Греки и римляне считали еврейский запрет на мужеложество, равно как и строгие еврейские законы относительно брака, нелепыми и косными предрассудками. Если мы не хотим возвращаться (или идти вперед, смотря по точке зрения) к нравственным нормам Римской империи, если читатель инстинктивно считает, что еврейские и христианские нравственные нормы лучше соответствуют критериям разумной цивилизации, то я хотел бы попросить этого читателя попробовать отыскать основу современной западной морали где-нибудь вне сферы, обозреваемой Б-гом, — т. е. за пределами Библии и тех религий, в основе которых лежит Библия. Современная западная мораль — это либо, как сказал Ницше, затянувшаяся ошибка, основанная на вековечном заблуждении, либо один из великих даров иудаизма человеческому роду. Если мы не приемлем религиозного принципа, согласно которому сексуальные склонения суть зло, то где предел, который не позволит нашим западным нравственным нормам опуститься до уровня нравственных норм Рима и Византии?

У поэтов и философов бывает иногда привычка славословить смерть, и они написали на эту тему немало прекрасных и впечатляющих страниц. Однако, как мы не раз имели возможность убедиться, эти же самые поэты и философы делают все возможное, чтобы прожить как можно дольше. Седовласый литератор сидит у себя за письменным столом, завернувшись в теплую шаль, дабы уберечься от простуды, и пишет возвышенные стихи, в которых сообщает, что он с нетерпением ждет утешительницу-смерть, подобно тому как молодой любовник ждет возлюбленную. Всякий, кому доводилось видеть очень старых или очень больных людей, отлично знает, с каким упорством они цепляются за последнюю надежду — воистину, как утопающий хватается за соломинку. О смерти сказано очень много красивых слов: дескать, смерть придает жизни ценность и значимость; смерть — это непременное условие существования жизни; бессмертие было бы куда более страшным наказанием, чем сама смерть; смерть уравнивает простых смертных с королями и с величайшими гениями; умирая, мы возвращаемся в лоно матери-природы и приобщаемся к вечности вместе с камнями, скалами и деревьями… Но попробуйте сказать все это изможденному, измученному болезнью человеку, умирающему на больничной койке.

В Танахе можно, кажется, найти чуть ли не все темы, встречающиеся в классической философии и поэзии; но я не помню в Танахе ни одной фразы, в которой была бы сделана попытка приукрасить смерть.

Моисей говорит: «Во свидетели пред вами призываю небо и землю. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое». В Книге Псалмов мы находим радостные гимны в честь жизни. Отсрочка смерти вызывает у псалмопевца чувство горячей благодарности Г-споду. Екклесиаст считает, что в бессмысленном мире, полном несправедливости, смерть — это последняя несправедливость. В Книге Иова есть иронический панегирик смерти; в этом панегирике всего в нескольких бесподобных строках обобщены все известные нам доводы в защиту смерти; и, однако, из этого панегирика яснее ясного, что Иов считает смерть величайшим несчастьем, у которого есть только одно достоинство: смерть кладет конец всем другим несчастьям.

Во всех содержащихся в Танахе рассуждениях о смерти нет никакого радостного предвкушения рая с его ангелами и сладкозвучными арфами и столь же мало страха перед адским огнем и дьяволами. Смерть — это зло, потому что с ней прекращается жизнь и гаснет свет, и еще потому, что она—неразрешимая загадка. Так всегда говорил людям их здравый смысл. Так же о смерти говорится и в Танахе.

Естественно, возникает вопрос: как это возможно, что в мире, который создан всеблагим Б-гом, существует такое зло, как смерть. В попытках разрешить это противоречие было изведено столько чернил, что их, небось, хватило бы на то, чтобы заполнить, скажем. Каспийское море. Читатель, успокойтесь: я тоже не могу разрешить это противоречие и я не знаю человека, который мог бы хоть сколько-нибудь удовлетворительно его объяснить, — хотя я прочел на эту тему гораздо больше книг, чем следовало бы прочесть столь обычно жизнелюбивому, как я, человеку.

