Немного ранее гитлеровцы арестовали Яна Болека. Донесение начальника жандармерии Катовицкого района сообщало, что «предводитель банды, Болек», был арестован еще в 1943 году и за бунт в полицейской тюрьме Мысловице застрелен». Информация эта является неточной, поскольку не указывает, когда был убит Болек. Дело в том, что после ареста в 1943 году Ян Болек не сразу оказался в мысловицкой тюрьме. Его посадили туда только в марте 1944 года. Содержался он там вместе с другими 400 узниками в камере № 1, бывшей тюремной часовне. Заключенных охраняли специальные посты стражников, вооруженных автоматами.

Ян Болек уже на первом допросе понял безнадежность своего положения и решил дорого продать свою жизнь. Когда тюремный конвоир вел его на очередной допрос, Болек вырвал автомат у охранника. Этот отчаянный шаг не мог принести ему свободы. Боролся он не за жизнь свою, а за то, чтобы подороже ее продать. Прежде чем пасть в неравном бою, он успел застрелить трех немцев.

Следствие по делу о «банде Болека» не дало результатов. Никого больше не арестовали, а тех, кто уже был арестован, разослали по лагерям. Мало кто из них выжил.

Гитлеровцы расправились также и со своим секретным работником — Юрчиком.

Удар, нанесенный хжановской организации ППР в марте 1944 года, был очень болезненным. Мы потеряли много преданных и самоотверженных товарищей, работавших с нами.

В один прекрасный день меня оповестили, что я должен отправиться в Сосновец на встречу с представителем ЦК ППР «Робертом» — Стефаном Францишеком. Ночью лесами я дошел до явки. Утром явился «Роберт». Он сначала расспрашивал меня об Армии Людовой в Хжановском районе, о действиях партизан.

Когда я доложил ему обо всем, «Роберт» сообщил мне о состоявшемся восемь дней назад собрании, на котором был сформирован комитет ППР и командование Армией Людовой V округа в составе: секретарь округа «Марек» — Леон Вечорек, командующий Армии Людовой «Янек», он же «Офик» — Кароль Земан, его заместитель «Тварды» — Леон Лясек, начальник штаба — «Болек». Только после этой информации «Роберт» сказал мне, что я назначен командиром округа № 1 — Домбровский бассейн. Он пожал мне руку и добавил:

— Поздравляю, «Здих», надеюсь, что и новые обязанности ты выполнишь с честью.

Это известие ошеломило меня. И хотя я был горд тем, что партия доверила мне почетную и трудную должность, я опасался взять на себя такую ответственность. Высказал свои возражения, но все мои рассуждения «Роберт» прервал кратко и энергично:

— Я считаю, что назначение правильное.

Дальнейшая дискуссия была бесполезной. «Роберт» снова пожал мне руку и улыбнулся одной из тех своих улыбок, которые так покоряли люден. Он был человеком действия. Энергичный, решительный, непоколебимый сторонник беспощадной борьбы с гитлеровскими оккупантами.

Опыт и закалку «Роберт» приобрел, находясь еще в рядах Коммунистической партии Франции. Родился он в 1900 году в Торуни и по профессии был пекарем. В 1922 году выехал во Францию и поселился в округе Леус (Па де Кале), активно участвуя во французском рабочем движении.

В марте 1943 года он организовал переброску первой группы польского движения Сопротивления из Франции на родину, о чем вспоминает Францишек Ксенгарчик в своей книге «Дорога в огне».

Стефан Францишек возглавлял группу из семи человек. После нескольких месяцев пребывания в Варшаве «Роберт» был направлен в августе на территорию Силезии в качестве представителя Центрального Комитета ППР.

Уже во время встречи я задумывался над тем, как лучше справиться с новой и столь ответственной ролью. Мысленно наметил себе план действий. Я намеревался организовать в каждом районе ударные группы, обучить их, а потом бросить на самостоятельную борьбу с врагом. Я был уверен, что с набором людей у меня не будет забот, так как желающих бороться было более чем достаточно.

Тем временем у товарища «Роберта» было для меня еще одно поручение.

— Партии нужны деньги, — сказал он. — Мы рассчитываем на то, что новый командующий округом скоро нам их доставит.

