— В течение многих часов нам как-то удавалось сдерживать их. Целый день мы отвлекали контрабандистов с помощью виски. Мы так напоили их, что они отключились. Но потом они все равно схватили меня, и это был конец. — Кэмми судорожно вздохнула. Казалось, все это случилось давно и не с ней. Словно ей не удавалось войти в контакт с девушкой, ставшей свидетелем того, что произошло. По мере того как она возвращалась к своей жизни, эта девушка стремительно от нее отдалялась.

— Все это время пираты не знали, что на яхте есть еще один человек, ваша мама, — продолжила Кэмми. — Холли уже была больна. У нее началось заражение крови от какого-то укуса или пореза. Это могло произойти с любой из нас. Но случилось именно с ней. Как бы там ни было, она лежала в своей каюте с температурой. Мы все молились, чтобы она оттуда не выходила. Но оказалось, что все это время она пыталась добраться до винтовки капитана. Несмотря на слабость, Холли взяла молоток и разбила замок на металлическом шкафчике, достала оттуда винтовку, собрала ее и зарядила. И в тот момент, когда эти твари уже забирали меня с собой, она вышла наверх. Никто ничего не успел понять. Она застрелила парня, который держал меня, потом ранила еще одного мужика... а напоследок выстрелом продырявила их лодку. Она ни разу не промахнулась.

В полумраке Кэмми почти не видела выражение лиц мальчишек, но она заметила, как Иан выпрямился и расправил плечи.

Кэмми, осмелев, сказала:

— Я не уверена, что я того стою. Я не имею в виду, что ваша мама променяла вас на меня. Она любила вас больше всего на свете. Она не собиралась вас покидать. Но Холли нас всех спасла. Она была такой смелой! И она попросила меня... попросила меня, чтобы я сказала вам, что... несмотря на все случившееся... жизнь...

— ...прекрасна, — закончил Эван и расплакался — тихо, без рыданий, даже не пытаясь вытирать слезы с лица, позволяя им свободно стекать по щекам и носу.

— Эв, Иан, я знаю, что вам от этого не будет легче. Я не могу на самом деле стать вашей старшей сестрой. Но я буду стараться изо всех сил. Я буду вам во всем помогать. Я обещаю. Мне ее будет не хватать. И вам тоже. Я просто хочу, чтобы вы знали, что она была героем. Настоящим героем. Вот и все.

Кэмми подтянула к подбородку колени и выпустила на волю рыдания, которые она так долго удерживала в себе. Она плакала, пока не начала задыхаться и корчиться от нехватки воздуха. Сумерки становились все гуще. Сначала Эван, а затем Иан неловко положили ей на плечо свои ладошки. Кэмми подумала, что ведет себя, как умственно отсталая.

Но какая, в конце концов, разница.

Холли бы ее не осудила.

Два одинаковых плоских конверта из плотной белой бумаги прибыли одновременно. Один был адресован Трейси, а другой — Кэмми Кайл. Когда почтальон позвонил в дверь, Трейси была в столовой. Она занималась списком материалов, необходимых для ее нового класса по фитнесу.

— Рад видеть тебя в добром здравии, Трейси, — сказал почтальон. Теперь он каждое утро приносил почту к двери, хотя никогда раньше этого не делал.

— Спасибо, Денни, — отозвалась Трейси, как она делала каждый день на протяжении последних шести недель.

Просматривая каталоги, блестящие конверты со страховыми счетами, открытку от Дженис с конференции дантистов в Пуэрто-Рико, Трейси вдруг замерла от неожиданности, увидев на одном из конвертов ветку цветущей бугенвиллеи. Скорее всего, это реклама шампуня или фотоателье. Раскрыв конверт, она вытряхнула на стол его содержимое. Ее здоровый глаз наполнился слезами, а другой нестерпимо запекло под повязкой, когда она увидела кричаще яркий снимок восемь на десять дюймов. Она вспомнила, как какой-то азиат, патрулировавший доки на велосипеде, сфотографировал их. Это было как раз перед тем, когда они впервые поднялись на борт «Опуса».

Трейси отвернулась, но было поздно.

Она увидела их всех на этом фото. Они все стояли рядом. Холли: большие пальцы оттопырены в торжествующем жесте и прижаты к полной груди, обтянутой футболкой с ярко-синей надписью «С медсестрами это приятнее». Трейси, которую фотограф, как обычно, застал врасплох: солнцезащитные очки сползли на кончик носа, в результате чего она выглядела даже не тронутой, а просто навеселе. Долговязая старая дева с длинными белыми ногами, убегающими вдаль из этих ужасных клетчатых шорт. Трейси уже давно запихнула их вместе с другими тряпками, переданными с «Опуса», а также всю остальную одежду, которую Кэмми окрестила «лоховской», в сумку для пожертвований. Она так похудела, что из прежнего гардероба ей теперь подходило только свадебное платье. И все же, несмотря на несметное количество ушибов и растяжений, до сих пор заставляющих ее время от времени вздрагивать от боли, она чувствовала себя лучше, чем когда-либо за все время, прошедшее с того момента, когда она впервые надела это платье. Они с Джимом занимались любовью три-четыре раза в неделю; они ходили в кино; они устанавливали во дворе бассейн. Со смешанным чувством щемящей нежности и гордости они пригласили на барбекю Криса с мальчишками. Они вместе ходили на сеансы психотерапии, к тому же психотерапевту, которого посещала Кэмми и который помог Джиму выслушать рассказ Трейси о пережитом ужасе. Врач предложил им взять за правило «связываться» друг с другом каждый день минут на пятнадцать. Не для того, чтобы делиться проблемами или обмениваться комплиментами, а просто держать друг друга в центре своего существования. Этот момент объединения возымел эффект обновления, хотя их брак и без того уже был лучше, чем большинство известных им браков.

Он был лучше, чем все известные Трейси браки, за исключением брака Криса и Холли.

Трейси рассматривала мед, медленно растворяющийся в уже второй чашке чая. Она раскрошила тост и неспешно наслаждалась его вкусом. Джим уже смирился с тем, что, возможно, эта привычка сохранится у нее до конца жизни. Время от времени Трейси замирала, как будто завороженная запахом овощей, поджаривающихся на сковороде, разрезанного апельсина или арбуза, масла, тающего на початке кукурузы, пока этот ступор не нарушал Джим. Любую еду она теперь ела не менее получаса.

И ей с трудом удавалось удержаться от упреков, когда она видела, что Тед чистит зубы, не закрутив кран, позволяя воде свободно сбегать в раковину. Трейси трясла молочные бутылки, пока последняя капля молока не оказывалась в стакане. Она мыла и использовала повторно банки из-под варенья, пока Джим не начал называть их «наши бокалы». Трейси всегда была аккуратной, но теперь она бесконечно наводила порядок в ящиках, бережно касаясь своих чистых футболок и бюстгальтеров. Она разместила все фотоальбомы в хронологическом порядке, снабдив их соответствующими ярлычками.

Перед тем как выйти на свою первую пробежку, она целых пятнадцать минут дрожала от стыда. Затем она пробежала милю и упала в траву на Хейл Хилл. Несколько минут она раскачивалась на качелях на детской площадке, ожидая, пока высохнет пот, а потом медленно побрела домой, вслушиваясь в музыку человеческих голосов, доносящихся из каждого двора. Настоящая музыка, даже старые бродвейские мотивы, доводила ее до слез. И она крутила диск Эммилу Хэррис до тех пор, пока Джим не пригрозил переехать его колесами автомобиля.

Прошло несколько недель, прежде чем Трейси заставила себя сесть за руль, не говоря уже о том, чтобы войти в магазин. Но когда Трейси все же сделала это, она с наслаждением перебирала ткани, как будто была слепой или новорожденной.

Она просыпалась в панике и с изумлением обнаруживала, что находится в безопасной гавани своей накрахмаленной белоснежной постели, в то время как ее сны были сырыми и грязными, от них несло болезнью и потом, а бесконечные волны, поднимаясь и опускаясь, укачивали ее и уносили в ночь.

Несмотря на все это, на то, что воспоминания охватывали ее всякий раз, когда она проезжала мимо дома Холли или по ошибке начинала набирать ее номер, жизнь во всех ее проявлениях доставляла ей неописуемое удовольствие.