Вопрос можно сформулировать так: если существует добрый и справедливый Б-г, то как же может быть, что человеческая жизнь завершается столь страшным и несправедливым итогом, в котором не принимаются во внимание деяния человека и их последствия.

Именно в этом — основное зло смерти. Смерть беспорядочно и бездумно обрывает существование то одного, то другого из нас, оставляя вопросы неотвеченными, дела незавершенными, долги неоплаченными, добродетель невознагражденной и преступление ненаказанным. Если бы смерть подводила черту под сведенным балансом, если бы люди знали, что им неизбежно придет конец, — но придет тогда, когда того потребуют природа, логика и справедливость, — то вопрос о несправедливости смерти либо вообще не возникал бы, либо представлял собою лишь чисто философскую загадку, однако не доставлял бы людям тех мучительных терзаний, какие он доставляет теперь.

Один из наиболее напрашивающихся ответов (этот ответ пришел в голову людям сразу же, как только они начали мыслить, и он до сих пор не опровергнут) заключается в том, что период времени от рождения до смерти человека слишком короток, чтобы стать основой для исчерпывающего подведения итогов. Согласно догмам восточных религий, человеческая жизнь — это лишь одна из многих прожитых человеком жизней. Любая кажущаяся несправедливость в этой жизни уравновешивается кармой, то есть деяниями и итогами других воплощений человека, прошлых и будущих. Следовательно, человек должен нести ответ не только за свою теперешнюю жизнь, но и за все другие свои жизни — те, которые он прожил раньше, до того, как родился в своем нынешнем воплощении, и те, которые он еще проживет в своих будущих воплощениях. Иудаизм такую идею отвергает, хотя у каббалистов иногда возникает мысль о том, что возможен гилгул, то есть перевоплощение.

Иудаизм, равно как христианство и ислам, отвечает на вышеупомянутый вопрос иначе: он утверждает, что после того, как человек умирает на земле, его душа продолжает жить другой, загробной жизнью, которая длится неопределенно долго. Существует какой-то иной мир, куда мы попадаем после того, как покончим наши счеты с нашей нынешней жизнью; и в этом ином мире деяния человека получат справедливую оценку. Праведника ждет воздаяние за его добродетель. Некогда преуспевавшего грешника постигнет заслуженная кара. В священных книгах ислама довольно подробно описано, что представляет собою жизнь после смерти. А Данте Алигьери в «Божественной комедии» нарисовал потрясающую по выразительности картину загробного мира, как он представлялся христианам в средневековой Европе.

Еврейская доктрина загробного мира содержится главным образом в Талмуде и основана на текстах Священного Писания. Поскольку проблема жизни после смерти была основным пунктом разногласий между еврейскими мудрецами и саддукеями (существовавшая в те времена секта, во многом расходившаяся с ортодоксальным иудаизмом), эта проблема приобрела основополагающее значение. Характерно, что Талмуд не отвечает на вопросы о том, как выглядит загробный мир, что на самом деле означает воскресение из мертвых, где и как это происходит, во что требуется верить. Мы находим в Талмуде взгляды и мнения отдельных раввинов древности и рассуждения средневековых ученых, которые, развивая положения своих предшественников, придерживались при этом самых разных — часто прямо противоположных — точек зрения. Иудаизм очень точен и конкретен там, где он говорит о действиях. Доктрины же и абстрактные умозаключения носят иногда и не определенный характер. Поэтому я не могу здесь описать, как выглядит в представлении иудаизма загробный мир и как происходит воскресение из мертвых. Наша религия утверждает, что есть какой-то иной мир и что Б-г заботится о тех, кто спит в земле сырой. Больше мне нечего сказать читателю — разве что поведать свои собственные, личные мнения.