Это было вполне конкретное задание. «Сделаем вылазку, и деньги будут», — решил я про себя. И хотя точного плана у меня еще не было, я не задумываясь ответил «Роберту», что о деньгах позабочусь.

В тот же день после разговора с «Робертом» мы с «Мушкой» отправились на собрание в доме товарища «Старого» — Эдмунда Рупали, члена командования округа Армии Людовой Домбровского бассейна. Речь шла об организации боевых групп.

Насколько мне помнится, «Старый» указывал тогда конкретно на семью Кравчиков, которая сотрудничала с немцами, почти не скрывая этого. Мы тут же решили, что с Кравчиками следует расправиться. В подобных случаях мы знали только одну кару.

Собрание мы покидали по 2—3 человека. Я вышел вместе с «Мушкой» и «Габрысем» — Юзефом Карковским. Внезапно кто-то обратил мое внимание на подростка, идущего в нашем направлении.

— Это сын Кравчика, о котором мы говорили на собрании, — сказал «Мушка».

За себя я не беспокоился — я здесь чужой. Хуже обстояло дело с товарищем Карковским. Жил он «нелегально», а известен был всем в этих местах еще с довоенных времен.

Мы находились всего в нескольких сотнях метров от поста немецкой жандармерии, когда заметили, что за нами на велосипедах едут двое полицейских.

— По-видимому, Кравчик узнал кого-нибудь из нас и доложил в полицию, — сказал я.

Раздумывать было некогда, нужно было что-то предпринимать. О бегстве не могло быть и речи. По улицам шли люди, и неизвестно было, кто из них немец.

«Габрысь» тем временем свернул вправо и скрылся между домами. Мы с «Мушкой» рассчитывали, что нам как-нибудь удастся выкарабкаться из создавшегося положения. У меня были «левые» документы, удостоверение и оружие, а у «Мушки», который жил на «легальном» положении, были вполне нормальные документы. При внимательном рассмотрении можно было понять, что мои документы фальшивые, но я старался не думать об этом.

Жандармы — уже у нас за спиной. Соскакивают с велосипедов. В руках у них оружие. С криком «Хэнде хох!» приближаются к нам. Рядом с ними откуда-то появляется сын Кравчика.

«Ах ты, дрянь, — подумалось мне, — ты сам даешь нам доказательства, которых я минуту назад требовал от товарищей».

Кравчик тем временем, указывая на меня жандармам, говорит:

— Он знает того, который убежал. Они шли втроем.

Я не теряю хладнокровия, хотя нервы напряжены до предела. Пытаясь выпутаться, я говорю немцам, что у меня есть документы, которые я тут же им покажу. Мне необходимо добраться до кармана, а там уж я предъявил бы им пистолет — самый верный документ партизана. Но они отвечают мне чисто по-гитлеровски. На меня сыплется град пинков, приправленных ругательствами. Нервы напряжены настолько, что боли я не чувствую. Мозг работает лихорадочно. Как выбраться? Еще раз пытаюсь полезть за «документами». Но пистолетные стволы и бешеный крик жандармов заставляют меня снова поднять руки вверх. В таком положении любая попытка достать пистолет закончилась бы выстрелом. Замечаю, что «Мушка» держит руки поднятыми вверх. Минуту спустя жандармы ведут нас на полицейский пост в Даньдувке, мимо которого мы только что проходили.

Движение было большое, и я видел перепуганных, пробирающихся сторонкой людей. Я видел их взгляды и был уверен, что любой из них, если бы только смог, без колебания помог бы нам вырваться. Однако я знал, что могу рассчитывать только на себя.

Трудно мне сегодня описать, что чувствовал я тогда, маршируя под стволами направленных на меня немецких пистолетов. Этого нельзя описать. Я знал, что мне грозит смерть. Разные мысли мелькали у меня в голове, по главной была та — одна-единственная — вырваться из рук гитлеровских палачей. С каждым шагом приходили мне в голову какие-то события минувшего, факты, товарищи, с которыми мы вместе боролись, мать, ее слезы, когда она впервые увидела меня после выстрелов Либеры, Освенцим, его крематории, трубы и сладковато пахнущий дым, который мы чувствовали, сражаясь.