Для России это соглашение было крайне выгодно: оно строилось на принципах «национального режима», т.е. российские войска и объекты находятся в Белоруссии на тех же условиях, что и белорусские. Они пользуются имуществом объектов и земельными участками, на которых расположены, без взимания налогов (за исключением налогов, связанных с хозяйственной деятельностью). К тому же ввоз на белорусскую территорию материальных средств, необходимых для функционирования этих объектов, осуществляется на беспошлинной основе. Естественно, наше военное присутствие в Белоруссии предусматривает и решение оборонных задач в общих интересах.

Однако было бы необъективным утверждать, что российско-белорусские отношения в военной области складывались так уж безоблачно. Время от времени возникали проблемы, которые вызывали серьезную озабоченность сторон. В частности, у нас на Арбате одно время с большим возмущением говорили о том, что белорусы «подсунули нам свинью», когда затеяли тайную продажу за рубеж секретных частей и блоков зенитного ракетного комплекса С-300. Но зреющий скандал официальный Минск быстро загасил. Потом началась возня с квартирами наших офицеров в Белоруссии — они жаловались, что жилье у них отбирают. Дело дошло до суда.

В свою очередь, у белорусов были серьезные и спра-ведливые претензии к Москве: она нерегулярно перечисляла деньги за содержание своих военных объектов. Но и при этом, в отличие, например, от Казахстана, белорусские власти никогда не допускали того, чтобы в отместку отключать электричество от российских военных баз.

Мне не однажды приходилось бывать в самых высоких натовских штабах и слышать там откровенные признания генералов, что они придают «должное» значение и российско-белорусскому военному сотрудничеству, и геостратегическому положению Белоруссии в условиях расширения Североатлантического альянса на восток. Хорошо понимали важность этого фактора и в российском Генштабе.

К сожалению, Кремль, МИД и правительство РФ нередко упускали возможность извлечь военно-политические выгоды из всего этого.

Поздней осенью 1996 года в российском Генеральном штабе многие специалисты говорили о том, что Кремль теряет великолепную возможность использовать к своей выгоде «белорусский ракетный фактор».

В условиях объявленного руководством НАТО расширения блока на восток в головах наших генштабовских стратегов не однажды мелькала мысль о том, что в качестве контр-меры Москва и Минск могли заявить о готовности пересмотреть свое отношение к Договору, в соответствии с которым российские части Ракетных войск стратегического назначения, дислоцирующиеся в Белоруссии, должны были выводиться на территорию РФ. Что конкретно имелось в виду и почему ситуация требовала такой постановки вопроса?

С самого начала реализации натовского плана о расширении альянса на восток Кремль, правительство, МИД только и делали, что «выражали несогласие». Но натовское руководство не обращало на это внимания и упорно шло к намеченной цели, игнорируя озабоченность России. Ритуальные вздохи Москвы не возымели действия. Но шанс переломить такую ситуацию был. И заключался он именно в том, чтобы на жесткость ответить жесткостью, ввести в «бой» козыри, которые заставили бы наших оппонентов остыть и продолжать поиск компромисса.

Шанс этот заключался в том, чтобы в условиях расширения НАТО на восток и приближения его к границам РФ приостановить вывод оставшихся в Белоруссии частей РВСН в Россию.

Кстати, президент Белоруссии Александр Лукашенко несколько раз давал понять Кремлю, что мыслит именно в таком направлении. К сожалению, он не встретил понимания. Позицию Лукашенко поддержал тогдашний министр обороны РФ Игорь Родионов. В том же духе высказывались и некоторые другие высшие генералы.

Однако наш МИД к этой идее отнесся почти паниче-ски, — это-де приведет к резкому обострению ситуации в Европе. Получалось, что НАТО обострять ее можно, а России — нет. Такая позиция и привела, в конце концов, к тому, что и Россия, и Белоруссия оказались в крайне невыгодном положении.

