Едва ли в ближайшем будущем положение существенно изменится. Реформисты не могут признать над собою власть Моисеева закона — иначе они перестанут существовать как реформисты. Консерваторы не могут отказаться от своих новшеств — иначе они сольются с ортодоксами. У обоих этих движений есть общенациональные учреждения: синагоги, иешивы, воскресные школы, вечерние школы, и каждое движение может похвалиться большим количеством приверженцев. Когда и где бывало, чтобы какое-либо движение или направление пожелало самоликвидироваться?

Разве ортодоксы могут поставить под сомнение свою вассальную верность Закону и признать консервативные или реформистские импровизации? В 19-ом веке, казалось, был момент, когда это вот-вот должно было случиться. Но ортодоксальный иудаизм выжил и оправился от ударов, нанесенных ему раскольниками. Отдельные люди, конечно, все время продолжали отпадать от ортодоксии. Отпадение это шло каскадом: от ортодоксов — к консерваторам, а от консерваторов — к реформистам. Но от этого ни консервативное, ни реформистское движение не разбухли, как, на первый взгляд, они должны были разбухнуть, ибо бунт против ортодоксии нередко переходил в безразличие, а безразличие — в ассимиляцию и потерю еврейской сущности. И, как ни странно, река ортодоксального иудаизма тоже не обмелела. Новую силу ему придали беженцы из гитлеровской Германии — и с тех пор оно ширится ничуть не хуже других течений. Сколько можно сейчас судить, все три основных направления иудаизма — во всяком случае в Соединенных Штатах — будут сохраняться еще долгое время.

Отколовшиеся движения едва ли могут хотеть исчезновения ортодоксального иудаизма. Их существование более или менее зависит от основной массы последователей Моисеева Закона, которые переписывают священные свитки, изучают классиков иудаизма, соблюдают догматы веры в доведенных до крайностей формах и создают источник сил и обновления для менее требовательных течений. Великая слабость консервативного и реформистского иудаизма (по крайней мере мне так кажется) заключается в том, что они начинают клониться к упадку, если в них постоянно не вливается животворная новая кровь ортодоксального иудаизма.

В наши дни очень часто можно услышать, что оба эти движения были амортизаторами ударов, нанесенных иудаизму европейским просвещением, и что они сохранили для нашей древней веры многих евреев, которые в противном случае навсегда отпали бы от нее. Если, как верят ортодоксальные евреи, Моисеев закон — это решающая внутренняя сила, они должны незлобиво и терпимо относиться к раскольникам, особенно к наиболее мыслящим из них. Но это значило бы требовать от человеческой природы слишком многого. Когда в районе, где несколько десятков лет безраздельно властвовала синагога, открывается неортодоксальный храм, который привлекает к себе мужей и жен, желающих сидеть во время службы рядом друг с другом, — тогда, как правило, ортодоксы относятся к этому нововведению отнюдь не с философским спокойствием.

То, что в неортодоксальных храмах мужчины и женщины могут сидеть бок о бок, было очень выгодно для реформаторства. До сих пор это был их козырный туз в игре против ортодоксов, ибо такой порядок куда больше соответствует обычаям, принятым у подавляющего большинства американцев. Но для ортодоксов именно эта особенность синагогальной традиции стала самым громким боевым кличем. «Ладно, — говорят они, коль скоро здесь вы нас атакуете, так будем играть на вашем поле». Отделение мужчин от женщин во время б-гослужения стало теперь отличительным признаком ортодоксального молитвенного собрания. Может показаться, что это слишком уж мелкий вопрос для того, чтобы по нему так кардинально разделилось столь древнее и богатое идеями религиозное сообщество, как еврейское. Однако, идя на войну, никогда ведь нельзя знать заранее, какая крошечная деревушка у тебя на пути может оказаться твоим Аустерлицем и твоим Ватерлоо.

