– Знавал я одного почтальона в маленьком городке. Работал у них простофиля по имени Ральф – волосы тусклые, очочки, крошечный подбородок, аденоиды огромные, как желваки. Так вот, Ральфа замели за кражу марок – украл много, сотен на восемнадцать долларов. И посадили как миленького. Такой уж он был простофиля.

– Хочешь сказать, он их не брал?

– Даже если и не брал, все едино. А я вот дерганый. Замести себя точно не позволю.

– Ты поэтому не женишься?

– Кстати, и поэтому тоже.

Я сложил фартук и убрал в ящик под стойкой.

– Подозревать всех и вся накладно и по времени, и по силам, Джои. А мне времени жаль.

– В банке по-другому нельзя. Один раз оплошал, и тебе конец. Достаточно ничтожного слуха.

– Только не говори, что ты подозреваешь всех.

– Шестое чувство. Чуть что не так, у меня срабатывает тревожный датчик.

– Ну и жизнь! Вряд ли ты серьезно.

– Пожалуй, нет. Я тут подумал: вдруг ты что-нибудь слышал касаемо моих дел, ведь ты бы мне сказал?

– Наверное, я сказал бы кому угодно и что угодно. Может, поэтому мне никто ничего не рассказывает. Ты домой?

– Нет, хочу зайти через дорогу и перекусить.

Я выключил свет в торговом зале.

– Давай-ка выйдем через заднюю дверь. Послушай, завтра я сделаю тебе сэндвичи до наплыва покупателей. Ветчина, сыр, ржаной хлеб, салат и майонез, верно? И кварта молока.

– Тебе бы стоило работать в банке, – заметил он.

Полагаю, из-за того, что Джои жил один, он был не более одинок, чем все остальные. Мы расстались возле дверей «Формачтера», и внезапно мне захотелось пойти с ним. Дома наверняка все кувырком.

Так оно и было. Мэри распланировала наше путешествие. Возле мыса Монток есть ранчо-пансионат с всякими шикарными прибамбасами, как в вестернах для взрослых. Самое смешное, что это старейшее скотоводческое ранчо, действующее и поныне. Право на землю владельцы получили еще от Карла Второго, когда о Техасе никто и не слышал. Изначально там пасли скот, которым кормился Нью-Йорк, и пастухов выбирали по жребию, как присяжных, на ограниченный срок. Ясное дело, теперь там сплошь серебряные шпоры и ковбойская атрибутика, зато на вересковых пустошах до сих пор пасутся красные коровы и быки. Мэри решила, что было бы здорово снять домик и провести там воскресную ночь.

Эллен хотела ехать в Нью-Йорк, остановиться в гостинице и провести оба дня на Таймс-Сквер. Аллен вообще не хотел никуда ехать. Так он обычно добивается внимания и заявляет миру о своем существовании.

Накал страстей в доме зашкаливал. Эллен заливалась горючими слезами, уставшая Мэри раскраснелась от досады, Аллен сидел мрачный и отрешенный, слушая несущееся из карманного радиоприемника ритмичное буханье и визгливый вой на грани истерики, повествующий о любви и разлуке. «Обещала любить, сама обманула и мое бедное нежное сердце пнула».

– Я почти готова сдаться, – вздохнула Мэри.

– Они просто пытаются помочь.

– Они прямо из кожи вон лезут, так стараются меня довести!

– Мне никогда ничего не разрешают! – всхлипнула Эллен.

В гостиной Аллен сделал музыку погромче:

– …Мое бедное сердце пнула!

– Может, запрем их в подвале и поедем вдвоем, моя витаминка-каротинка?

– Знаешь, я почти дозрела! – Ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать рев бедного нежного сердца.

Внезапно вскипев, я бросился в гостиную, намереваясь порвать сына в клочья и отпинать его бедный нежный труп. Я уже вбегал в комнату, как вдруг музыка смолкла. «Мы прерываем нашу программу для специального выпуска новостей. Официальные лица Нью-Бэйтауна и округа Уэссекс получили повестки в суд и вскоре предстанут перед Большим жюри для дачи показаний в связи с обвинениями в целом ряде нарушений от махинаций со штрафными талонами автовладельцев до взяток и откатов за строительные подряды и поставку стройматериалов…»

Вот они и посыпались: мэр, городской совет, судьи – все скопом. Мне стало грустно и тяжело, я слушал и не слышал. Может, они действительно виновны в том, в чем их обвиняют, но они занимались этим так долго, что уже и не считали предосудительным. Если же они невиновны, то до местных выборов оправдаться не успеют, а даже если успеют, то обвинения не забудутся. Их обложили со всех сторон. Наверное, они знали. Я ждал упоминания Стоуни и не дождался – значит, он сдал их в обмен на неприкосновенность. Неудивительно, что ему было так тошно.

