— Приключения в раю, — с грустью констатировала Холли.

Этой ночью Оливия решила сделать что-то хорошее. Она по-думала, что это, пожалуй, ее долг. Сначала Оливия попыталась читать, но ее быстро утомила качка, из-за которой буквы на странице расплывались и она не могла сосредоточиться. Для чтения ей быди нужны очки, но она ни за что не будет ими пользоваться. Вздохнув, она отправилась за бутылкой воды, уже второй за два последних часа. Оливия страдала от необычайной жажды и обезвоживания и была взвинчена. Она ела валиум, как леденцы.

Как-то незаметно, начиная со школьных лет, у нее выработалась привычка к валиуму. В юности одна-единственная пилюля кремового цвета отключала ее на всю ночь. Чтобы заполучить заветный пузырек, ей необходимо было сделать самую малость — указать врачу на свой живот, намекая на менструальные боли. Уже в следующий момент тот начинал поспешно покрывать каракулями рецептурный бланк. Однако очень скоро она стала глотать пилюлю каждый вечер, одновременно накладывая крем «Бугатти».

Став графиней Монтефалько, Оливия просыпалась, когда солнце уже стояло высоко и рабочие располагались в тени со своими завтраками. Она медленно поднималась, как будто все еще в плену сна, заворачивалась в кимоно, а затем долго нежилась в ванне, прежде чем спуститься вниз.

Зачастую ей удавалось восстановиться только к полудню. Выпив несколько чашек крепкого эспрессо, Оливия отправлялась к бассейну и лениво плавала в прозрачной воде, а затем звала повара, чтобы обсудить с ним вечернее меню.

Франко считал, что она очень хрупкая и нуждается в большом количестве сна. Ему нравилось иметь нежную, уязвимую, как цветок, жену. На самом деле, когда прошли первые восторги от неповторимого очарования итальянской деревушки, его молодая супруга начала тяготиться монотонностью сельской жизни. На фоне унылого мычания коров и тоскливого звона церковных колоколов здесь всегда затевался какой-нибудь скандал или слезливо улаживалась ссора, организовывались крестины или показ мод. Но череда церковных праздников и суета, связанная со сбором урожая, до смерти надоели Оливии. Зимой они редко бывали в своем имении, потому что, в отличие от немногих британских и американских друзей Оливии, ее вовсе не завораживала подсвеченная солнечным лучом замерзшая лоза или забавная снеговая шапка на высеченном из камня садовом божке.

Одна из ее подруг, Элиза, которая тоже еще совсем юной студенткой была очарована мужчиной в извечном шелковом галстуке и с манерами настолько изысканными, что их почти не было заметно, как-то сказала, что летом она пишет картины, а потом всю зиму спит, причем особенно крепко в те ночи, когда ее муж, Марио, пребывает в амурном настроении. Недели, проведенные Элизой и Оливией в Париже, где они, укутанные в меха и раскрасневшиеся, с бездонными чековыми книжками и пакетами с таким количеством новых туфель, что им приходилось выбрасывать коробки, озорно флиртовали со своими ровесниками, запечатлелись в ее памяти, как украшения на браслетах, приковавших Оливию к воротам виллы Монтефалько.

Кэмми переболеет этими идиотскими представлениями о любви.

Кэмми делала нечто, чего Оливия никогда себе не позволяла — идеализировала свою похоть.

Оливия была уверена, что Мишель вовсе не «влюбился в нее», как утверждала девочка. Ему просто хотелось побыстрее забраться в трусики Кэмми. Слово «любовь», по наблюдениям Оливии, служило определением, которым либо швырялись для описания мук сильного влечения, либо использовали для обозначения уз, переживших это влечение и трансформировавшихся во взаимозависимость людей пожилого возраста.