Я постарался здесь как можно лучше обрисовать реформистское и консервативное движение и сделать это объективно и неискаженно. Но моя картина должна быть, наверно, в сознании читателя откорректирована фактом, ему достаточно ясным: мои личные симпатии принадлежат основному традиционному течению, и неортодоксальные движения я рассматриваю более или менее со стороны. Отдельные люди, принадлежащие к этим движениям, внесли неоценимый вклад в изучение иудаизма, предприняли героические усилия в спасении евреев, способствовали процветанию еврейства — и в Америке и в Израиле. Как же могут ошибаться люди, на счету у которых — такие заслуги? Дело не в том, что консерваторам и реформистам недостает ума и таланта — и, разумеется, не в том, что я осенен какой-то высшей мудростью, в которой им отказано; дело в мощных общественных силах, которые создали неортодоксальные движения. В истории любого народа случалось, что люди величайшего ума и неиссякаемой энергии, слава и гордость своих стран и всего мира, оказывались неправы в вопросах, имеющих непреходящее значение. Возможно, именно ортодоксы, а не их противники, шагают не в ногу со временем. История рассудит. Моя задача заключалась не в том, чтобы раскритиковать какое-либо сообщество евреев, а в том, чтобы разъяснить читателю, что представляют собою эти сообщества, — рассказать так, как я это понимаю.

Коль скоро дело касается филантропических мероприятий и деятельности по спасению людей, все американское еврейство работает сообща, невзирая на религиозные разногласия. Идет ли речь о том, чтобы помогать Израилю, или о том, чтобы строить больницы, или о том, чтобы осуществлять другие проекты в общине, — ортодоксы, консерваторы, реформисты засучивают рукава и принимаются за работу. Выдающиеся руководители часто выходят из рядов консерваторов или реформистов, или же из рядов весьма многочисленных людей, которые не молятся Б-гу. Крупные организации — такие, как известные своей энергией и своими достижениями «Бней-Брит» или «Гадасса», — вовсе не связаны с тем или другим религиозным направлением. Весьма показателен один второстепенный, но характерный момент, который подспудно указывает на взаимоуважение разных групп еврейской общины: даже тогда, когда в совместной работе над каким-нибудь проектом неверующих евреев больше, чем верующих, на их общих обедах и банкетах обычно бывает кашерная пища (хотя иногда это требует изрядных дополнительных расходов). Инстинкт, который подсказывает неверующим евреям вести себя таким образом, заслуживает самой высокой похвалы; однако никто не занимается пространными рассуждениями на эту тему.

Если бы иудаизм ограничивался благотворительной деятельностью, охраной здоровья, мероприятиями по спасению людей или работой по социальному вспомоществованию, все — или большинство — евреев были бы ортодоксами. Однако такие виды деятельности — это еще не вся Тора (хотя и большая часть ее). Ультраблагочестивые ортодоксы, видя, что представляет собою американское еврейство, зачастую впадают в отчаяние. Я же, со своей стороны, горжусь тем, что я — часть этого еврейства, перед которым, по-моему, открыто великое будущее.

Однажды, когда мне было семнадцать лет, один из евреев нашей общины сказал мне:

— Самое лучшее, что мы можем сделать, — это вступить в смешанные браки и исчезнуть как народ.

Это был первый случай, когда мне пришлось услышать лозунг ассимиляторов, провозглашаемый четко и ясно. Я оторопел, я застыл, словно окаменелый. Я взглянул на своего собеседника, пытаясь понять, серьезно он говорит или шутит. Он говорил серьезно. Ассимилятор всегда очень серьезен, хотя часто эти люди весьма туманно представляют себе состояние собственных мыслей.

Ассимиляторство — это наиболее многочисленное неортодоксальное движение в еврействе, и существует оно издавна: по сути дела, это самое древнее неортодоксальное движение. Внешне оно не кажется движением, ибо по самой природе своей оно не имеет ни организации, ни лидеров, ни храмов, ни школ, ни теоретических трудов, ни оформленной доктрины. Однако в те исторические периоды, когда еврейство пользуется свободой, как, например, в наше время, ассимиляторскими настроениями бывало и бывает охвачено до половины еврейства, а иной раз и больше половины.