Мэри слушала, стоя в дверях.

– Вот это да! – воскликнула она. – Давненько у нас не было такого ажиотажа. Думаешь, это правда, Итан?

– Уже неважно, – ответил я. – Дело-то в другом.

– Интересно, что думает мистер Бейкер.

– Он уехал отдыхать. Мне интересно, что он сейчас чувствует.

Аллен нетерпеливо заерзал, потому что музыку прервали.

Новости, ужин, мытье посуды отодвинули наши затруднения на второй план, пока не стало слишком поздно для принятия решения, дальнейших слез или ссор.

Лежа в постели, я содрогнулся всем телом.

– Дорогой, у тебя мурашки, – заметила Мэри. – Ты не заболел?

– Нет, моя ненаглядная, просто я чувствую то же, что и они. Должно быть, им сейчас тяжко.

– Итан, прекрати! Нельзя взваливать на себя чужие неприятности.

– Еще как можно.

– Вряд ли из тебя выйдет хороший бизнесмен. Ты слишком остро на все реагируешь. Ведь это не твое преступление!

– Я вот о чем подумал: возможно, мы все виноваты.

– Не понимаю!

– Я тоже, милая.

– Если бы нашелся кто-нибудь, кто мог с ними остаться…

– Ну-ка, Коломбина, повтори!

– Как бы я хотела провести выходные с тобой! Мы столько не были вдвоем.

– Одиноких пожилых родственниц у нас не ахти сколько. Подумай хорошенько! Если бы мы могли их засолить или замариновать на время! Мэри, мадонна, сосредоточься! Я жажду очутиться наедине с тобой в незнакомом месте! Мы бродили бы по дюнам, плавали голышом и валялись на травке.

– Знаю, дорогой, знаю! Тебе пришлось нелегко. Я очень тебя понимаю!

– Обними меня крепче. Давай что-нибудь придумаем!

– Ты еще дрожишь. Тебе холодно?

– Мне холодно и жарко, я наполнен до краев и пуст… и устал.

– Я попытаюсь все уладить. Правда! Конечно, я их люблю, но…

– Знаю, и я надел бы свой галстук-бабочку…

– А если их посадят?

– Было бы здорово…

– Да нет же, я про тех людей!

– В этом нет нужды. До следующего вторника им не оправдаться, выборы уже в четверг. В этом-то все и дело.

– Итан, не будь циничным! Ты же не такой. Ты становишься циничным, и лучше нам уехать, ведь ты не шутил! Я знаю, когда ты шутишь. Ты сказал на полном серьезе.

И тут я испугался. Едва себя не выдал! Этого я никак не могу позволить.

– Скажи-ка, мисс Мышка, ты за меня выйдешь?

И Мэри ответила:

– Да-да-да!

Я чертовски испугался, что выдам себя. Ведь я поверил, что глаза – вовсе не зеркало души. Самые ужасные исчадия ада в женском обличье, которые встречались мне в жизни, обладали ангельскими личиками и невинными глазками. Иные видят тебя насквозь и смотрят в самую суть, но таких немного. По большей части люди не интересуются никем, кроме себя. Как-то раз девушка-канадка, в чьих жилах текла шотландская кровь, поведала мне историю, которая проняла ее, а рассказ о ней пронял меня. Повзрослев, она почувствовала, как все на нее смотрят, и отнюдь не дружелюбно, отчего она то краснела, то ударялась в слезы. Ее дед, шотландский горец, резко выдал: «Если б ты знала, насколько людям плевать на все и вся, ты бы с ума не сходила!» Она излечилась от смущения, я же уверился в неприкосновенности моих тайн, потому что это правда. Вот только Мэри, обычно глядящая на мир сквозь розовые очки, что-то заметила. Пока завтра не кончится, я в опасности.

Если бы мой план возник внезапно и во всех подробностях сразу, я отмел бы его как полный вздор. Взрослые люди так не поступают, зато они играют в тайные игры. Моя игра началась с правил Джои для идеального ограбления. Я играл, борясь со скукой на работе, и сюжет обрастал новыми подробностями – Аллен и маска Микки-Мауса, текущий бачок, ржавый револьвер, долгие праздники, смятая бумага в замке двери. Забавы ради я засек время и порепетировал. Впрочем, вооруженные грабители, устраивающие перестрелку с копами, – те же мальчишки, выучившиеся палить из игрушечных пистолетов так споро, что просто не могут этим не воспользоваться.