Поздно вечером, когда мой друг Кисеей пришел ко мне в комнату поговорить о сегодняшних событиях, я рассказал ему о встрече с Еленой. По ею лицу я видел, что он сомневается в правдивости моего повествования, но в конце концов мне удалось его убедить. Удивлению Киссея не было границ.

– Значит, ты привлек саму Елену! Счастливчик Идей!

– Слушая тебя, Кисеей, – отозвался я, – можно подумать, будто Елена – единственная женщина в мире.

Такая уж великая честь быть ею замеченным?

В этом я не был искренен. Ныне дни моей молодости позади, и я могу смеяться над собственной глупостью. Если мои тщеславие и лицемерие нельзя простить, то их, по крайней мере, можно понять.

Я считал величайшей честью быть замеченным Еленой. Какой молодой человек на моем месте думал бы иначе? Она была красой и гордостью Греции и стала признанным эталоном женской красоты. К тому же Елена ранее являлась царицей Спарты и могла стать ею вновь. Хотя я мог притворяться перед моим другом Киссеем, у меня кружилась голова от восторга при мысли, что я привлек ее внимание.

Добавлю в качестве оправдания, что мой случай отнюдь не был беспрецедентным. Елена притягивала к себе мужчин, как магнит – железо. Я уже забыл Брисеиду.[46] Елена ничего мне не обещала, но я надеялся на многое и решил сделать для нее все возможное в истории с жертвоприношением Афродите.

Мой отец Дар, бывший жрецом Гефеста, не стал мне препятствовать, а Оилея я умиротворил обещанием устроить второй праздник Аполлона. Я ожидал определенного противодействия со стороны царя Приама, но на аудиенции, которой я добился следующим днем, он заявил, что предоставляет все подобные дела на усмотрение своего вестника. Вечером жертвенные животные были доставлены в храм Гефеста, где начались приготовления к церемонии.

Я решил лично сообщить обо всем Елене, считая это удобной возможностью возвысить себя в ее глазах, потому на следующее утро направился через двор прямо к дому Париса.

Благодаря моему официальному положению, меня пропустили, не задавая вопросов, и я двинулся по коридору к лестнице, ведущей к верхним комнатам. Но, поднявшись, я внезапно услышал женский голос:

– Дальше идти нельзя.

Я остановился без особых возражений. Шагах в двухстах передо мной стояла девушка чисто грейского[47] типа, с грациозной гибкой фигурой и соблазнительной оливковой кожей. Пока я стоял, размышляя о том, кто она и почему я не видел ее раньше, девушка повторила:

– Дальше идти нельзя.

– Почему? – осведомился я.

– Это запрещено.

– Тебе известно, что я вестник царя Приама?

– Дальше идти запрещено, – снова сказала она.

– Но я должен повидать Елену Аргивскую, жену Париса.

– Это невозможно. Елена сейчас с Парисом и его братом Гектором. Их нельзя беспокоить.

– Где они?

– Там. – Девушка указала на тяжелый расшитый занавес, прикрывающий дверь справа.

Внезапно мною овладело неудержимое желание узнать, о чем говорят за этой дверью. Очевидно, это объяснялось главным образом всего лишь любопытством, но к нему примешивалась мысль, что неплохо быть в курсе отношений Париса с женой. Ходили слухи, что последнее время они не слишком довольны друг другом. Выяснить это было бы на пользу моим планам. Я задумчиво посмотрел на стоящую передо мной девушку:

– Ты говоришь, что Парис и Гектор сейчас с Еленой?

– Да.

– И их нельзя беспокоить?

Она кивнула. Я сменил тему:

– Ты ведь из Грей, не так ли?

Девушка продемонстрировала белые зубы в довольной улыбке:

– Как ты догадался?

– Нужно быть слепым, чтобы этого не видеть. Красота, подобная твоей, приходит только из долины прямой реки и золотистых холмов. – Я шагнул к ней. – Ты служишь Елене? Как твое имя?

– Меня зовут Гортина. Я прислужница Елены. – Ее лицо слегка потемнело – на светлой коже это был бы румянец, – и она добавила: – Я рабыня. Уже четыре года я в Трое. А ты знаешь Грею?

– Очень хорошо. У тебя красивое имя, Гортина, и красивое лицо. На тебя приятно смотреть. – Подойдя к девушке, я потрепал ее по подбородку и обнял за талию.