Генштаб — фирма всезнающая. У нас в Кремле и на Смоленской площади всегда было достаточно своих «агентов», которые и сообщили, что мидовские причитания об «обострении ситуации» — лукавство. Кремль и МИД боялись огрызаться потому, что опасались финансовых контрмер со стороны правительств стран НАТО. Без их поддержки российские «реформы» (а значит, и режим) могли рухнуть (американцы открыто заявляли, что в случае агрессивного поведения Москвы они ее в «восьмерку» и на пушечный выстрел не подпустят).

Ситуация была идиотская: власть пыталась удержаться на плаву за счет уступок чужестранцам, а интересы собственного государства и его ближайших союзников при этом шли по боку.

Когда из Белоруссии в Россию 27 ноября 1996 года вывозилась последняя ядерная ракета и по этому поводу были организованы проводы в Лиде, Лукашенко не прибыл на это мероприятие. И его можно было понять.

В тот пасмурный день и настроение министра обороны России Игоря Николаевича Родионова соответствовало погоде (я сопровождал его во время визита в Белоруссию). В самолете Родионов вызвал меня в свой салон и попросил дать ему еще раз взглянуть текст предстоящего выступления на проводах последнего эшелона наших ракетчиков. Меня это насторожило — текст был идеально «вылизан». Тем более что речь в нем шла о ракетах, а в таких материалах каждая буква многократно «берется на зуб», проверяется до той степени, когда с нее, как говорили у нас в Генштабе, начинала «мука сыпаться».

Родионов несколько раз перечитал текст. Потом взял ручку и вписал несколько строк. Затем возвратил текст мне. Дополнение состояло всего лишь из одного предложения. Суть его сводилась к тому, что народ Белоруссии должен быть всегда уверен, что даже если его страна стала безъядерной, верная Договору о коллективной безопасности СНГ Россия никогда не оставит Белоруссию в беде.

В тот день не видел я радости и на лицах пришедших на проводы белорусов. И только лишь физиономии много-численных западных военных атташе излучали какое-то злорадное торжество. Когда под торжественно-грустный марш «Прощание славянки» и жалобный гудок электровоза последний вагон с ракетой покатил на восток, белорусские военные пригласили гостей в палатки, где были столы, щедро накрытые снедью и выпивкой. Водка быстро развязала всем языки.

Было много тостов, но я никак не мог понять, за что же мы пьем. Иностранные атташе говорили какие-то слова о новом мире, о конце холодной войны, о прозрении политиков. Звучало:

— За новую Европу!

А мне слышалось:

— За слабую Россию!

Не лезла в глотку водка. Болтливый и хвастливый польский военный атташе с жирными губами лез целоваться к американцу и даже будучи в сильном подпитии смотрел на меня, как царь на блоху.

Венгр в это время услужливо подкладывал в тарелку американца холодец и хрен.

А когда-то на учениях армий Варшавского договора он послушно мотался по моей просьбе за водкой…

Теперь я знаю, что самое страшное для офицера — когда твою страну перестают уважать. Сила порождает уважение. Слабость — пренебрежение. Слабая страна быстро теряет союзников. Они бегут к сильным. Остаются только самые преданные. Как белорусы. Но мне при этом почему-то было стыдно смотреть в глаза белорусам. Было такое чувство, что мы, русские, их предали…

Еще до отлета Родионова в Белоруссию я знал, что во время своего кратковременного визита в Москву на нерекламируемых встречах с российскими политиками, дипломатами и генералами Лукашенко призывал их с максимальной выгодой для военно-стратегических интересов обеих республик разыграть «ракетную карту» в условиях продвижения НАТО на восток.

Насколько мне было известно, поначалу речь шла о переносе времени вывода оставшихся в Белоруссии частей РВСН на более поздний срок. Эта идея у нас в Генштабе многим понравилась.

Безусловно, такой шаг наверняка вызвал бы дружный волчий рык со стороны Запада. Но, с другой стороны, такая жесткая белорусско-российская позиция могла существенно повлиять на политику расширения Североатлантического альянса, которая наибольшие опасности создавала для Минска и Москвы.