бару. Он наливает напитки в тяжелые резные стаканы и протягивает один мне.

— За благо города.

Легкий стук прерывает наш тост. Это Уилл.

— Я нашел паровую карету вашей сестры, — говорит он. — Воры содрали золотую облицовку с боков, и швейцар отогнал ее к стойлам.

— Стойлам? — прерывает Элиот.

— Где лошади раньше находились...

— Я знаком с термином. Я хочу изучить карету утром.

— Скоро уже утро, — Уилл смотрит на меня, не на Элиота.

Я выдвигаю стул из-за стола.

— Мне нужно домой.

— Езда по городу может быть опасна. Мы должны провести ночь здесь, — Элиот указывает на спальню. — Так безопаснее.

— Нет, — говорю я, потому что Уилл слушает. Потому что я трогала Элиота, когда он боролся с маской, и затем дотрагивалась до его шрамов. Потому что он странно смотрел на меня, пока наливал мне выпить.

Ненавижу интимную насмешку в голосе Элиота, и то, что Уилл это слышит и может подумать, что все правда.

— Улицы больше не безопасны, — говорит Элиот.

— Моя мать волнуется, — говорю я. — Я не могу остаться здесь.

Я слышала, как он говорил с моей мамой, словно она одна из тех, кто нуждается в защите. Потому я не удивлена, когда он произносит:

— В таком случае... — он поворачивается к Уиллу, который не делает попытки притвориться, что не слушал наш разговор. — Были ли ночью возмущения?

— В нашем районе было тихо, — говорит Уилл. Он смотрит на шприц. Я и забыла, что он лежит на столе.

Элиот прослеживает за его взглядом и убирает в карман шприц.

— Мы не хотим расстраивать миссис Уорт. Или достопочтенного доктора Уорта, — его тон несколько неприятный, но он делает то, что я хочу, а потому я ничего не говорю.

Мы следуем за Уиллом по коридору и двум лестничным пролетам. Несколько человек все еще в клубе расселись по углам, комнатам и альковам.

— Карету вашей сестры пригонят сюда, когда вы будете готовы ее осмотреть, — говорит он Элиоту. — Будьте осторожны.

— Она всегда со мной в безопасности, — я перевожу взгляд с одного на другого и обратно. Измученная, молчаливая. Элиот в карман за словом не лезет. — Идем, любовь моя.

Я вспыхиваю.

Уилл бледнее, чем обычно, его тату выступают на коже. Он настолько сильно принадлежит этому месту, что почти невозможно поверить, что и другим он принадлежит тоже. Он беззвучно что-то произносит, но я никогда не умела читать по губам.

Элиот берет мою руку, и мы выходим наружу, погружаясь в темноту.

— Раньше в некоторых частях города использовались газовые фонари.

Он зажигает два фонаря и вешает их на переднюю часть кареты, ну, теперь наша видимость немного лучше, чем нулевая. Полная луна не освещает так хорошо, как можно было бы ожидать. Здания, обрамляющие улицу, выпивают почти весь свет.

Когда мы отъезжаем от Клуба Разврата, тьма очень бедно разгоняется фонарями. Закутанные в плащи фигуры скользят в зону видимости и из нее. Глаза Элиота следят за ними сквозь мглу. Я тяжело вдыхаю и указываю на них, хотя фигуры двигаются быстро и уже растворились.

— Люди Малконента, — он ведет медленно, беспокойно.

Полная луна удлиняет тени. И затем, на мгновение, все погружается во тьму. Что-то загораживает луну. Я вспоминаю игрушечный воздушный корабль Генри, когда смотрю вверх, но небо полно лишь облаков.

Элиот дергает рычаг, и паровая карета совершает скачок вперед.

— Если тебе когда-нибудь понадобится спрятаться, знай, что по всему городу расположены входы в катакомбы. Они выглядят, как канализационные крышки, но промаркированы открытым глазом.

— Катакомбы обозначены в твоей книге, — говорю я.

Он быстро кивает.

— Многие переходы по всему городу были уничтожены, но теперь я как минимум знаю, где они были.

— Ты ищешь способ разместить своих солдат, — предполагаю я. — Или способы провести их через город.

— Мне нужны способы организации. Мой отец знал, что архитекторы и каменщики, сконструировавшие город, построили и секретные комнаты, и туннели, просто ради соревнования.

— У солдата в Тауэрс была брошь с глазом на лацкане. Как на записке, что ты мне прислал. И на книге.

— Это был символ секретного сообщества отца. Я перенял его. Просперо убил всех членов сообщества, потому их секретные места в большинстве своем все еще неизвестны, и теперь у меня есть то, что может быть полным набором их карт, спасибо тебе.