– Нет-нет! – вскрикнула она, отпрянув, но я обхватил ее другой рукой и привлек к себе. – Что тебе нужно?

– Ты отлично знаешь, Гортина.

– Но я не могу поверить…

– Разве ты потеряла свое зеркало? Не отталкивай меня.

– Помоги мне, Афродита! – взмолилась девушка, стараясь не повышать при этом голос.

– Неподходящая молитва, – усмехнулся я.

– Что тебе нужно, Идей?

– Мне нужна ты.

Внезапно она расслабилась в моих объятиях и посмотрела на меня широко открытыми глазами:

– Ты заберешь меня отсюда?

– Разумеется. Больше ты не будешь рабыней Елены.

– Когда?

– Скоро. Через пять дней.

– Так долго ждать?

– Можешь рассчитывать на меня, Гортина. Но ты должна пропустить меня туда. – Я указал на дверь, прикрытую расшитым занавесом. – Мне нужно слышать, что говорит Гектор. Не спрашивай почему – ты не поймешь; это государственное дело.

Гортина отшатнулась:

– Это невозможно! Я не посмею!

В конце концов мне с трудом удалось убедить ее.

Бедняжку нельзя было упрекать за измену долгу – такой красавице нелегко четыре года быть рабыней Елены. Я не собирался выполнять свое обещание забрать ее, но она этого не знала, а узнав впоследствии, доказала, что она смелая девушка и истинная дочь Грей.

Самое главное, мне позволили войти незаметно. Ободряюще кивнув испуганной Гортине, я потихоньку проскользнул в дверь.

Войдя, я едва сдержал крик изумления. Парис не пожалел трудов и расходов на устройство гнезда для своей греческой птички. О роскоши и великолепии покоев Елены говорили много, но действительность превзошла все описания.

Желтый и белый мрамор был повсюду, а красным мрамором были инкрустированы скамьи из слоновой кости. На стенах висели дорогие шелковые ткани. В центре комнаты бил миниатюрный фонтан, украшенный четырьмя рельефами из паросского мрамора.[48]

Все это я заметил с одного взгляда, ибо мое внимание сразу же привлекли голоса в соседней комнате.

Бесшумно двинувшись в этом направлении, я спрятался за занавесами алькова, неподалеку от двери.

Здесь я мог четко различать голоса – вернее, голос Гектора.

– Ты жалкий и бессовестный человек, Парис! – говорил любимый сын Приама. – Из-за тебя мы воюем, из-за тебя наши друзья усеивают поле битвы своими мертвыми телами, из-за тебя плачут жены и дети Трои!

Отправляйся сражаться, покуда город не сожгли вместе с тобой!

Гектор умолк, и послышался голос Париса, но он говорил так тихо, что я не мог разобрать слова. Впрочем, угадать их смысл не составляло труда. Парис всегда умел найти для себя оправдание. Он горько сожалеет о бедах, которые навлек на Трою и Приама, но он советовался с оракулом[49] Аполлона и получил указание не искать сражений; к тому же у него болит зуб и так далее. Право, этот человек был способен на любую низость, спасая свою шкуру.

Но вскоре стало ясно, что Парис перестарался, так как его прервал протестующий голос Елены:

– Ты лжешь, Парис! Боги предсказывали мои бедствия! О, почему они соединили меня с этим презренным трусом, а не с отважным и благородным человеком, способным защитить мою честь своими подвигами?

Прочь с моих глаз, Парис! А ты, мой дорогой брат Гектор, останься со мной и отдохни немного.

После недолгого молчания вновь послышался голос Гектора, вслед за Еленой осуждающего брата. Он добавил, что у него нет времени отдыхать – ему нужно найти Андромаху и возвращаться на поле битвы.

Съежившись в углу алькова, я услышал его тяжелые шаги на расстоянии вытянутой руки.

Как только их звук смолк, я снова выглянул из алькова и едва не был обнаружен, так как занавеси перед проходом в соседнюю комнату внезапно раздвинулись и оттуда вышел Парис в сверкающих доспехах и с хмурым видом. К счастью, он не заметил меня, и я снова скорчился в углу, оставаясь там, покуда не прошло достаточно времени, чтобы Парис вышел из дому. После этого я храбро шагнул в коридор из своего убежища и громко окликнул: