Он приехал только в середине июля. Им негде было отдыхать: дом в Напе был продан, у нее остался лишь дом Терстонов. Она предложила ему поехать на озеро Тахо, но он был недоволен, что она все еще не купила ему модель «А», и уехал на озеро без нее, с друзьями. Но не могла же она держать его у своей юбки – в конце концов ему уже девятнадцать лет! Конечно, Сабрина расстроилась, что ей так редко удается видеться с Джоном. Вскоре сын уехал, и она осталась одна в доме Терстонов. Но ненадолго...

Зима выдалась тяжелой. Рудник не давал никаких доходов, был на грани банкротства, все разработки, кроме главной, были закрыты. Рабочие все как один подались в «красные». Не было денег на жизнь и на обучение Джона. Приехав домой на рождественские каникулы, Джон увидел в доме Терстонов четверых жильцов. Его мать стала сдавать комнаты. Он ужасно разозлился, узнав об этом:

– О Боже, ты с ума сошла! Что о нас люди подумают!

Сабрина прекрасно понимала его чувства и внутренне была готова к этому; но все было так плохо, что она просто не видела другого выхода. Она готова была продать землю под виноградниками, но никто не горел желанием ее купить. Денежных поступлений не было, да и из каких источников? Кажется, настало время все объяснить Джону.

– Я ничего не могу поделать, Джон. Рудник закрыт. Надо же как-то зарабатывать на жизнь! Да ты и сам все прекрасно понимаешь. Твои расходы куда больше моих.

В Бостоне его жизнь превратилась в разгульную, бесконечную дружескую пирушку... Нет, она не жаловалась на непомерные расходы, ибо Гарвард есть Гарвард...

– Ты понимаешь, что я не могу пригласить сюда друзей? Боже всемогущий, теперь этот дом напоминает какой-то бордель!

Она не смогла этого вынести.

– Судя по тому, сколько денег ты тратишь на востоке, ты повидал немало борделей...

– Не смей читать мне нотации! Тебе ли говорить об этом! – прорычал он. – Ты сама превратилась в мадам из публичного дома Терстонов.

Она дала ему пощечину и тут же пожалела об этом. Но всему есть предел. Они уже не могли общаться, как прежде, и Сабрина почувствовала невольное облегчение, когда на следующее лето Джон сообщил ей, что не приедет домой. Он снова собирался к «друзьям» в Атланту. Конечно, Сабрина жалела, что они так долго не увидятся, но у нее было столько дел, что встреча не принесла бы ей особой радости. Она бы не вынесла, если бы сын снова стал канючить у нее машину. Она решилась продать рудник, продать во что бы то ни стало, даже если это разобьет ее сердце. Хуже всего было то, что продала она его за бесценок, по стоимости земли. Однако это позволило ей оплатить учебу Джона, правда, только за год, и перестать сдавать комнаты, так что, когда сын вновь приехал на рождественские каникулы, никто им не мешал.

На этот раз все было хорошо: Джон вел себя вполне пристойно, не устраивал сцен, но Сабрине казалось, что сын отдалился от нее. На этот раз он и не заикнулся о машине. У него было на уме что-то другое, куда более важное. В июне Джон хотел с друзьями поехать в Европу, но откуда взять деньги на эту поездку, она не представляла. Продавать было нечего, разве только драгоценности матери, но она берегла их на оплату последнего года учебы Джона и боялась тратить на что-нибудь другое. Но видно, путешествие для него много значило. Однажды вечером она горестно вздохнула, села и начала разговор:

– С кем ты едешь?

Кажется, сейчас между ними так мало общего... Оно и понятно: ведь ему уже двадцать один год. Было бы странно, если бы он вел себя иначе. Да они никогда и не были близки. Правда, иногда Сабрину охватывало беспокойство: она совсем не знала его друзей, людей, с которыми он общался там, в Гарварде. Оставалось только надеяться, что все они порядочные люди. Да, старалась она убедить себя, так оно, наверное, и есть. Она ничего не знала о своем сыне, его жизни, его интересах. О, если бы был жив его отец, он-то уж знал бы, расспросил бы его обо всем. Но Сабрина не считала, что она вправе вторгаться в его личную жизнь, да и не была уверена в том, что является для сына непререкаемым авторитетом. Он тоже не проявлял особого желания обсуждать с ней свои проблемы. Это были трудные годы, полные испытаний и горечи поражений... для них обоих. Он постоянно чего-то хотел и требовал от нее... У него было потребительское отношение к матери: он считал, что Сабрина должна выполнять все его просьбы. Все сводилось к простой формуле: желание – удовлетворение... За все эти годы он не сказал ей ни одного ласкового слова! Ей так не хватало сыновней любви! Она вспоминала милого малыша, который садился к ней на колени и ласково обвивал ее шею своими маленькими ручонками. Все это промелькнуло в ее памяти, пока она сидела в библиотеке и наблюдала за сыном.

– Ну как, могу я поехать?

– Куда?

Она уже и забыла, о чем они говорили. Сказывались усталость и постоянное напряжение – у нее не было сил. Из собственности остались лишь дом, в котором они сейчас находились, земля под виноградниками и драгоценности Камиллы. Но никаких доходов, а уж о надежде на светлое будущее и говорить не приходилось. Она хотела даже устроиться на работу, но... У нее появилась одна идея. Может быть, это выход из сложившейся ситуации. К ней уже не раз обращались проектировщики, заинтересованные в приобретении огромных земельных участков, прилегавших к дому Терстонов. Они планировали построить дома там, где прежде были сады. Это могло бы помочь, но вот стоит ли? Пока она не приняла решения... Почему у Джонатана такой раздраженный вид?

– В Европу, мама.

– Ты так и не сказал мне с кем.

– Какая тебе разница! Все равно ты никого из них не знаешь.

– Почему это?

Ведь можно спросить у Амелии. Она помнит все. На восточном побережье она знает каждого, кто хоть сколько-нибудь известен или был известен в прошлом.

– Так почему бы тебе не назвать имена своих друзей, а, Джон?

– Да потому, что я уже не десятилетний мальчик! – рявкнул Джон, вскочив со стула. – Так ты разрешишь мне поехать в Европу? Да или нет? Мне надоели эти игры!

– Какие игры? Я не понимаю тебя. – Голос Сабрины был спокоен, как обычно, и не выдавал охвативших ее волнения и смятения.

Сын не догадывался, как тяжело ей жилось все это время. Она держалась, стараясь ничем не выдать свои чувства и переживания. Боль была внутри, в сердце, в душе, а это не бросается в глаза. Амелия поняла, что с ней происходит, она искренне сочувствовала Сабрине. Прошло уже восемнадцать лет после гибели Джона Харта, но с тех пор у Сабрины не было мужчин: разве мог кто-нибудь сравниться с ее покойным мужем? Нет, более достойного человека, чем Джон Харт, ей не встретить. Она в этом уверена. Сабрина посмотрела на сына. Внешне он не был похож ни на мать, ни на отца, ни на деда, Иеремию Терстона. А его характер... Он был разболтан, недисциплинирован, ленив, чурался любой работы. Зато он любил развлечения, красивые вещи; все доставалось ему легко, без каких-либо усилий с его стороны. Именно это ее и беспокоило. В жизни нельзя постоянно брать, ничего не отдавая взамен, он должен знать цену всему. Пора бы ему и остепениться, проявить самостоятельность, думала она, глядя, как Джон мечется по комнате.

– Джонатан, если тебе так ужасно хочется поехать в Европу, почему бы тебе не устроиться на работу?

Ее слова ошеломили его, в глазах вспыхнула злоба.

– А какого черта ты сама не работаешь, вместо того чтобы без конца плакаться на бедность!

– Разве я плачусь?

Ее глаза наполнились слезами. Джон задел ее за живое. Она старалась не жаловаться на судьбу, но он всегда знал ее больное место. Она устало поднялась со стула. День был долгим, слишком долгим. Может быть, в чем-то он и прав. Наверное, ей следует поискать себе работу.

– Мне жаль, что ты так думаешь, Джон. Скорее всего ты прав: наверное, нам обоим надо устроиться на работу. Слишком тяжелые сейчас времена для всех.

– Посмотрела бы ты на наших студентов! Все, кроме меня, имеют то, что хотят!

Опять он о машине. Она посылала ему все, что он требовал, и у него всегда была приличная сумма на карманные расходы! Оба прекрасно это знали. Но у него не было машины... а теперь еще эта поездка в Европу. Да, она должна, должна что-то сделать. Как же заработать эти деньги?