Любила ли она Франко? Оливия была почти уверена, что нет, несмотря на то что испытывала благодарность за его заботу о ней и покровительство. Полюбила ли бы она его со временем, если бы он дожил до старости? Вряд ли. Она видела вместе своих родителей, Сэла и Анну Марию. Они всегда сидели рядом в машине, вернее, мать сидела между сиденьями, как девчонки всегда сидели рядом со своими парнями до появления ковшеобразных сидений. Рядом, держась за руки, на диване. Рядом в постели. Ни одного раза ей не было позволено сесть рядом с матерью в ресторане или в бурную дождливую ночь заползти к родителям в постель, хотя она стояла под дверью и стучала. Они, несомненно, были близки. Они все делали вместе, даже стирали белье или покупали продукты. Теперь, когда ее отца не стало, Оливия не сомневалась, что ее мать, разговаривая со своими друзьями из церкви, сестрой и всеми, кто спрашивал ее о супруге, рассказывала об их отношениях как о большой любви. Но даже это оставалось для Оливии загадкой. Она неоднократно наблюдала за тем, как ее родители молча съедали обед, не обменявшись ни единым словом друг с другом, с Оливией или ее братом. Может, это объяснялось тем, что любовь наделяла их пониманием, превосходящим потребность в словах? Оливия, честно говоря, сомневалась в этом. Сама она провела свои самые счастливые минуты в неожиданно увлекательном общении с книгами.

Она не испытывала любви ни к одному ребенку и не чувствовала себя любимой, будучи маленькой девочкой. Она не любила старшего брата и никогда не чувствовала себя под его защитой. Оливия не привыкла с кем-либо делиться самым сокровенным, как это делали Дженис, Трейси и Холли. Она просто созерцала мир в растерянном молчании, пока не повзрослела и не осознала свою красоту, поняв, что этого более чем достаточно для того, чтобы повелевать другими людьми.

С другой стороны, Оливия испытывала дискомфорт, когда знала, что от нее чего-то ожидают. Сейчас, оказавшись вместе с подругами в опасной переделке, она чувствовала себя сторонней наблюдательницей и не хотела, чтобы ее обвиняли в этой беде, какой бы серьезной или несерьезной она ни была.

Оливия полагала, что вскоре прибудет береговая охрана и выручит ее. Но она хотела сойти на берег, сохранив свои дружеские связи, единственные по-настоящему прочные узы в ее жизни. Легкая дрожь волнения, вызванная трагической судьбой экипажа, уже давно растворилась в привычном для нее равнодушии. Конечно, очень грустно, если Мишель и Ленни действительно пропали в море, но неужели мир обеднеет без двух моряков с разболтанной походкой? Хотя... кажется, у того, кто постарше, был маленький ребенок? Что касается мальчика из Канады, это было многообещающее начало, но ей случалось бывать и с более искушенными мужчинами, хотя, признаться, ни одного из них она так и не узнала толком.

После всего, что произошло, она была не то чтобы очень напугана, но физически изнурена от бесконечного перетаскивания и подъема тяжестей. Невиданные претензии Трейси в сочетании со скукой были просто отвратительны. Вся эта возня не могла продолжаться сколько-нибудь долго. Это было слишком ужасно. Тем не менее Оливия понимала, что остальные работали больше, чем она.

В результате, предложив подругам сделать что-либо полезное, Оливия оказалась в одиночестве. Она изъявила желание управлять яхтой, пока все остальные поспят хоть несколько часов, в течение которых должен рассеяться туман. Она окинула взглядом темную неподвижную поверхность океана. Никаких признаков жизни. Вдалеке прогудел самолет. Мигнула и погасла звезда. Обман зрения, подумала Оливия. Наконец, когда уже начали появляться первые признаки мутного рассвета, она встала на колени, уперлась локтями в сиденья, одновременно служившие ящиками для хранения чего бы то ни было, и начала молиться: «Отец мой Небесный, прости мне мою скверну и многочисленные прегрешения, допущенные мною перед лицом Твоей божественной милости. Пожалуйста, смилуйся над душами Ленни и Мишеля и укажи им путь в Твоем безбрежном море, где затерялся наш ничтожно малый корабль...»

Она осталась довольна собой.

Кэмми спала, и ей снился Мишель. Они вдвоем лежали на солнце, и она смотрела на его загорелое худощавое лицо, скулы, которые приподнимались, когда он улыбался, густые, как грива льва, волосы с золотыми прядями, легкую щетину, покрывавшую его щеки в последний раз, когда она к нему прикасалась. Девушка проснулась в слезах и увидела, что ее мать все еще не спит и наблюдает за ней.