Поначалу движения наши были неуклюжими. Ключи со звяканьем соскальзывали с гаек. Товарищи, стоявшие в дозорах, все время требовали, чтобы мы работали потише. Поэтому, когда ключ в очередной раз соскакивал, мы насаживали его на гайку, как говорится, «по пальцу». Работа была нелегкой.

Задача заключалась в том, чтобы на обоих рельсах раскрутить стыки и отвернуть винты, которыми рельсы прикрепляются к шпалам. Потом нам предстояло сдвинуть рельс с таким расчетом, чтобы колеса паровоза попали в образовавшуюся щель. Заржавевшие болты развинчивались с трудом, и только после часа напряженного труда нам удалось с ними справиться. Но в спешке мы не заметили, что оба рельса соединены между собой каким-то прутом. Нам не оставалось ничего иного, как загнуть концы обоих рельсов внутрь. С немалым трудом удалось и это.

Отозвав дозорных, сошли с полотна в лес. Минуты тянулись бесконечно. Наконец до нас донесся сначала далекий, но все нараставший стук колес. Еще несколько мгновений, и мы увидели огни паровоза, а за ним — вереницу товарных вагонов. Некоторые из них были освещены — знак того, что в них едут сопровождающие солдаты. Внезапно раздался удар, и сразу же вслед за ним лязг железа.

Паровозные фонари замигали, один оказался выше другого, из топки посыпались снопы искр. Паровоз свалился с невысокой насыпи. Эхо еще не успело повторить грохот, как до нашего слуха донеслись стоны и перепуганные вопли. На фоне темных обломков мы увидели отблески винтовочных выстрелов, сначала одиночных, а потом — ураганный пулеметный огонь. Напуганные катастрофой, немцы вслепую поливали пулями грозную для них ночную темень.

Нас захлестнуло радостное возбуждение и гордость. Больше дожидаться было нечего. Окрыленные успехом, отправились мы в обратный путь и, изрядно усталые, вернулись в бункер.

Товарищи сообщили нам, что железнодорожное полотно оказалось разрушенным на протяжении нескольких десятков метров, было убито и ранено около полутора десятков немцев, а железнодорожное сообщение на перегоне Мысловице — Освенцим прервано на 36 часов. Так нам удалось нанести первый успешный удар по нервному центру врага — по его коммуникациям.

Через три дня, 13 июня 1943 года, «Болек» повел нас в сторону Щаковой. На этот раз мы решили несколько усовершенствовать методику. Опыт первой диверсии натолкнул нас на мысль, что вместо того, чтобы полностью устранить рельс, достаточно кусок его загнуть внутрь. Это должно было сэкономить и время и труд. Именно так мы и подготовили на этот раз западню. После того как стык был развинчен, а из нескольких шпал вырваны костыли, мы загнули рельс внутрь и вставили в щель металлический прут, чтобы рельс случайно не вернулся в прежнее положение. Работа эта, естественно, потребовала меньше времени. Недолго пришлось нам дожидаться результатов работы. Издалека послышался паровозный гудок. Я встревожился, поскольку поезд шел с противоположной стороны — вместо того чтобы идти со стороны Мысловице, он двигался от Щаковой. Я выругался про себя. Паровозные фонари надвигались все ближе и ближе. Внезапно мы услышали грохот, похожий на тот, который издавала бы катящаяся по ступенькам бочка. Фонари ритмично подпрыгивали. Паровоз соскочил с рельсов и, прокатившись несколько десятков метров по шпалам, с сопением остановился. Мы растерялись. За паровозом не было никаких вагонов. Домыслы были самыми различными. Загадку эту вскоре объяснили нам железнодорожники. Оказалось, что это был маневровый паровоз, случайно попавший в нашу ловушку.

Каждая операция обогащала нас опытом. К сожалению, мы действовали теперь без «Болека», которому партийные обязанности не позволяли непосредственно руководить вооруженной борьбой отряда. Обязанность эту он возложил на меня, как на своего заместителя. С тех пор я фактически стал командиром отряда.

Собственный опыт и советы товарищей мы решили испробовать 23 июня на линии Тжебиня — Освенцим между Хелмеком и Освенцимом.

До Хелмека было близко. Однако нам пришлось сделать большой крюк, чтобы обойти позиции немецкой зенитной артиллерии Пройдя Хелмек, мы остановились вблизи моста через Вислу. Перед полуночью прошли по направлению к Хелмеку и Освенциму последние поезда с рабочими. После этого могли идти только товарные составы или воинские эшелоны. Знакомству с порядком следования поездов мы были обязаны нашим разведчикам: «Пеню» — Станиславу Жидзику и Францишеку Каспереку из Хелмека.

Мы вошли на железнодорожный мост. «Тадек» и «Казек» заняли места дозорных, мы с «Личко» приступили к работе на рельсах, а «Юзек» и «Валек» прикрывали нас.

Крушение поезда на мосту, по моим расчетам, должно было не только нанести ущерб составу, но и повредить стальные конструкции самого моста. Мы надеялись, что это будет серьезная катастрофа и здесь мы возьмем реванш за неудачу под Ензором.

Темная и пасмурная ночь, которая обычно бывала нашим союзником, сейчас затрудняла действия. На ощупь отыскивали мы стыки на рельсах. И тут внезапно обнаружилось, что соединения здесь длиннее, чем обычно. «Личко» пытается развинтить стыки, а я ползком ощупываю руками шпалы и соединения с ними. Под пальцами — холод металла. Да и болты какой-то невиданной формы. Воспользоваться фонариком не могу из-за боязни привлечь внимание.

Путешествия на четвереньках в ту и другую сторону убеждают меня в том, что если бы даже мы и смогли отвинтить несколько болтов, то отогнуть рельс в сторону нам все равно не удастся. Подползаю к «Личко». Он тяжело дышит и потихоньку ругается.

— Возвращаемся! — говорю я «Личко».

У моста я подозвал остальных товарищей, и мы спустились с насыпи. Ничего не поделаешь, если не удается на мосту, то разрушим полотно перед самым мостом. Здесь рельсы крепятся к деревянным шпалам и стыки у них обычные.

Июньская ночь была на исходе, и я приказал товарищам возвращаться в бункер. А мы с «Личко» решили остаться в укрытии, чтобы проследить за результатами. Спрятавшись в хлебах в каких-нибудь 200 метрах от ловушки, мы с «Личко» с нетерпением дожидались поезда.

В тишине летней ночи время от времени слышался шорох полевых зверьков или крик проснувшейся птицы. Постепенно начало светать.

Лежа на влажной земле в хлебах, покрытых росой, я думал о всех тех, кого гитлеровцы обрекли на мучения и гибель. В трех километрах от нас был Освенцим. Я подумал об отце, погибшем там. Не услышит он уже вестей о борьбе партизан, не узнает, что среди них находится и его сын.

Мысли, однако, упрямо возвращаются к железнодорожному полотну. Удастся ли сегодняшняя диверсия? Издалека доносится характерный шум. Слышит его и «Личко». Он высоко задирает свой курносый нос и со сверкающими глазами шепчет мне:

— Идет…

Кивком соглашаюсь с ним. Шум все нарастает. Теперь уже можно рассмотреть поезд. Сердце колотится.

Напрягаю зрение. Со страшным грохотом и треском ввысь взмывает огромная огненная волна. Еще несколько более слабых ударов, и слышится мощное шипение пара. Стальное тело паровоза легло поперек рельсов. Рядом с ним, как щенята, тянущиеся к соскам матери, тесно прижимаются друг к другу товарные вагоны, разбитые, перекореженные, нагроможденные друг на друга. Крики, стопы, одиночные выстрелы… гляжу на «Личко». Он как зачарованный уставился на насыпь. Я дергаю его за рукав.

— Хватит, бежим!

Ползком пробираемся по полосе ржи, прилегающей к лесочку. До нас доносятся крики и проклятия. Неужто обнаружили? Нет, нас никто не преследует. Гитлеровцы пока что думают только о себе.

Вскоре мы уже были в бункере, где товарищи с нетерпением дожидались вестей. Мы были настолько взволнованы, что не могли подыскать слов, чтобы описать, как все было. Я очень сожалел, что весь отряд не мог быть свидетелем нашей добротной партизанской работы.

В тот же день нам сообщили о результатах катастрофы. Паровоз и несколько вагонов были полностью уничтожены. Гитлеровцы тут же принялись расчищать пути. На эту работу они согнали местное население, хватая всех, кто подвернется под руку. Были поданы технические составы. Последствия катастрофы ликвидировали почти 24 часа.